Чужой портрет (СИ) - Зайцева Мария. Страница 19
Встаю, поднимаю лист, разворачиваю, расправляю. Смотрю.
Каз тоже разглядывает меня, и его глаза кажутся такими… Понимающими…
Наверно, мне всегда хотелось, чтоб Алекс на меня именно так смотрел… Как-то этот выверт мозга называется, когда жертва, понимая, что не избежать насилия, никуда не деться от своего мучителя, невольно начинает подстраиваться под него, искать положительные стороны, даже влюбляться… Со мной такого не было. Или было?
Откладываю портрет в сторону, подальше, прячу его между книгами по медицине в шкафу.
И ложусь на спину, упираясь невидящим взглядом в потолок.
Что во мне живет такое?
Чего еще я о себе не знаю?
_________________________________________
чужой человек и портрет тот чужой
он смотрит так пристально, так тяжело
и кажется, будто внутри расцвело
все то, что боялась, забыла с тобой
чужой человек, не хочу, не терплю
и небо молю, пусть отпустит скорей
пусть ветер вокруг нас завьется сильней
так страшно боюсь, что опять полюблю
чужого, чужого, совсем не того
кого намечтала, кого назвала
забуду, забуду, и только слова
останутся в памяти.
слово всего.
Глава 19
Я тебя нарисую осенними красками.
Желто-рыжим и синим, и зелень плесну.
Пусть окажутся просто нелепыми масками
наблюдатели наши, лови на блесну
и искристою лескою рыб не распугивай.
будет озеро тихим, пустым небосвод
будет толща воды клокотать за запрудою
будем верить, что наше от нас не уйдет
будем ждать и любить, и баюкать полночи
наших будущих маленьких сонных детей
и им счастье, удачу, здоровье пророчить
я тебя нарисую. пойдем поскорей.
____________________________________________________
— Ну как, Марусь? — Ланка, с которой я встречаюсь на следующий день на внутреннем крыльце больницы, выглядит серой. Лицо, кожа, волосы, спрятанные за косынкой… — нормально? Как ночь прошла? Ты меня прости, что я вот так тебя выставила…
— Да все хорошо, — торопливо заверяю я ее, — все вообще отлично! Тепло, и чайник с микроволновкой есть… Месяц спокойно продержусь! Ты сама как? Как Вальчик?
— В саду… — вздыхает Ланка, — не нравится ему там, плачет…
Последнее слово у нее вырывается с дрожью, Ланка торопливо отворачивается, моргает.
И у меня все внутри сжимается.
Конечно, ему там тяжело, непривычно… И люди чужие, а Вальчик такой беспомощный…
И в то же время я понимаю, что никак, ничем не могу ей помочь! Могла бы, если б не ее муж…
Спрашивать про него не хочу, не мое это дело, но черт! Так досадно, что из-за одного урода никак не получается нормально помогать сестре, сидеть с ребенком, пока она работает, и вообще… Зачем он там окопался, мерзавец этот? Как паук, сидит и энергию из Ланки высасывает… А она и без того серая, вон…
— Слушай, — начинаю я, не выдержав острой жалости к сестре, — но может, как-то получится решить вопрос с жильем? Ну… Продать его… Пусть с обременением…
— Не получится, Марусь, — грустно вздыхает Ланка, — оно в залоге же… И платежи просрочены… Короче, не вникай, главное, что пока все есть. А там… Я накопила уже, можно было бы его выкупить, мою часть, я имею в виду… Но толку-то никакого, понимаешь? Если развод, то этот урод запросто туда подселит таджиков или цыган… И все. И я ее вообще не продам никогда. А деньги угрохаю. Те, которые могли бы Вальчику помочь. Тут засада в том, что время уходит… Еще год, полтора максимум, и станет необратимо. Потом только всю жизнь поддерживать, не позволять развиваться в еще большую проблему… А сейчас еще есть вариант на ноги поставить. Бегуном он, конечно, не будет, и инвалидность останется, но станет вполне дееспособен. Такие случаи есть, много. Но все завязано на бабки, к сожалению.
— Ничего, — я обнимаю Ланку, глажу по спине, — ничего… Я помогу, слышишь? Я тоже буду зарабатывать… Вдвоем быстрее накопим…
— Ой, прекрати, — отворачивается Ланка, — думай о себе. Молоденькая, красивая, вся жизнь впереди… Это у меня все уже в прошлом…
— Ну ты чего? — возмущаюсь я, и даже непритворно, — в каком прошлом? Ты очень красивая! Просто надо чуть-чуть выдохнуть…
— Ага… — уныло улыбается Ланка, — красивая… Была… Когда-то… А сейчас на себя смотрю в зеркало — тетка старая… Никаких двадцати пяти не дашь…
— Дашь! Дашь! Не выдумывай! — принимаюсь я убеждать ее жарко, Ланка печально шмыгает носом, на мгновение становясь похожей на себя прежнюю, пусть и грустную, но красивую девушку.
Стягивает косынку, ерошит короткие волосы…
А у нее были длинные, светлые, с золотистым отливом…
Когда мы с ней, еще девочками-подростками, гуляли по улицам нашего приморского города, гудели машины и сворачивали головы парни. И не на меня, скромную тихоню-брюнеточку, а на нее, светловолосую богиню с яркой, сшибающей с ног улыбкой…
Становится опять невыносимо горько за происходящее, за нее, за себя… И за наших мам, так рано ушедших…
И за наших детей, моего, нерожденного и ее, искалеченного…
Телефонный звонок прерывает наш непростой разговор.
Ланка берет трубку, хмурится, рассматривая номер, затем отвечает.
— Да? Сегодня работаю, да… Нет, Казимир Андрианович…
Я внутренне напрягаюсь, слыша знакомое имя. Что ему надо от сестры?
— Нет, — продолжает она, глядя на меня, — я не уверена… Я могу позвонить Ольге… Не может, вот как?.. А по деньгам? Ага-а-а…
Ланка отходит чуть в сторону, к краю крыльца, и начинает говорить негромко и очень жестко, снова преображаясь из недавней молоденькой и наивной девочки в жесткую пробивную женщину:
— Казимир Андрианович, я приеду одна и все сделаю. Да, мне интересна эта подработка, но я приеду одна. Уверяю вас, что я справлюсь со всем одна… Нет. Нет, она не сможет. Казимир Андрианович, послушайте. Я прекрасно понимаю ваши… Скрытые мотивы… Нет, не прорицательница. Просто они на поверхности, уж простите меня. И я не собираюсь торговать родным человеком. Даже за такие деньги. Нет. Если вас не устраивает, что я приеду и буду работать одна, значит, я не приеду. Это ваше право. Да. Всего хорошего.
Она убирает трубку в карман, стоит пару минут, сжав руки в кулаки и бездумно глядя перед собой.
И я боюсь нарушить это ее каменное безмолвие, хотя, видит бог, прекрасно поняла из разговора, о чем шла речь. И от чего Ланка только что отказалась. И что поставила под угрозу.
Черт, да чего он ко мне прицепился-то?
Зачем сестре угрожает?
Она-то тут причем?
— Ланка… — делаю шаг к ней, решившись все же, — он… Он меня хотел?
— Именно так… — она поворачивается ко мне, усмехается, — наглый какой… Хозяин жизни… Именно тебя. Хотел. Думает, все на свете продается… Урод.
— Лана… Прости меня, Лан… — у меня дыхание перехватывает, — я не знаю, почему он… Клянусь, я ничего… Ты отказалась? Тебя уволят?
— Ничего, Марусь, — она обнимает меня, уже совсем по-другому, не так, как я ее до этого, желая поддержать. Нет, ее объятия сейчас — словно руки мамы, покровительственные, защищающие. — Ничего. Дешево купить захотел, урод.
— А что предложил?
— А? Да ничего особенного… В том клубе, где ты мыла полы, опять какая-то их тусня мужская. И там надо прибирать. И нужны две уборщицы. Он захотел меня и тебя. Ольга его не устроила, а если я приведу тебя, обещал три месячных оклада заплатить… Урод конченый.
— А сколько это?
— Это? Это прилично, конечно… Но вообще неважно. Я этого делать не собираюсь, Марусь.
— Но почему? — я выныриваю из ее рук, — почему? Это же деньги! Прилично!
— Марусь… — она смотрит на меня пристально, серьезно, — ты реально не понимаешь, зачем он это делает?
— Понимаю, — киваю я, — я же не совсем дурочка. Но почему мы не можем просто принять это предложение? Просто поработать и получить деньги? Он же не оговаривал… Чего-то еще?