Лучше, чем пираты (СИ) - Ангелов Августин. Страница 16

Но, Саркисян попытался оправдаться:

— Я не мировые революции предлагаю нам прямо сию минуту готовить, а вести пока что борьбу с колонизаторами. И мое предложение с троцкизмом ничего общего не имеет. Основная моя идея в том состоит, чтобы проливы перекрывать. Тогда контролировать колонии европейским державам станет очень затруднительно.

Тут вмешался Колясников:

— Ну, где у нас сейчас возможности вести серьезные военные действия, Арсен? А то, что ты предлагаешь, означает начать сходу войну со всем миром. Да у нас даже для небольшой войны возможностей нет. Где наша база? Нет ее. А какая война без базы флота? Нет ни людских ресурсов у нас, ни инженерно-технического обеспечения, ни ремонтного оборудования. Ничего нет, никакого тыла. Как ты воевать собираешься? Два три боя выдержать сможем, потому что превосходство у нас техническое над местными. А дальше что? Топливо и боезапас закончатся, ресурс машин и механизмов исчерпается. И как тогда воевать за проливы? Да это утопия какая-то. Потому я отдаю приказ идти на Гуам. А там уже в хорошей бухте отвоюем себе место под солнцем у туземцев, отдохнем на берегу, да пополним хотя бы запасы воды и продовольствия. Тогда и определимся с дальнейшими планами. Кто из вас против?

Саркисян промолчал, а Соловьев кивнул. Отметив про себя их реакции, Колясников посмотрел на часы и проговорил:

— Отлично. Раз никаких возражений не имеется, то снимаемся с якорей через час.

Глава 11

После того, как муж сбежал от нее, забрав свои вещи и пулей вылетев из их каюты, Вера Дворжецкая, впервые с момента объявления о перемещении сквозь время, серьезно задумалась о собственном положении. Она поймала себя на мысли, что не хотела верить в очевидное, поначалу считая это объявление, сделанное советскими моряками, каким-то дурацким розыгрышем с целью запугать тех, кто находился на яхте, и оправдать ее наглый захват. Но, сопоставив некоторые детали, а особенно поведение собственного мужа, прочно привязанного к ней огромными долговыми обязательствами, которые будут повешены на него сразу же при расторжении брака по брачному контракту, Вера пришла к выводу, что невероятное все-таки произошло. Иначе Мишаня просто не рискнул бы вот так нагло бросить ее.

В той прежней ситуации, устрой такое Кардамонов, он мгновенно остался бы нищим должником. Да и из режиссеров его тут же погнали бы. Стоило Вере пожаловаться отцу, и Кардамонов сделался бы вечным безработным. Потому что его не взял бы к себе ни один столичный работодатель, по той причине, что ни у одного из них не могло возникнуть желания нажить себе очень влиятельных врагов в виде олигархического семейства Дворжецких. И, чем больше задумывалась Вера о происходящем, тем отчетливее понимала, что она в один момент потеряла все: свою семью, статус, деньги и яхту. И она еще не решила, как в таком положении жить дальше, став в одночасье, фактически, нищенкой.

Арест ее брата теперь тоже представал в ином свете. Он более не казался Вере недоразумением, вызванным нерадивостью военных моряков, которые не понимали, на свободу сына какого влиятельнейшего человека они покушаются. Становилось понятно, что акция вполне сознательная, укладывающаяся в логику действий новых советских властей, свалившихся на головы Дворжецким прямиком из 1957-го года. Хорошо еще, что хоть не из 1937-го, но тоже страшных, по сути, для нее и таких, как она.

И выхода из этой абсурдной ситуации не имелось, причем, в самом прямом смысле. Когда Вера попыталась выйти в коридор из каюты, чтобы подняться на верхнюю палубу, где она, обычно, в хорошую погоду проводила много часов у бассейна, периодически купаясь в нем, нежась на лежаке и наслаждаясь видами океана, прыщавый матрос запретил ей. А, когда она начала что-то говорить ему, пытаясь качать права, прыщавый парень в бескозырке, вооруженный автоматом, даже слушать не стал, а просто грубо втолкнул Веру обратно в каюту, пригрозив, что если она будет пытаться нарушить режим этого фактического домашнего ареста, то дверь в коридор и вовсе заблокируют снаружи. Мало того, пришел еще и Давыдов, отобрав все электронные устройства, а на крики и причитания Веры этот предатель лишь ухмылялся, приговаривая:

— А что вы хотите, Вера Семеновна, если власть поменялась обратно на советскую? Вот вы любили всю жизнь кататься за счет своего папочки, так теперь придется вам полюбить и саночки возить.

— Какие еще саночки, оборотень? Вот подожди, Генка, если весь этот идиотский эксперимент закончится, и мы вернемся в свое время, то ты у меня быстренько сядешь в тюрягу и оттуда уже не вылезешь, — пригрозила Вера больше по привычке всем угрожать связями своего отца, хотя уже прекрасно понимала, что ее угрозы теперь пустые.

День после шторма и перемещения во времени оказался для Анастасии Белецкой весьма непростым. Уже утро принесло сюрпризы, потому что главный на яхте, откомандированный с военного корабля офицер по фамилии Соловьев, потребовал сдать все электронные устройства, пригодные для коммуникации, добровольно. Иначе, как он сказал, начнут изымать принудительно, проводя обыски в каждой из кают не только экипажа, но и гостей. После того, как Вера взяла катер и съездила на берег без разрешения этого Соловьева, начался просто какой-то беспредел. Мало того, что повсюду выставили военных моряков с оружием, так еще и запретили выдавать гостям деликатесы, разносолы и выпивку. А этот Соловьев лично составил самое простое меню, состоящее только из супов, каш и чая с сухарями, которым теперь надлежало кормить гостей. На все возражения Белецкой, что так относиться к уважаемым людям нельзя, Соловьев сказал:

— Они более никакие не важные персоны, а самые обыкновенные тунеядцы, оказавшиеся на «Богине» пассажирами. И мы еще будем решать, как поступить с каждым из них. А пока пускай спасибо скажут, что мы их не выгоняем из самых лучших кают, да еще и продолжаем бесплатно кормить. Но, теперь их питание следует нормировать. Нам ресурсы поберечь нужно, в том числе и продовольственные. Предстоят непростые времена. А еще и туалеты в их каютах не мойте. Пусть приучаются самостоятельно ухаживать за собой. Нечего им у других на шее сидеть.

— Да что же это такое происходит? — удивилась Настя.

И Соловьев объяснил ей:

— Власть поменялась на советскую. И вы уже не обязаны обслуживать гражданских лиц, находящихся на борту этого корабля, именуемого теперь вспомогательным крейсером, по высшей категории. Достаточно кормить их три раза в день простой пищей.

— А с нами, с персоналом, что будет? — спросила Белецкая, захлопав ресницами от волнения.

Но, Соловьев улыбнулся ей, ответив успокоительным тоном:

— Ничего. Вам беспокоиться не о чем. Будете работать, как и работали. Вы же трудовые люди! А трудовые люди — это и есть опора советской власти.

Забот у стюардесс, сохранивших работоспособность, действительно, хватало. То, что отменилось множество дел, связанных с обслуживанием гостей, с лихвой перекрыли новые обязанности по уборке и обслуживанию плавучего госпиталя, в который, фактически, превратился корабль со вчерашнего вечера. Все утро Насте пришлось пробегать в темпе вальса. А уже после обеда на Анастасию налетели с претензиями ее же подчиненные Зоя и Лена, которые никак не могли понять, что же происходит на самом деле. Но, уговорить их успокоиться все-таки удалось.

А потом Белецкой пришлось самой помогать остальным стюардессам, оставшимся в строю, отмывать палубу на корме после того, как военные моряки забрали оттуда всех пиратских мертвецов, чтобы похоронить их на берегу. До этого, после перестрелки с пиратами, выход на корму перекрыли вооруженные матросы, никого туда не пуская, даже стюардесс. Но, когда туда пропустили читать молитвы английского священника с простреленной ногой, восседающего на электрической каталке, выданной ему доктором Квасницким, Анастасия поняла, что скоро пустят и их. К этому времени к Лене и Зое присоединилась Маша Дроздова, которой пираты накануне разбили в кровь лицо, и теперь она работала вся в синяках и ссадинах, заклеенных пластырями.