Колыбель для ласточки (СИ) - Дока Анастасия Константиновна. Страница 35

8. СОБЫТИЕ (убийство) не должно быть принято за убийство, поэтому исключается использование любого орудия (оружия) из ниже приведённого списка…

В этом списке была и бутылка. Второй, плохо видя и ещё хуже соображая, перевёл взгляд с умирающей парочки на осколки, окроплённые кровью.

«Словно куски батона, измазанные кетчупом», — пролетела мысль. Затем взгляд уткнулся в открытый балкон и замер на мирно плывущих облаках. А сирена тем временем удалялась. Полиция проехала мимо.

Второй улыбнулся.

Если бы в тот миг кто-нибудь спросил, чем вызвана улыбка, то услышал бы рассказ о том, как в детстве Миша тайком от мамы брал кетчуп для бутербродов. По чуть-чуть.

Приятное воспоминание. Мама не замечала происходящего. Кетчуп исчезал, но очень медленно — так, как это и должно было быть. Второй снова посмотрел на облака. Увидел жирафа, он любил наблюдать за ними по телевизору, и разглядел лицо матери: сердитое, недовольное. Привычное. Лицо расплылось, превращаясь в два тела: мужское и женское. Они были точно такими же, как мертвецы на полу в квартире Первого.

Первого…

Что он натворил?!

Реальность застучала в мозг гулом машин снаружи и гавканьем собак на прогулке. Ворвалась паника. Она бесцеремонно принялась бить в виски, бить под дых, сжимать сердце, заставила вращаться квартиру. Второго стошнило. А потом, когда в желудке ничего не осталось, к Михаилу Евгеньевичу пришло осознание, что это конец. Дрожь захватила пальцы рук, затрясла всё тело. Что он наделал? Как всё исправить? Только что он нарушил не только одно из правил — он нарушил сам принцип Игры: не убивать участников, если они не лоты.

А на полу лежало двое: Первый, он же Карпов Кирилл Андреевич, фитнес-инструктор, известный как любитель женщин и красивой жизни, и Камила, настоящего имени он не знал. Когда неделю назад они встретились возле пивнушки, она представилась так. Устав от одиночества, и вышедший из себя из-за мамы, — причина всегда находилась — Михаил тогда предложил ей пойти в мотель, но она, пьяная, развратная и восхитительная, словно, богиня, отказала. Теперь Камила была мертва. Только радости Михаил не испытывал. Сердце, будто поражённое какой-то заразой, молчало.

Не зная, как поступить с трупами и понимая, что выдать случившееся за несчастный случай, он не сможет, Михаил не нашёл ничего лучше, чем умыться, снять испачканную одежду и переодеться в чистую. Рубашка подошла, а брюки оказались чуть великоваты, но это не имело значения. Он сгрёб своё в кучу, сбросил в мусорный мешок, завязал и вышел из квартиры, плотно прикрыв за собой дверь.

Как добрался до дома не помнил — машину вёл на пилоте, а оказавшись перед мамой, молча прошёл мимо неё в комнату и не выходил до тех пор, пока та не позвала к ужину. Не позвала к разговору.

В детстве Миша пугался такого маминого спокойствия. Если она садилась за стол, отодвигала тарелку и складывала ладони перед собой в замок, обычно это не означало ничего хорошего. Когда она в тишине протягивала ему хлеб и не напоминала о мытье рук — стоило ждать урагана. С годами традиция не поменялась. Мама всё так же пугала молчаливостью, а Михаил по-прежнему вжимал голову в плечи, глядя в её маленькие близко посаженные глаза.

— Ты что-то сделал, — не спросила, утвердила она. — Что-то действительно дерзкое. Настоящее. Мужской поступок. Ешь-ешь.

Аппетита не было. В сознании всё ещё ворочались мысли о кровавых осколках. Почему он не воспользовался подготовленным Караэсом? Почему не сдержался?

— Причина в обиде? — спросила мама. — Или тебя кто-то настолько разозлил?

— Я думаю… — медленно начал он, — что всё дело в женщине.

— В женщине? — улыбнулась мама. — Мой сынок нашёл себе любимую, и та ему изменила?

— Нет. Я никого не нашёл.

— А я думала, ты как отец.

— Не говори о нём.

— Вы похожи, — заметила она, не прикасаясь к еде. — На внешность одно лицо, на поступки… скажи мне сам.

Михаил скрипнул зубами и отодвинул тарелку, выражая свою позицию. Подтвердил её, скрестив руки на груди.

— Отрицаешь родство, — хмыкнула мама. — Ведёшь себя подобно ребёнку. Но от правды не уйдёшь. Ты его семя. Он, конечно, был ничтожеством, но страшным ничтожеством. Его боялись. А тебя не боятся. Но ведь это можно изменить. — Сделала паузу и продолжила: — О чём ты сейчас думаешь, сынок? Только отвечай честно. Я твоя мама и всегда пойму. Я приму тебя любым, моя радость. — Она протянула к нему руку, и он, немного подумав, сжал её в ответ. — Так о чём ты думаешь? Расскажи.

— Об осколках.

— Ты разбил что-то?

— Да.

— Ты подрался?

— Нет.

— Ты кого-то убил? — в глазах загорелся огонь. Губы растянулись безумием. — Неужели, мой сынок действительно стал другим?

Он не знал, как реагировать. В глазах напротив читался неподдельный восторг.

— Знаешь, за что я полюбила твоего отца? — поднялась из-за стола и подошла к сыну. — За то, что он всегда отвечал своим обидчикам. Он не был ни рохлей, ни тряпкой. Он был собой. И за это я его уважала. А другие боялись. Теперь боятся будут и тебя. Боже мой… Я столько лет ждала, когда проснутся гены, и наконец это случилось. Я не верю своему счастью. Сынок, ты меня так порадовал. — Мама поцеловала его прямо в губы, чего не делала с самого детства. Затем взяла лицо в свои ладони и прошептала:

— Убийство — это избавление от лжи. Не бойся.

Он несмело улыбнулся и тоже тихо произнёс:

— Спасибо, мама.

— А теперь мы поужинаем, и ты мне всё подробно расскажешь. Кстати, ты избавился от трупа?

— Нет. Оставил их на месте.

— Их?! Ты не перестаёшь меня удивлять. Моя ты радость! Значит, стёр все отпечатки?

— Просто ушёл.

Любовь в прикосновениях сменилась гневом. Пальцы только что нежно ласкавшие щёки, вжались в кожу, оставляя следы.

— Ты что?! — прогремел голос мамы. — Ничего не сделал? Тебя же найдут! Ты бестолочь! Недоросль! Бестолковщина! Ты… ты… ничтожество! — вернулась прежняя мама, а добрая копия бесследно растворилась в ругательствах и унижениях.

Спустя час после убийства, мимо квартиры Первого проходила любопытная соседка, знавшая, как много женщин бывает у фитнес-инструктора. Она-то и вызвала полицию.

Глава 24

А в «Жар-птице», пряча слёзы от чужих глаз, собирала вещи Алина. Их было немного: запасной тональник, пудра, тушь, помада, лак для ногтей — администратор по уверениям Натальи всегда должна была выглядеть идеально, Алина не спорила — комплект чистой формы на всякий случай, туфли и лодочки. Любимые, удобные. Их она надевала, когда заканчивала работу, чувствуя, как вместе со шпильками исчезает и необъяснимое волнение, неприятные эмоции. Раньше Алина объясняла всё это личными переживаниями: с родителями были тяжёлые отношения — они ей не доверяли и не понимали её стремлений, желаний, её интереса к работе администратора. Парень выносил мозг: то люблю, то наскучила, то ты самая лучшая, то никудышная. В общем, сплошные эмоциональные горки. А Алина, привыкшая к давним отношениям — встречались два года — для неё это был значительный срок, терпела, прощала. Любила.

Но сегодня, после разговора с Александрой, в сознание то и дело прокрадывалась одна и та же мысль: не происходило ли в доме отдыха чего-то странного? Чего-то страшного? И зачем некоторые из отдыхающих регистрировались под чужими именами? И с чего вдруг один из постояльцев, Викторов, тот самый, что разговаривал с Александрой, съехал? У него в запасе оставалось три дня. А тут вдруг, раз, и решил уехать. И совпало его желание с приездом женщины в ярком пальто, любительницы сумочек и приватной жизни.

Зачем Александра так интересовалась камерами?

Верить в то, что Наталья вела какие-то противозаконные игры не хотелось, а сомнения между тем острыми углами царапали сердце. Успокаивало одно: дела «Жар-птицы» Алину больше не касались. Но поскольку ещё утром Наталья была её работодателем, Алина посчитала нужным сообщить о разговоре Викторова с Александрой. Придумывала она проблемы или те действительно были, а такой поступок ей казался честным.