Толпа - Эдвардс Эмили. Страница 50

— Я бы сказала иначе, — сухо замечает она. — Никогда не считала это моими идеями. Это ценности нашей семьи, по крайней мере, должны ими быть.

— Что ж, возможно, именно в этом мы и заблуждаемся, — как можно спокойнее говорит Брай, поднимаясь.

— О чем ты, Брай?

— О том, что больше не хочу чувствовать себя виноватой. Ничто и никто не виноват в болезни Мэтти, — твердо произносит она, а затем добавляет чуть мягче: — Этого уже не изменить.

— Тебя там не было, ты еще даже не родилась, когда ему сделали тот укол! Ты не пережила всего, что пережила я…

— Да, меня там не было. Но каждый день своей жизни я прожила так, словно видела это своими глазами.

Лицо Сары вытягивается. Маска, которую делали с любовью и аккуратно носили, трескается и спадает, а под ней оказывается измученная, уязвимая Сара. Брай хочется коснуться ее руки, сказать, что все еще любит ее, но страх, что мать оттолкнет ее, заставляет оставаться на месте.

Брай резко вскидывает голову — в прихожую по ступенькам сбегает Альба, да так, что старые половицы стонут у них над головами. Сара отворачивается к окну, Брай не видит ее лица.

— Мама, мамочка! — кричит Альба, ее переполняет радость.

Брай сопротивляется порыву броситься к дочери, и прислушивается к другому, более древнему зову, который дремлет внутри нее. Она говорит:

— Мам, мам, пожалуйста, я не…

— Иди к ней, Брай. Мы потом это обсудим, — говорит Сара, не поворачиваясь к дочери.

Соединявшая их незримая нить как будто лопнула. Брай больно, но когда она распахивает объятия Альбе и та несется к ней с сияющим лицом, то чувствует облегчение. Прежняя боль уже не сковывает ее, и она улыбается.

Прижавшись к ее уху губами, Альба спрашивает:

— Мы едем домой, да, мама?

Брай шепчет в ответ:

— Да, моя хорошая, мы едем домой.

Суд графства Фарли. Декабрь 2019 года

Самое трудное — ждать. Я знаю, о чем меня будут спрашивать, но кажется, что пройдет вечность, прежде чем я поднимусь на свидетельскую трибуну. Я тру влажную ладонь большим пальцем и стараюсь дышать медленнее. Утром шел град, и теперь из-за мокрой одежды в теплом помещении суда пахнет затхлостью, как в непроветренной спальне, — такой странный интимный запах, напоминающий, сколь многое нас объединяет. Мокрая одежда, запахи, воздух, который мы вдыхаем.

Я смотрю на записи, лежащие у меня на коленях. Бен, мой муж, слушал, как я репетирую, пока ел свои хлопья из отрубей.

— Улыбайся, — сказал он, а потом посмотрел на меня и добавил: — Нет-нет, это слишком. Никому не нравятся ученые с отчаянием на лице.

Я постаралась придать своему лицу уверенное, но доброжелательное выражение. Бен кивнул: так лучше.

— Итак, что ты ответишь, когда тебя спросят, вызывают ли вакцины аутизм?

Это ключевой вопрос — про вакцины и аутизм. Поэтому меня и вызвали в качестве эксперта на это первое в своем роде разбирательство. Я смотрю на длиннющий список кропотливых исследований, и каждое из них опровергает заявления о вреде вакцин, сделанные в конце девяностых Эндрю Уэйкфилдом. Поразительно, что один человек — одно исследование с неверными результатами — даже два десятилетия спустя может приносить столько вреда. Его отвратительная научная деятельность, пусть и косвенным образом, привела к тому, что девочка ослепла. Привела к этому судебному разбирательству. Иногда так просто забыть, какая огромная ответственность — быть ученым.

Снова начинает подергиваться нога. Я переступаю ногами, чтобы это прекратилось, и тут в зал суда входят Элизабет с мужем и солиситор. Элизабет оглядывается и наконец замечает меня. Я машу ей рукой, чтобы она знала, что я здесь и готова помочь. Она кивает мне, едва заметно улыбается, а затем занимает свое место напротив судьи.

Я начинаю снова повторять про себя свои ответы; факты помогают мне забыть о нервах.

«Мы знаем, что аутизм, — говорю я сама себе, — это естественным образом возникающая форма нейроразнообразия. Анализ исследований с участием более миллиона детей показал, что связи между вакцинацией и развитием аутизма нет. Собственно говоря, было проведено так много исследований, доказавших отсутствие какой-либо связи между КПК и аутизмом, что единственная вещь, которую мы, ученые, можем говорить с уверенностью, это то, что КПК не вызывает аутизм».

Да, хорошо.

Голос Бена у меня в голове спрашивает: «Что ты скажешь, когда тебя спросят о рисках, связанных с вакцинами?»

Я беззвучно отвечаю: «Доказано, что вакцины безопаснее, чем болезни, от которых они защищают. Например, один ребенок из пяти тысяч заболевает энцефалитом в результате осложнения при кори, тогда как менее одного из миллиона детей заболевает энцефалитом в результате осложнения после КПК».

Дверь в зал суда открывается, медленно входит чета Коли. В отличие от своей бывшей подруги, Брайони не поднимает глаз: она слишком боится смотреть вокруг. Несчастная женщина. По правде говоря, я сочувствую ей не меньше, чем Элизабет.

«Сдерживай эмоции, — слышу я голос Бена у себя в голове. — Ты здесь ради фактов, и ни для чего другого».

Я делаю еще один глубокий вдох и перечитываю ту часть заметок, где говорится, почему люди продолжают вакцинироваться от болезней, которые давно стали редкостью.

«Инфекционные заболевания всегда рядом, всего в нескольких часах пути самолетом. Люди, которые ездят в страны, где все еще распространены полиомиелит и дифтерия, могут вернуть их в Великобританию. К примеру, в 2015 году в Европе два непривитых ребенка умерли от дифтерии. Как только болезнь исчезнет во всем мире, вакцинация будет не нужна».

Пристав открывает особую дверь, и в зал входит судья в мантии.

Боже мой. Началось.

«Все встанет на свои места, как только ты поднимешься на трибуну», — успокаивал меня утром Бен.

Я с трудом сглатываю, складываю заметки и молюсь, чтобы он был прав.

18 ноября 2019 года

Идет дождь. Мальчики возятся в своей комнате в мансарде, прямо над головой Элизабет. Она сидит в кроватке Клемми с ноутбуком и пытается разобраться в снимках мозга дочери и в отчете, присланных неврологом. Комната Клемми теперь стала комнатой Элизабет. Бо́льшую часть времени она работает над делом в этой розовой комнатке, даже когда детей нет дома, и спит здесь же, потому что Клемми каждую ночь просыпается. Но теперь, просыпаясь, она зовет Джека, не Элизабет. Так что, ничего не сказав Джеку, Элизабет просто перебралась сюда через холл.

В первый вечер после ее переезда Джек заглянул к ней. Элизабет, как обычно, сидела на крошечной кровати, прижавшись спиной к стене. Ее лицо было бесцветным от светящегося экрана ноутбука. Джек сел на пол возле нее, взял за руку и сказал:

— Это просто потому, что днем я провожу с ней больше времени, Элизабет. Это единственная причина, почему она зовет меня.

Элизабет сжала его руку, заставила себя беззаботно усмехнуться и ответила:

— Джек, ты думаешь, меня это беспокоит? Сейчас, когда я пишу свою вступительную речь?

Он отдернул руку, словно ему дали пощечину, и не вернулся, чтобы пожелать ей доброй ночи. Как это мелочно с его стороны.

Проблема в том, что он до сих пор не понимает, насколько этот суд важен. У них есть шанс — всего один шанс — сделать все правильно, и Элизабет взяла это бремя на себя. Джек не возьмет на себя ответственность и не станет представлять интересы семьи в суде. Это подвергло бы его огромному давлению. Зато он с неожиданной для нее легкостью и энтузиазмом взял на себя домашние обязанности. Джек напевает, когда гладит школьную форму, и начал читать школьные учебники, чтобы помогать детям с домашними заданиями. Однажды днем Элизабет выглянула из комнаты Клемми и услышала, как они все вместе смеются над отвратительной пастой болоньезе, которую он приготовил на ужин. Она не могла вспомнить, когда они в последний раз вот так смеялись, все вместе.