Таинственный ключ и другие мистические истории - Олкотт Луиза Мэй. Страница 54

– Если так, молчите. Не надо ворошить прошлое, Эдит. Пускай себе спит, так лучше для нас обоих, – начал Трехерн, однако миссис Сноудон властно перебила его.

– Нет, оно уснет не прежде, чем я договорю. Я любила вас, Морис! Среди распутных, праздных, жаждущих удовольствий мужчин, что увивались вокруг меня, вы единственный, как мне казалось, задумывались о будущем. Да, на первый взгляд, и вы вели такую же бесполезную, полную увеселений жизнь, но я угадывала в вас благородство, способность к геройским поступкам и правдивость. Я чувствовала, что вы поставили себе цель, что ваше настоящее – это каникулы, отсрочка, которую позволил себе юноша, прежде чем посвятить себя делу всей своей жизни. Это меня привлекло и покорило, ибо даже за короткий период вашего ко мне внимания вы явили искренность, которой до вас не являл ни один мой поклонник. Я хотела завоевать ваше уважение, я жаждала вашей любви, мечтала разделить с вами судьбу и доказать, что даже в моем характере – которым никто толком не занимался – дремлет сила, что я способна отказаться от легкомысленного прошлого ради честного будущего. Ах, Морис, если бы вы задержались хоть на неделю, я сейчас не была бы несчастна!

На последних словах Эдит Сноудон сорвалась на крик, и вся горечь утраченной любви, покоя и счастья была в этом крике. Эдит не заплакала – эти трагические глаза вообще крайне редко затуманивались слезами. Нет, она принялась в немом отчаянии заламывать руки, глядя на безлиственный, опустошенный морозом сад, словно он символизировал ее разрушенную жизнь.

Трехерн молчал. Едва не скрежеща зубами, он смотрел на далекого всадника – то был сэр Джаспер, совершавший ежедневную конную прогулку с бесшабашным азартом, как человек, которого не гнетут ни воспоминания, ни заботы.

Вдруг миссис Сноудон заговорила снова:

– Отец буквально заклинал меня выбрать вашего кузена. Наконец он велел мне это напрямик. Я не могла огорчить его, только вымолила себе немного времени, надеясь, что отец смягчится. Но пока я ждала, некое таинственное событие вынудило вас с кузеном покинуть Париж. За этим последовали кораблекрушение и ваш недуг, а также слухи, будто старый сэр Джаспер лишил наследства обоих племянников. Мне сказали, что вы умираете, и я сделалась марионеткой в руках отца. Я обещала связаться с вашим кузеном и принять его предложение, но отец скончался прежде, чем это случилось, и моя дальнейшая судьба стала мне безразлична.

Генерал Сноудон дружил с моим отцом. Он пожалел меня, он увидел, в каком плачевном положении я нахожусь, как я одинока, угадал мое отчаяние. Он утешил и поддержал меня, он меня спас. И когда он предложил мне свое сердце и свой дом, я приняла то и другое. Он знал, что я не смогу отплатить ему любовью, но как друг, как дочь буду служить ему и, насколько это в моих силах, сделаю счастливыми последние отпущенные ему годы. Когда я прослышала, что вы живы, искалечены и бедны, было уже поздно. Я рвалась к вам, чтобы жить ради вас. Брачные узы стали для меня тяжкими веригами, богатство меня душило, притом же я никому не могла поведать свою печаль и потому была несчастна вдвойне. Молчание и горе едва не свели меня с ума. И вот я увидела вас и знаю, что вы благополучны. В глазах вашей кузины я прочла любовь и не сомневаюсь, что перед вами – счастливая и спокойная жизнь. Пусть это служит мне утешением, ибо я должна выучиться сносить то, что мне уготовано.

Миссис Сноудон выдохлась. Бледная, она стала ходить взад-вперед по террасе, обуздывая охватившее ее волнение. Трехерн молчал, но сильное сердцебиение сопровождало его мысли:

«Она заметила, что Октавия меня любит! Женский глаз остер, одна женщина всегда угадает чувства в другой. Вот и Эдит подтвердила то, на что я лишь начал надеяться. И впрямь, моя кузина только что странно себя вела. Эннон ей неприятен, она стала робеть передо мной, чего раньше не было. Пожалуй, она действительно влюбилась, а если так… Помоги мне боже, что я говорю! Не для меня надежды, желания и мечты. Я должен отречься, я должен забыть».

Трехерн затих, и миссис Сноудон приблизилась к нему. Все еще бледная, она успела взять себя в руки и вполне собой владела. Унылая поза Трехерна, страдание в его лице обнадежили миссис Сноудон. Возможно, она ошиблась, возможно, Морис не влюблен в свою кузину, помнит прошлое и сожалеет об утрате сердца, которое она только что пред ним обнажила. Муж ее совсем ослабел, того и гляди умрет. И тогда она – свободная, богатая, красивая, молодая – станет для беспомощного, бедного и честолюбивого Трехерна тем, чем он пожелает. Разве не так? При всех своих грехах, Эдит Сноудон была великодушна. Картина будущего, нарисованная ее воображением, согрела ей сердце и утишила боль.

– Морис, – нежно заговорила она, становясь рядом с ним, – если я ошиблась на ваш счет, если неверно истолковала ваши чаяния, то это потому, что я не дерзаю чего-либо просить для себя. Но если наступит такое время, когда я буду вольна помочь вам деньгами или… или дать нечто другое… Только попросите, и все будет вашим!

Трехерн понял ее, пожалел и, видя, что она теперь вся – в этой отдаленной надежде, решил не мешать ей. Пускай утешается, пока может. Он заговорил серьезным и полным благодарности тоном, порывисто сжимая простертую к нему руку:

– Вы, как всегда, щедры, Эдит, и необдуманно откровенны. Спасибо за вашу искренность и доброту, за чувства, которыми вы меня однажды одарили. Я говорю «однажды», ибо сейчас между нами барьером стоят долг, правдивость и честь. Мне суждено прожить в одиночестве. Я должен найти себе занятие и научиться довольствоваться малым. Вы же очень обязаны достойному пожилому человеку, который любит вас – и вы, я уверен, его не обманете. Оставьте в покое будущее и прошлое. Давайте лучше сосредоточимся на настоящем, которое требует от нас простить и забыть, набраться мужества и начать заново. Рождество – подходящее время для подобных решений и для построения дружбы, которая может связать нас.

Нечто в голосе и мимике Трехерна потрясло миссис Сноудон. Глядя на него с удивлением, она воскликнула:

– Как сильно вы изменились!

– Нет нужды говорить мне об этом. – Трехерн покосился на свои бесполезные конечности.

– Нет, я имела в виду другое! Я хотела сказать: изменились нравственно, а не физически. Раньше вы были беспечны и веселы, честолюбивы и горячи – как Джаспер. Теперь у вас два состояния: вы либо охвачены тихой серьезностью, либо лучитесь добротой. Несмотря на недуг и утрату наследства, вы вдвойне превозвышены над прежним Морисом Трехерном. Нечто в вас вызывает уважение, восхищение – и любовь.

На последнем слове темные глаза миссис Сноудон наполнились слезами. Морис поднял взгляд и неожиданно серьезно спросил:

– Так вы это заметили? Значит, мне не почудилось. Да, я изменился, хвала Господу! И это сделала она.

– Кто? – вскинулась миссис Сноудон.

– Октавия. Сама того не сознавая, она дала мне очень много. Минувший год – казалось бы, мрачнейший за всю мою жизнь – обернулся счастливейшим и полезнейшим. Я слышал о том, что лишения – лучшие учителя, теперь же я знаю точно: так и есть.

Миссис Сноудон печально качнула головой.

– Не во всех случаях, порой они мучительны… А в проповедях, Морис, я не нуждаюсь. Я все еще грешница, в то время как вы уже ступили на стезю, ведущую к святости. И у меня к вам один вопрос. Что заставило вас и Джаспера столь спешно уехать из Парижа?

– Этого я вам сказать не могу.

– Тогда я сама выясню.

– Это невозможно.

– Для одержимой женщины нет ничего невозможного.

– Вам не выманить этого секрета хитростью, не застать врасплох и не подкупить тех двоих, что его хранят. Прошу вас, бросьте эту мысль, – серьезно сказал Трехерн.

– У меня уже есть зацепка. Я пойду по ней, как по ниточке, ведь я убеждена, что здесь неладно и что вы…

– Дражайшая миссис Сноудон, вы до такой степени заняты птицами, что забыли о людях? Или настолько заняты одной-единственной персоной, что забыли о птицах?