Дай мне шанс. История мальчика из дома ребенка - Лагутски Джон. Страница 31

— Нет, я так больше не могу!

Сэра встревожилась.

— Вчера воспитательница третьей группы сорвалась и начала бить детей! Я стала ее унимать, так она и на меня наорала. Кричала, что отказывается работать за гроши, потому что у нее две дочери, которым надо помогать. Я бы и рада платить им больше, но где мне взять деньги? А уж этой воспитательнице и подавно не угодишь. Она недавно выиграла миллион на тараканьих бегах! Но ей все мало! И самое ужасное, она не хочет выходить на работу…

Сэра покосилась на приятельницу. На ее лице без труда читалось изумление: кто эта ненормальная старуха? Сэра не спешила переводить ей слова Адели, потому что имела все основания предполагать: узнав горькую правду, та вряд ли захочет еще раз сюда прийти. Выговорившись, Адель какое-то время подавленно молчала. На музыкальную терапию она все-таки согласилась, как всегда — с большой неохотой. Но, как и все хорошее, музыкальные занятия в доме ребенка № 10 длились недолго и вскоре были запрещены. Очевидно, музыка слишком сильно действовала на малышей.

Сэра давно смотрела на это заведение без розовых очков. Каково же было ее изумление, когда в одной русской газете она прочитала статью, в которой "царство" Адели именовалось "гнездом ангелов" и единственным оплотом добра в насквозь прогнившем городе! В этом “царстве”, уверяла автор статьи, все сотрудники работают с полной самоотдачей и окружают своих подопечных любовью и заботой. Но самое поразительное, журналистка — прихожанка Вторничной церкви — пела хвалу строгой изоляции детей от внешнего мира, уверяя, что только так их можно оградить от зловредного влияния алкоголиков и наркоманов. С этим Сэра была категорически не согласна.

“Забор изолирует детей от реальной жизни, — восклицает Сэра, потрясая выцветшим номером газеты с той давней статьей. — За забором создается закрытый мир, в котором возможны любые издевательства! Ничего удивительного, ведь туда не пускают даже родственников, желающих навещать детей. Я глазам своим не верила, читая восторженный отчет о “монотонной” жизни малышей, якобы спасающей их от проникновения снаружи безумного нищего мира. Автор охотно прощала воспитательницам небрежное отношение к детям: они, дескать, все равно “неизлечимо больны”, следовательно, обречены и не нуждаются в медицинской помощи.

Но когда я дошла до истории Ани — поразительно умной девочки, получившей коляску от британских благотворителей, — у меня буквально кровь закипела в жилах. Журналистка оправдывала сотрудников, так и не удосужившихся заказать для Ани корсет для позвоночника, на котором настаивал доктор Свангер. Зачем, писала она, создавать лишние трудности для девочки, у которой в жизни нет никаких перспектив.

Ее нимало не смутил тот факт, что Аня, по ее собственному признанию, “смышленая и любознательная девочка", получила диагноз “имбецильность" — тот же, что и Ваня. Этот ошибочный диагноз приговорил обоих детей к “интеллектуальной смерти”. Ей и в голову не пришло связать жестокий приговор, вынесенный ребенку, с тем, что с Аней вообще никто не занимался. Мало того, ее обрекли на существование в группе с детьми, не умеющими говорить. Вывод напрашивался сам собой: с точки зрения Вторничной церкви, Адель, будучи верующей, все делала правильно. Я тут же вспомнила Вику. Какое разительное отличие! Та тоже искренне верила в Бога, но это не мешало ей понимать, что в домах ребенка не только не лечат детей с недостатками развития, но и закрепляют у них эти недостатки”.

Однажды в декабре Сэра и Вика повезли Ваню в Центр лечебной педагогики, один из первых независимых детских центров. “Это было вскоре после возвращения Вани в дом ребенка. Контраст между обоими заведениями просто поражал. Неужели центр и дом ребенка № 10 существуют в одном и том же городе? В центре к Ване впервые отнеслись как к человеку. Ни на одном из врачей не было белого халата. На рубашке директора красовалась надпись: “Все дети обучаемы”. Ване дали время оглядеться, освоиться в новой обстановке и только потом предложили поиграть со счетами. Ему нравилось прикасаться к гладким деревянным шарикам, и врач разделял его радость. За каждую осмысленную фразу его горячо хвалили. В первый раз в жизни Ваня имел дело с кинезотерапевтом, который растягивал его на большом резиновом мяче. В конце занятий логопеды пригласили его выпить чаю — из настоящей фарфоровой чашки с блюдцем — и предложили самостоятельно положить в чай сахар. Разве могло это сравниться с кормежкой из бутылочки через железные прутья? И мы впервые воочию увидели, какой могла бы быть его жизнь.

Наблюдая за истощенным семилетним мальчишкой с ногами-палочками, я пыталась представить себе реакцию на его чудовищное состояние со стороны человека, не знакомого с российскими реалиями. Такой человек первым делом поразится, почему никто из сидящих за столом экспертов не бросается к телефону и не вызывает полицию, чтобы сообщить о жестоких издевательствах над ребенком. Однако все присутствовавшие на чаепитии знали, что подобное обращение с Ваней одобрено государством и не противоречит ни одному закону. В государственных учреждениях принята следующая точка зрения: если ребенок болен физически или умственно, то никто в этом не виноват. Всех детей с отставанием в развитии здесь торопятся записать в имбецилы и махнуть на них рукой — слабоумие неизлечимо. Разумеется, мы, собравшиеся в тот день за чашкой чая, знали, что это совсем не так, — сама система превращает одаренного ребенка в истощенного инвалида”.

Если кто и уделял Ване внимание в доме ребенка, то только волонтеры. Вика попросила свою подругу Асю дважды в неделю давать Ване и Андрею уроки. Оба мальчика впервые чему-то регулярно учились. Ваня узнавал названия цветов и времен года, быстро запоминал русские народные сказки. Через два месяца он буквально преобразился. Сэра побывала на одном из уроков. В тот день Асе разрешили воспользоваться комнатой, где была установлена шведская стенка, зеркало во всю стену и перекладина для детей. Ковер, на который явно не ступала нога человека, без слов говорил об истинном предназначении комнаты — служить показухой. Несмотря на то что мальчики всю жизнь провели в доме ребенка, в этой комнате они не были ни разу и смотрели на нее, как на пещеру Аладдина.

“Я была поражена, — вспоминает Сэра, — как решительно дети выразили свои пристрастия. Ваня быстро сообразил, что ему нравится, а что нет. Вот он забрался на перекладину, перекувырнулся на ее другую сторону, перевернулся спиной назад. Он как будто испытывал свои силы. Ася окликнула его, и он ответил: “Сейчас!” Закончил свое упражнение и присоединился к ней”.

Мальчики активно исследовали незнакомую комнату, словно в ускоренном режиме проходили все те стадии развития, которые пропустили за неимением нужных условий. Они получали удовольствие, проделывая все то, чем обычно развлекаются двухлетние дети: подпрыгивали у взрослых на коленях, вытаскивали игрушки из ящиков и складывали их обратно.

Ваня заинтересовался стоявшим на маленьком столике отключенным телефоном. Сэра сделала вид, что звонит Вике, и попыталась вовлечь в игру Ваню. Однако с ним этот номер не прошел.

— Сэра, этот телефон сломан, — заявил он. — Я не могу разговаривать с Викой!

Потом Ася запела песенку, и Ваня, бросив прочие занятия, быстро-быстро пополз к ней. Он даже подхватил припев, в котором были такие слова: “Я проснулся”.

Ваня стремительно развивался, но в доме ребенка ничего не менялось. Никто не спешил организовывать для него медицинскую помощь. Через посредничество еще одной благотворительной организации, основанной мамой ребенка с ДЦП, Сэра записалась на прием к главному врачу больницы № 58, специализировавшейся на детском церебральном параличе.

Ваня занимался физическими упражнениями и вполуха слушал сказку, которую рассказывала Ася, когда в комнату вошла отвозившая его в интернат Вера и села за стол в углу. Сэра напомнила ей, что через два дня повезет Ваню в больницу. Вера, кажется, обрадовалась. Она объяснила Сэре, у кого получить результаты анализа крови. Сэра показала на Андрея: