Сага о двух хевдингах (СИ) - Сторбаш Н.В.. Страница 2

Рослый мужчина, по-видимому, тот самый Угг, пожал широкими плечами:

— Нам чужие боги не надобны. Пусть у себя молятся кому хотят, а у нас свои боги.

— Убить его! — выкрикнула какая-то женщина. — Они же драугров пробудили!

— Да! Отрубите ему руки! Иначе он и тут мертвых оживит! — подхватила другая.

— Всё крутит и крутит!

— Убить сарапа!

— Все беды из-за них!

— Боги гневаются!

Если бы у крикунов силенок было побольше, уже б давно заломали или прибили. А так только лаяли, и то лишь когда услыхали, что иноземцы в немилость к конунгу попали.

Я усмехнулся, растолкал толпу и сказал:

— Ящерица, отдай сарапа. Его не убьют, а отведут к конунгу.

Бывший ульвер хмуро глянул на меня. Кривое лицо, будто стянутое на одну сторону, усохло и постарело с последней встречи. Тогда он отказался принести жертву Нарлу-корабелу, отвернулся от хирда и ушел. Принес ли Бог-Солнце радость в его жизнь? Или хотя бы смысл?

— Конунг позволил строить сольхусы в Хандельсби, — ответил Ящерица. — И кахим не нарушил ни одного закона. Он не убивал, не воровал, не приставал к женщинам. В чем его вина?

— В Бриттланд сарапы тоже сначала пришли с миром. Говорили о добре, о тьме, ставили дома для своего бога. А вслед за жрецами пришли воины и убили нордов.

— Это неправда! — выкрикнул Лейф.

— Спроси у своего кахима.

— Откуда ему знать? Он же не в Бриттланде, а здесь!

Что толку с ним говорить? Я подошел к Ящерице и отшвырнул к стене. Рун-то у него не прибавилось: как было три, так и осталось. Девятирунный жрец сидел на том же месте и всё крутил рукой перед собой.

— Сарап, добром пойдешь к конунгу или силой?

Он медленно поднялся, стер кровь со лба и кивнул. Я же подошел к растянувшемуся Ящерице, наклонился и еле слышно шепнул:

— Уходи. И побыстрее. Таких, как ты, велено убивать.

Лейф с трудом встал на ноги, доковылял до жреца, но тот ему что-то сказал, и Ящерица, держась за ребра, побрел подальше отсюда. Горожане, перестав опасаться сильного сарапа, уже вломились в сольхус. Дураки! Им бы сарапских торговцев отыскать да их мошну потрясти, а с жрецов много не соберешь.

— Идем, — бросил я сарапу и направился к конунгову двору, только не через фьорд, а в обход, пешком.

Сарап спокойно следовал за мной, не пытаясь убежать. И это меня тревожило. Неужто Гачай был единственным, кто обладал и храбростью, и невероятным воинским мастерством? Неужто остальные иноземцы навроде овец? Но руны они явно получили не просто так. Если жрец сейчас оглушит меня и побежит в горы, разве он не сумеет удрать? В Хандельсби только дружинники и вольные хирдманы могут остановить хускарла, а обычные горожане вряд ли с ним сладят.

Я держался настороже, краем глаза присматривал за сарапом, ожидая какой-нибудь выходки, но тот просто шел, молчал и будто не видел ни утоптанной дороги, ни наглых кур, что чуть ли не бросались под ноги, выклевывая что-то невидимое. А когда мы отошли от его сольхуса, жрец вдруг пошатнулся, осел на землю.

— Эй ты, вставай, — я легонько пихнул его ногой. — Не дури.

Он не пошевелился. Может, его ранили сильнее, чем казалось? Я-то думал, что камнем лишь кожу царапнуло, а вдруг и кость разбили? Хотя кто? Возле сольхуса лишь карлы стояли. Меня вон веслом огрели, и ничего.

Я наклонился к сарапу осмотреть рану, а он схватил меня за руку, дернул поближе и, глядя в глаза, сказал:

— Я твой лучший друг. Ты хочешь помочь. Очень хочешь помочь.

Я моргнул.

Ну, конечно. Зачем это говорить? Он же и так знает, что я готов сделать для него что угодно. Он мне как брат. Даже ближе брата, ведь Фольмунд слишком мал и бестолков. Вот только я не мог вспомнить, как звать моего лучшего друга. Странно. Неужто из-за удара веслом по спине я всё забыл?

— Я надо уйти из города, — говорил друг, коверкая слова. — Помоги.

— Хорошо. Пойдем. Надо заглянуть в таверну, а то я топор там оставил. Да и тебе не мешало бы сменить одежду, а то ходишь, как вонючий жрец Солнца, в платье. А где твой меч? Тоже забыл прихватить. Фьорд, правда, перекрыли, но я поговорю с конунгом, он нас пропустит.

— Нет, — остановился друг. — Не конунг. Не надо конунг. Надо тихо.

Тихо… Я задумчиво почесал подбородок.

— Тогда можно поговорить с Магнусом. Или со Стигом Мокрые Штаны.

— Нет. Никто не знать обо мне. Нельзя.

Интересно, что натворил мой друг такого, что скрывался от Рагнвальда. Может, сарапа отпустил? Или Эмануэля побил?

— Все равно нужно в таверну. Негоже воину без оружия ходить. Знаешь, мой-то старый топор сломался, поганая тварь скрутила его, как лепешку, а новый будет лишь к весне. Так что хожу нынче с плохоньким. А ты как? Всему научился? Поди, теперь не только нити, а всё полотно разглядеть можешь?

Я посмотрел на друга и неприятно удивился. Он так изменился за эти месяцы: почернел, волосы потемнели, ростом пониже стал. И нос искривился. Сломал неудачно?

— Нельзя таверна. Уходить. В горы уходить, другой деревня уходить.

— С одним ножом? Ты, может, теперь и голыми руками с тварями сладишь, а вот я вряд ли. Давай хотя бы ребят кликнем. Что бы ты не натворил, Альрик не откажется помочь. Всем вместе всяко лучше будет. Знаешь, Энок ведь погиб. Стал хельтом, съел твариное сердце и в первом же бою погиб. Ульверы будут тебе рады. Вепрь, Эгиль, Дударь…

Я снова кинул на друга взгляд и скривился. Пока не смотрю на него, все хорошо, а стоит лишь взглянуть, как чудится что-то неладное. Что-то неправильное.

Пару раз подходили конунговы дружинники, спрашивали, куда я веду жреца, я кивал на тот конец города, и они отставали.

— Как они поняли, что ты жрец? Пальцы-то у тебя все целы.

Друг снова схватил меня за руку.

— Горы. Идти в горы. Сейчас.

— Дурак ты, — начал было говорить я и осекся.

У него оба глаза были целы.

Как такое может быть? Пусть я не помнил его имени. Пусть он изменился, почернел и постарел… Мало ли что там Мамировы жрецы вытворяют? Смотреть в Бездну явно нелегкое дело. Но как мог вырасти новый глаз? Нет, не так. Даже если бы сама Орса пришла к другу и дала живой воды, чтобы заживить все раны, он бы не стал этого делать, ведь тогда пропадет особое жреческое зрение. Тогда он не сможет видеть Бездну и разучится слышать богов.

Друг занервничал, снова сказал, что нужно в горы, но я никак не мог избавиться от сомнений. Может, я что-то перепутал? Точно ли он мой друг? Почему он спешит убежать из города? И почему он так плохо говорит, будто иноземец какой-то?

— Кай! Вот ты где!

Рысь! И Эгиль, и Трудюр, а с ними и Лундвар Отчаянный в придачу.

— Слыхал, в одном сольхусе отыскали целый мешок серебра. Марок сорок, говорят, будет. А ты чего с пустыми руками? Всего одного сарапа поймал?

— Не поймал. Зато смотри, кого я встретил, — улыбнулся я и указал на друга.

Но тот почему-то не обрадовался встрече с ульверами, медленно попятился, развернулся и побежал. Отчаянный радостно вскрикнул и бросился за ним, Трудюр и Эгиль следом. А Рысь подозрительно прищурился.

— И кого ты встретил? Это же и есть сарап. Ты как его уговорил за тобой пойти? Да еще и без оружия.

— Это не сарап. Это же… — имя все никак не вспоминалось, — ну, он же тоже ульвер. Мой друг. Я должен ему помочь. Только у него глаз новый появился, и лицом он изменился, но видно же, что это он.

— Глаз? Друг? Ты же не спутал его с Тулле? — недоуменно спросил Леофсун.

Тулле! Точно. Вот его имя! Но человек, которого я только что считал другом, точно не был Тулле. Тулле же высокий, голубоглазый, светловолосый, с тремя тонкими полосками шрамов на щеке. Теперь я вспомнил, как он выглядит.

— Да я был готов поклясться бородой Фомрира, что он и есть Тулле. Неужто он меня заворожил? Вот же погань сарапская.

И мы рванули за колдуном.

Далеко он не убежал. Отчаянный перехватил его, и когда мы подоспели, парни уже вовсю избивали сарапа ногами. У меня на мгновение захолонуло в сердце. Показалось, будто они пинали Тулле, но я ухватился за его имя и сумел разглядеть, что это не он.