Девочка. Девушка. Женщина (СИ) - Резник Юлия. Страница 3

– Есения!

– Дана Родионовна! Вот так сюрприз, – вскочила я, чтобы обняться со своим первым педагогом. – Я невероятно рада вас видеть!

– Как нога? – взяла быка за рога Романова, невольно заставляя меня улыбнуться.

– Нога почти в порядке.

– А форма? Я, признаться боялась, что ты разжиреешь, но, как погляжу, нужно было о другом беспокоиться. Ты вообще ешь? – нахмурилась Дана Родионовна, проходясь наметанным взглядом по моей упакованной в удобный трикотажный костюм фигурке.

– Когда аппетит появляется.

– Не узнаю я тебя, Есения. Неужто ты так быстро сдалась?

– А что мне оставалось делать? Все за меня решили.

– Знаешь, Сень, что я заметила? Даже самые отчаянные фаталисты смотрят по сторонам, переходя дорогу.

Помимо того, что Даночка являлась по-настоящему выдающимся педагогом, она была еще и необычайно мудрым человеком. В детстве я слушала ее речи завороженно, как сказки. Но сейчас, когда я окончательно перестала в них верить, даже слова Романовой воспринимались скорее остро негативно. И нет. Я не сдалась. Но стала жутко мнительной. Это правда.

– Зайдете к нам на чай? – сменила тему, завидев худую отцовскую фигуру, появившуюся из-за трансформаторной будки.

– Не сейчас. Побудь лучше с родителями, а завтра прям рано утречком ко мне забегай. Есть у меня кое-какие соображения.

Глава 1.2

Глава 1.2

На секунду в моей душе загорелся огонек – Романова была не последним человек в местной балетной тусовке. Разгорелся и тут же погас. Ну что она, в конце концов, могла мне предложить? Ставку в местном театре? Нет, конечно, в моем положении и это было неплохо, но… Под ребрами, там, где сердце, болезненно потянуло. Потом. Может быть, потом я смирюсь, что мне просто не светит ничего больше, и даже найду в себе благодарность. А пока я была к этому не готова.

– Дана Родионовна! Рад вас видеть, – пробасил отец.

– Добрый день, Сергей. А я тут журю Сенечку за то, как она истончилась.

– Ой, не говорите. Одна кожа да кости остались!

– Вы, пожалуйста, проследите с Ириной, чтобы она правильно кушала.

– Вот уж не сомневайтесь, – от души засмеялся отец, – вы же знаете, нам только дай ее накормить.

Это правда. В детстве, до того как я поступила в столичную балетную школу, родители и впрямь с легкостью нарушали мою диету. Хорошо, что я никогда не была склонна к полноте и даже в подростковом возрасте, когда девчонки стали одна за другой расцветать в самых неположенных для балерины местах, я оставалась тоненькой как тростинка. За что меня травили не меньше, чем за талант, отмеченный педагогами. И шептались по углам, дескать, я такая худая, потому что девочка. Почему они так решили – я понятия не имела, личным я ни с кем не делилась. Впрочем, парней у меня действительно не было. Они меня категорически не интересовали. Очень долго я жила лишь балетом, который заменял мне все.

– Ну, где вы так долго ходили? – набросилась на нас с отцом мать с порога.

– Привет, мам.

– Привет, Сенька…

К удивлению, мама заплакала. И это было особенно странно, потому что более сдержанной женщины, чем моя мать, я не знала.

– Эй, мам, ты чего? Так волновалась из-за погоды? Ну, посадили бы нас на материке. Подумаешь, сняла бы гостиницу.

Я готова была искать какие угодно причины такому поведению, лишь бы не думать о том, что мама оплакивает мою поломанную судьбу. Но все оказалось гораздо хуже.

– Я встряла, Сенька. Так встряла, ты бы знала, доча…

– Ир, ну ты чего? Договорились же, потом, – вмешался отец. – Дай Сеньке хоть с дороги оклематься.

– Что потом? Куда встряла? Что у вас происходит?! – испугалась я. Зачем-то заглянула в комнату, где тоже все было по-прежнему. Стенка, диван, который мы вместе с мамой купили в прошлый мой приезд. Накрытый к моему возвращению стол. Мама явно старалась. Да и пахло от нее какой-то едой, и этот аромат не перебивал даже парфюм, который я привезла ей в подарок из Эмиратов. Вроде все было по-прежнему. И только ее надсадное дыхание за спиной, при помощи которого мама, видимо, пыталась обуздать накатывающую истерику, буквально кричало об обратном. Я зябко натянула рукава на пальцы и обернулась:

– Мам…

– В отношении меня хотят возбудить уголовное дело.

Я как стояла, так и осела на стул.

– А за что? – хлопнула глазами.

– За деньги, выделенные на ремонт школы-ы-ы.

Моя мать была директором школы, да, но, один черт, я ничего не понимала. Уличить мою маму в воровстве мог только тот, кто ее совершенно не знал. Да и если бы она подворовывала, вряд ли бы наша семья до сих пор жила в квартире, в которой я родилась. Какого черта? Уголовное дело!

– Погоди, мам. Ну что за глупости? Наверное, кому-то просто надо выслужиться, но если повода нет…

– В том-то и дело, что есть. Деньги попилили департамент с подрядчиком, а как пригорело, так нашли крайнюю, – мама тихо заплакала. – Да знала б я, что так будет, лучше бы, как все, к Вершинину пошла на поклон! Он всем в крае помогает. К нему с любой бедой идут. Что бы он, мне школу не отремонтировал? Поди, не стал бы из-за тебя злопамятничать.

– Из-за меня? – открыла я рот.

– Ты же его отшила.

Ну… Да. Наверное, так можно сказать. Но, боже, где я, а где он? Подумаешь, какая-то соплячка не оценила подката аж целого олигарха. А подкат был красив, да. Букет метровых роз, который весил как половина меня, мерседес с водителем, приглашение на ужин. Если учесть еще и то, что это именно благодаря спонсорской помощи Вершинина я начала танцевать сначала здесь, а потом и поступила в столицу, мой отказ выглядел вообще хуже некуда. Но это я теперь поняла, а тогда… Он подошел ко мне на гастролях в Японии. Все чинно-благородно, ничего лишнего. Настоящий, блин, джентльмен, престарелый только. Ну, сколько ему было? Лет тридцать пять – сорок? Ладно, дело вообще не в этом! А в том, что я почему-то жутко растерялась, увидев его в Японии, хотя сколько там до нее от нашего острова? В погожий день берег видно. В общем, он подошел, взрослый такой, лощеный, а я… Да дурой я была, что и говорить! Вершинин давно поменялся и внутри, и внешне, а я, запомнив его зэком с фиксой во рту и портками на пальцах, то есть совершенно недостойным такой цацы, как я, проблеяла что-то невнятное и упорхнула к своим. Балетные это все срисовали и начали меня пытать, что да как. Ну, я и выдала, смеясь, какую-то обидную ерунду, сейчас уже даже не вспомню, какую именно. А Вершинин ее, наверное, услышал. И дожидаться меня не стал, а потом исчез, я ни на одном своем спектакле его больше не видела. Хотя до этого он регулярно их посещал, да, и цветы слал с курьером. Как ему это удавалось, я совершенно не понимала, учитывая то, кем он был. А о том, зачем ему это было нужно, я вообще старалась не думать.

Возвращая меня в реальность, отец резко отодвинул гардину и вышел на балкон покурить. Видно было, что он тоже очень волновался.

– Мам, а ты обращалась к адвокату?

– Ой, да чем он мне поможет, Сень? Ты же знаешь, как все происходит. У нас не судят, а назначают крайними. Меня уже назна-а-ачили. Стыд какой. Что родители скажут, а дети? Это ж, наверное, и в газете напечатают.

– Ага. И по телевизору покажут, – взъярилась я, а мама опять тихо заплакала. – Ну, перестань. Слезами делу не поможешь. Надо думать, как из этого выкрутиться.

– Бесполезно. Здесь только Вершинин мог бы помочь, но… – мама пожала плечами. – Давайте есть.

А я ведь и так на стуле сидела, поэтому просто пододвинулась ближе, когда мама уселась рядом и стала накладывать мне котлетки из нежнейшего краба. Вершинин мог помочь, да. Он здесь все может. Другое дело, что я трусила к нему обращаться, ведь после всего мало ли чего он мог захотеть в благодарность за свою помощь? Точнее, я как раз таки догадывалась, чего он захочет. И потому трусила до последнего, но потом, когда поникший отец вернулся, все-таки решительно достала из кармана телефон и открыла телефонную книгу. Помню, вместе с очередным букетом Артур Станиславович прислал мне и карточку со своим номером. Он велел мне не стесняться звонить, если вдруг что, и я, точно зная, что никогда этого не сделаю, зачем-то все же вбила его контакт в память телефона. Кто бы мне тогда сказал, зачем он мне пригодится – не поверила бы.