Посланец. Переправа - Вторушин Станислав Васильевич. Страница 53

— У меня одно плохо, — сказал Глебов. — Радистки опытной нету.

— А куда она делась? — спросил Бобков.

— Рожать отправил.

И Бобков вспомнил, что командир полка совсем недавно подавал ему об этом рапорт. Он даже вспомнил темноволосую радистку с круглым лицом и маленькими ямочками на щеках, когда она вместе с ранеными садилась в кузов полуторки, чтобы уехать в тыл. У нее был уже довольно большой живот, и ей было трудно забираться на скамейку через борт грузовика.

Радистка закрутила роман с командиром батальона Богдановым. Когда и где они находили время встречаться, никто не знал. Но растущий ее живот заметили сразу. Богданов пришел к Глебову и сказал, что они с Валей уже давно решили оформить свой брак. И он просит командира полка выдать справку, что она является женой его, капитана Богданова. Он хочет отправить Валю к своим родителям в оренбургскую деревню, а без такой справки они ее не примут.

— Ну и что, ты до сих пор не нашел ей замену? — удивившись, спросил Бобков.

— Нашел, но она еще ни разу не ходила за линию фронта. Необстрелянная, товарищ генерал.

— Мы все были когда-то необстрелянными, — отрезал командир дивизии. — Готовь группу и высылай на разведку.

— А может, нам накрыть этот понтонный мост, чтобы немцы не смогли подбросить по нему подкрепление? — спросил Глебов. — Для этого двух штурмовиков хватит.

— Накрыть мы всегда успеем, — подняв на Глебова глаза и немного помедлив, ответил командир дивизии. — Подождем, что донесут разведчики. Нам этот мост самим позарез нужен.

Бобков направился к двери. Стоявшие у входа автоматчики пропустили его, подождали, пока он усядется на переднем сиденье «виллиса», и ловкими, пружинистыми движениями заскочили в машину за спину генерала. Глебов подождал, пока командир дивизии скроется за углом штабного дома, и направился к разведчикам. От одной мысли о том, что с группой Демидова ему придется посылать радистку Женю, у него заныло сердце.

Женя прибыла во взвод связи неделю назад. Глебов в это время был в батальоне на левом фланге своего полка и ему об этом не доложили. Утром он пошел умываться и неожиданно для себя увидел у колодца незнакомую девушку в солдатской форме с перекинутым через плечо полотенцем. Она чистила зубы. Гимнастерка ее была расстегнута, обнажая краешек лифчика и белую ложбинку на груди, пилотка и круглая коробочка с зубным порошком аккуратно лежали на срубе колодца. Заметив командира полка, она резко выпрямилась и торопливо, с нескрываемым волнением начала застегивать пуговицы. Сделать это ей мешала зубная щетка, которую она машинально продолжала держать в руке, да и петли гимнастерки оказались неразношенными, пуговица никак не хотела вставать на место. У девушки было красивое лицо, большие карие глаза и тонкие, словно ниточка, брови. От напряжения лицо ее покраснело, волосы рассыпались по плечам, чуть припухлые губы нервно вздрагивали. Она никак не ожидала встретить здесь командира полка и явно растерялась.

За всю войну Глебов ни разу не видел такой красивой девушки и в первое мгновение даже застыл от неожиданности. Никак не мог поверить своим глазам. Но тут она улыбнулась, посмотрев на него таким открытым и доверчивым взглядом, что Глебов и вовсе растерялся. Он вдруг ощутил, как горячая волна захлестнула сердце, лицо вспыхнуло, в голове все смешалось. Ему показалось, что он начинает тонуть в ее глазах. Война, надрывно гудящие в соседнем леске «студебеккеры», пробирающиеся по непролазной грязи с тяжелыми пушками на прицепе, обрывки разговоров солдат, доносящиеся из-за штабного дома, — все перестало существовать. Осталась одна девушка с удивительно красивым лицом и доверчивым взглядом. Она первой пришла в себя и торопливо сказала:

— Извините, товарищ подполковник. Я сейчас ухожу.

Но Глебову меньше всего хотелось, чтобы она ушла. Сделав шаг в сторону, он сказал:

— Умывайтесь, пожалуйста, я подожду. У меня еще есть время.

Девушка уже застегнула гимнастерку, взяла с края колодезного сруба зубной порошок, но не двинулась с места, а все так же смотрела на Глебова. Он почувствовал, что у него отнимается язык. Еще мгновение — и он навсегда онемеет. Пересиливая себя, Глебов спросил, едва выталкивая застревающие в горле слова:

— Кто вы и когда к нам прибыли?

— Вчера вечером, товарищ подполковник. Я ваша новая радистка. — И тут же, поправившись, добавила: — Рядовой Чистякова, товарищ подполковник.

— Откуда прибыли?

— С новым пополнением из Москвы.

— Прямо из самой Москвы? — удивился Глебов.

— Так точно, товарищ подполковник.

— Хорошо, идите, — сказал, начиная приходить в себя, Глебов. — Как только освобожусь, зайду к вам.

Радистка, взяв пилотку и коробочку с зубным порошком, пошла к себе, а Глебов, нагнувшись над колодцем, искоса, чтобы никто не заметил, провожал ее взглядом. Ему казалось, что в ней все было прекрасно. Даже ноги в грубых хлопчатобумажных коричневых чулках и тяжелых кирзовых сапогах выглядели необыкновенно стройными.

Зайти на пункт связи, хотя он и находился всего лишь через стенку от штаба полка, ему удалось только вечером. Чистякова вскочила из-за стола и замерла, вытянув руки по швам.

— Садитесь, — сказал Глебов и, пробуравив взглядом дежурившую у телефонного коммутатора связистку Захарову, добавил: — Пожалуйста.

Захарову в одно мгновение сдуло от коммутатора, Глебов услышал, как хлопнула за ней дверь. Чистякова села, Глебов, взяв табуретку, присел у края стола недалеко от нее.

— Как же это вас из Москвы занесло к нам сразу на передовую? — спросил он.

— Я давно хотела попасть на передовую, — сказала Чистякова и наклонила голову. Глебов заметил, что у нее порозовели щеки.

— Почему давно?

— Все воюют, а я молодая и здоровая сижу в тылу.

Она посмотрела на него тем открытым, искренним взглядом, какой он увидел утром у колодца. От этого взгляда на Глебова снова накатила неожиданная волна нежности. Война войной, а женскую красоту замечаешь и перед самым началом боя. В эту минуту она очаровывает с особой силой. Помолчав несколько мгновений, он спросил:

— Родители остались в Москве?

— Мама, — ответила Чистякова. — Она на заводе работает. Мины делает.

— Отец воюет? — снова спросил Глебов.

— Отец погиб в августе сорок первого под Смоленском. А брат в прошлом году под Курском.

У Глебова кольнуло сердце. «И эта отправилась мстить за близких», — подумал он. Люди, стремящиеся как можно сильнее отомстить немцам за смерть родных, приходили с каждым новым пополнением. Многие из них гибли в первых же боях, потому что ожесточение не самый лучший помощник в борьбе с врагом, оно иногда лишает разума.

Глебов посмотрел в глаза Чистяковой. В ее взгляде не было ожесточения, и это немного успокоило. Он не мог представить смерти такой красивой девушки. Самой большой местью за отца и брата, которую могла бы совершить Чистякова по отношению к немцам, подумал Глебов, было бы родить пятерых детей. Доказать врагу, что русские неистребимы.

— Где вы научились работать на рации? — спросил Глебов. — Закончили курсы? И вообще как вас зовут? А то уже почти сутки знакомы, а я не знаю вашего имени.

— Меня Женей зовут, — сказала Чистякова, и глаза ее посветлели. — Курсы радистов я действительно закончила. Но радиодело изучала еще до войны, в клубе ОСОВИАХИМА. Так что я опытная. С любой рацией умею обращаться. Даже немецкой.

— Сколько же вам лет, если до войны радиодело изучали? — с недоверием спросил Глебов. Тоненькая, узкоплечая Чистякова походила на девочку-старшеклассницу.

— Девятнадцать.

— А в Москве где живете? — ему хотелось знать об этой девушке все.

— На Масловке. Это между Ленинградским проспектом и Савеловским вокзалом. Знаете, где это?

Глебов кивнул. Он вспомнил Москву, холодное и низкое темное небо, сыпавшее на землю снегом, который хрустел под ногами, и тяжелую, шаркающую поступь молчаливых солдат, отправлявшихся через Красную площадь на фронт. В этом тяжелом шарканье, гулко отдававшемся от стен Кремля, была решимость каждого солдата отстоять Москву или лечь на поле боя, но не пропустить немцев в столицу. Глебов со своей ротой был в одной из колонн, прошагавших в то утро по площади. Это утро он не забудет никогда, прежде всего потому, что в тот день впервые увидел Сталина. Тот стоял на трибуне мавзолея вместе с другими руководителями государства и поднятой рукой провожал идущие в бой войска. Сталин был в шинели и фуражке, хотя было холодно и дул пронизывающий ветер. И эта его не соответствующая наступившей зиме форма тоже подбадривала солдат. «Интересно, как сейчас выглядит Москва?» — подумал Глебов. Он хотел задать Жене еще несколько вопросов, но в комнату, как заполошная, влетела Захарова и срывающимся голосом прокричала с порога: