Таящийся ужас (ЛП) - Лавкрафт Говард Филлипс. Страница 6

Мои чувства наконец прорвались наружу.

- Детские игры, - фыркнул я. - Джек Потрошитель, как же! Слишком далеко заходить в своих увлечениях, вот как это называется.

- Увлечениях? - Он повернулся ко мне. Сквозь туман мне было видно его исказившееся лицо. - Ты это называешь увлечением?

- Ну, а как же еще? - проворчал я. - Как же иначе назвать твое стремление во что бы то ни стало выследить этого мифического злодея?

Я крепко держал его за руку, но, как завороженный, застыл под его взглядом.

- В Лондоне, - прошептал он. - В 1888 году… одной из тех безымянных нищих потаскушек, жертв Потрошителя… была моя мать.

- Что?

- Позднее меня принял и усыновил отец. Мы дали клятву посвятить всю жизнь поискам Потрошителя. Сначала это делал мой отец. Он погиб в Голливуде в 1926 году, идя по следу Потрошителя. Утверждали, что кто-то ударил его ножом во время драки. Но я знаю, кем был этот кто-то. И тогда я принял от него эстафету, понимаешь, Джон? Я продолжил поиски. И буду искать, пока в конце концов не найду и не убью его вот этими руками. Он отнял жизнь у моей матери, лишил жизни сотни людей, чтобы продлить свое гнусное существование. Как вампир, он живет кровью. Людоед, он питается смертью. Как дикий зверь, он рыскает по свету, замышляя убийство. Он хитер, дьявольски хитер! Но и ни за что не успокоюсь, пока не схвачу его, ни за что!

Я поверил ему тогда. Он не остановится. Передо мной стоял уже не пьяный болтун. Он обладал не меньшим запасом фанатизма, целеустремленности и упорства, чем сам Потрошитель.

Завтра он протрезвеет. Он продолжит поиски. Может быть, передаст свои документы в ФБР. Рано или поздно, с такой настойчивостью - и с его мотивом, он добьется успеха, Я всегда чувствовал, что у него был мотив.

- Идем, - сказал и, увлекая его вниз по улице.

- Подожди, - сказал сэр Гай. - Отдай мой револьвер. - Он качнулся. - Я буду чувствовать себя с ним увереннее.

Он оттеснил меня в укрытую густой тенью маленькую нишу.

Я попытался стряхнуть его с себя, но Холлис был настойчив.

- Дай мне сейчас же револьвер, Джон, - пробормотал он.

- Хорошо, - сказал я.

Я пошарил под пальто, вытащил руку.

- Но это не револьвер, - возразил он. - Это же нож.

- Я знаю.

Я быстро навалился на него.

- Джон! - крикнул он.

- Нет никакого Джона, - прошептал я, поднимая нож. - Я просто… Джек.

Огюст Дерлет

Рука славы

Когда настало утро, он отправился к «Йудасу и Мак-Каллуми. Барристерам» в Линкольн-инн-Филдс, обитель законников, и явился по адресу, указанному в письме, - пожилой джентльмен, с бакенбардами, в очках, рассеянно озирающийся по сторонам, среднего роста, не полный и не худой. Типичный англичанин, как выцветшая карикатура на Джона Буля. Объявляя об его прибытии, секретарша сказала: «Точь-в-точь викарий из деревенского прихода».

Он вошел в кабинет и устроился в кресле, готовый выслушать условия, указанные в завещании его эксцентричного дяди.

- Джентльмены, - заявил он, - я человек науки, меня ждет работа. Буду весьма признателен, если вы опустите несущественные детали.

Они описали ему унаследованное имущество, высчитали королевский налог, вручили ключ от старинного особняка на Тэвисток-сквер и, наконец, отпустили. Он прошествовал к музею и погрузился в работу, сразу же забыв о наследстве. Однако через два дня, вспомнив о завещании дядюшки, он нашел дом и отпер тяжелую входную дверь. Именно таким он всегда представлял себе это место: старый двухэтажный дом, окруженный деревьями и густыми зарослями кустов, красные шторы на окнах. Странное место. Однако человек, живший здесь, был куда более странным. Ипохондрик, замкнутый в себе, кроме всего прочего - несколько неуравновешенный. Да, именно так! Он, конечно, испытывал самые добрые чувства к покойному, чей прах, согласно завещанию, был развеян над морем.

Внутри как-то странно пахло - не пылью, не старым домом, а так, словно сюда какое-то время не проникал воздух. Он распахнул окна, осмотрел каждую комнату. Всюду царил порядок; всюду, кроме спальни старика: здесь, кажется, проявилась беспокойная натура покойного.

Карты на стенах, астрологические таблицы, наваленные везде горы книг по магии и колдовским ритуалам, следы мела на полу и мебель, никак не, свидетельствующая о тонком вкусе бывшего хозяина. Но в целом дом понравился наследнику, и он решил перебраться сюда: порядок он наведет, когда выдастся свободное время.

Поэтому он обнаружил большой стол, стоявший возле шкафа в дальнем углу спальни, только на одиннадцатый день после переезда. Сначала он спал на кушетке внизу, но в тот день наследнику внезапно пришла в голову мысль о том, насколько удобней было бы жить в спальне, с ее большими окнами; идея понравилась ему - и он немедленно принялся за дело. Пришлось снять все карты и таблицы, привести в порядок книги; после уборки комната выглядела прилично, даже привлекательно: хорошо освещенная и просторная, достаточно места, чтобы разместить вещи. Стол он решил не трогать: за ним можно будет работать, к тому же здесь поместится большинство его книг. Раскладывая бумаги, он совершенно случайно наткнулся на потайной ящик. Протестующе скрипя, ящик покинул свое убежище, обнаружив небольшую коллекцию странных предметов.

Ящичек был слишком мал для хранения бумаг, но любопытный наследник с большим интересом разглядывал его содержимое. Здесь хранились моток старой веревки; кусок пергамента, на котором по-латыни было написано: «Да будет свободно от злых помыслов сердце того, кто тронет меня; да не коснется зло уст того, кто владеет мной»; маленькая пуговица от воротника; черная записная книжка или дневник; сморщенный предмет коричневого цвета, который на ощупь казался обтянутым кожей; пожелтевшая Ковент-Гарденская оперная программа. Он осмотрел все эти предметы один за другим: моток веревки, пуговицу и программу выбросил в мусорную корзину, пергамент и дневник оставил лежать в ящичке; сморщенный коричневый комочек опустил в карман жакета, чтобы на досуге получше рассмотреть, что это такое. Естественно, при его рассеянности, через несколько часов он начисто забыл о странной находке.

Наступила ночь. Он спустился вниз и развернул газету. В ней была статья, из которой следовало, что профессор Леннокс снова, опередил его, на этот раз опубликовав работу о датировке находок с острова Истер. Конечно, он разозлился: такое происходило уже в четвертый раз.

- Ах, чума его возьми! - воскликнул он в порыве чувств. - Прямо убил бы его!

Но спустя минуту он уже грустно улыбался: «В сущности, так мне и надо, - говорил он себе, - нечего столько возиться, и потом эта проклятая забывчивость: с каждым днем все хуже и хуже!» Вдруг он ощутил что-то вроде легкого толчка в бедро и провел рукой по карману брюк, полагая, что какой-то предмет, лежащий там, врезался в ногу при движении. Но карман был пуст. Потом, когда он снова расслабился, сидя на удобном стуле, ему почудилось, что карман жакета стал тяжелее. Он поднялся, но это ощущение уже прошло, словно тяжесть, оттягивавшая карман, куда-то исчезла. Сразу же после этого ему показалось, что кто-то слегка притронулся к ноге, но, когда он опустил глаза, внизу ничего не было. Он лишь успел заметить юркое тельце крысы, - по крайней мере, он подумал, что это была крыса, - метнувшееся в тень; однако предпринятые позже интенсивные поиски ничего не дали.

Очень странное происшествие, но он приписал все своему воображению иле стал беспокоиться: именно эти черты характера Александра Гаррика - благодушная рассеянность и потребность успокаивать себя, находя приемлемые объяснения всем неприятным случаям, - были причиной того, что он вечно оставался в тени, постоянно оттесняемый напористыми коллегами. Чуть позже он спокойно лег в постель, примирившись с необходимостью в очередной раз подождать с публикацией своей работы по истерской проблеме. «Хотя, - грустно отметил про себя Александр Гаррик, - теперь уже не имеет никакого значения, когда она будет напечатана».