Агитбригада (СИ) - Фонд А.. Страница 1
Агитбригада
Вежливое предупреждение от автора
Не верьте!
Здесь всё безудержное враньё и выдумка: от первого — до последнего слова. И не говорите потом, что вас не предупреждали!
Очень небольшое вступление, но без него никак
В общем, всё это случилось за год до начала первой пятилетки.
В жаркий августовский полдень в славном городе N повесился счетовод акционерного общества «Южрудмонторг» Сидор Герасимович Капустин.
От него осталась только предсмертная записка, комната в коммуналке на улице Дизельной (двадцать кв. метров, окно с видом на набережную) и великовозрастный сын Генка, пятнадцати лет от роду.
В найденной рядом записке были лишь следующие строчки:
' Простите меня, товарищи!
Совесть вконец замучила. Всё. Не могу так больше. Я много злоупотреблял и растратил. Но концов не ищите, ведь я самый хитрожопый(зачёркнуто) лучший счетовод в СССР'.
Подпись, дата.
Тем не менее срочно создали комиссию и принялась искать. Искали долго. Но, кроме гигантских счетов из модного столичного магазина «Мамбуринъ и сыновъя» за фильдеперсовые чулки, лифчики и прочее дамское непотребство, больше не нашли ничего.
Затем в городе N произошли и другие, не менее важные и масштабные события — так, супруга директора N-ской птицефабрики, женщина почтенная и возрасте, внезапно сбежала с фотографом Прошкой. Говорили, куда-то чуть ли не в Кисловодск, но это не точно. Или вот ещё хуже — старшая дочка председателя народного суда Авдотьина, внезапно остриглась и подалась в стенографистки. В это же время в реке Шайтанке нашли труп. Опознать утопленника не удалось. Ходили слухи, что это негодяй Прошка таки удрал от престарелой супруги директора N-ской птицефабрики, вернулся обратно в город и от невыносимых мук совести, утоп. Но более всего общество потряс последний случай, когда управляющий картонажной спичечной артелью «Дятел» Савва Илларионович Чванкин, придя поздно вечером из профсоюзного собрания, взял револьвер и застрелил сожительницу. На допросе вину свою товарищ Чванкин категорически не признавал, лишь хохотал зловещим голосом, да язвительно кукарекал.
Все эти события затмили нелепое происшествие с Капустиным, а потом и оно подзабылось. В коммунальную комнату на улице Дизельной сразу же заселили многодетного стахановца Заляпина, со слабоумной тёщей в придачу. А великовозрастного оболтуса Генку определили в трудовую школу при рабфаке, обучаться рабочей специальности.
К трудовой деятельности Генка оказался малопригоден. Был он ленив и безынициативен. Поэтому работы по его перевоспитанию предстояло много. В трудовой школе имени 5-го Декабря, как водится, его сперва определили в литейный цех, однако через три дня пришлось перевести в столярный, а ещё через день — в сборочный. В результате, пройдя малярный, жестяной, гончарный и фасовочный цеха (как любил шутить заведующий трудовой школой, — «семь кругов производственного ада»), Генка оказался в помощниках у Савелия Михайловича, или просто — Михалыча, вечно поддатого механика, который был когда-то знатным мастером, а нынче спился и в старом сарае ремонтировал моторы, дизель-генераторы, швейные машинки «Зингер», старые примусы, керосиновые лампы, дужки от очков и прочий ширпотреб.
Здесь, в обязанности Генки вменялось вовремя подавать Михалычу нужный инструмент, изредка мести мусор, по утрам в обязательном порядке бегать за чекушкой к хмурой кладовщице Никифоровне, и главное — не болтаться под ногами.
Так, в трудах и заботах прошло аж две недели, Генка вполне приноровился к такой жизни, когда однажды Михалычу притащили починить замысловатый буржуйский верстак.
Михалыч походил вокруг, почесал лохматый затылок, поскрёб заросший щетиной подбородок и выдал вердикт:
— Эх, была-не-была! Починим! Чего уж там.
После этого он полдня священнодействовал над агрегатом, время от времени экспрессивно разражаясь на великом могучем. А под вечер, ароматизируя всё вокруг многодневным перегаром, беспардонно растолкал Генку, который бессовестно дрых на куче старых тюфяков, сваленных под навесом рядом:
— Пойдём-ка, подержишь! — хмуро буркнул Михалыч.
Генка вздохнул и нехотя поплёлся следом. Ему дали держать верстак, пока Михалыч, помогая себе тихим матерком, ковырялся внутри. И тут Генка совершил ту самую роковую ошибку, из-за которой и закрутилась вся эта история, когда вдруг сказал:
— Михалыч, гля, оно искрит!
— Да не должно!
— Да, точно искрит!
— Вот ведь холера какая! Искрит! Генка, держи крепче, я сейчас! — с этими словами Михалыч бросился к распределительному щитку и повернул рычаг. Тотчас же раздался треск, жуткий генкин крик и от новенького верстака посыпались искры.
— Твою ж мать! — ахнул Михалыч, — гамбец верстаку!
Он бросился к агрегату и попытался приподнять крышку, откуда валил густой едкий дым. Кашляя, отплёвываясь и поминая чью-то мать, он даже не обратил внимания, что Генка лежит замертво.
Через миг набежал народ, начались ахи, охи. И никто не заметил, как из странного агрегата сквозь дым вылетел синий такой светлячок и, немного покружив, залетел Генке прямо в голову. Буквально через миг из отдушины в сарае вылетел ещё один клочок света, только уже белый, и залетел Генке в грудь.
А потом Генку выгнуло дугой, затрясло, он пару раз тяжко вздохнул и раскрыл глаза.
Глава 1
— Генка, паразит, чего развалился⁈ Давай-ка лучше подержи!
С некоторым трудом я таки открыл глаза и попытался сфокусироваться — передо мной расплывалась хмурая небритая рожа в ореоле едкого дыма пополам с таким перегаром, что я аж закашлялся.
Глюк, что ли? Или сон?
— Генка, ипиегомать, вставай говорю! — потребовал глюк, и я закрыл глаза.
Авось дурацкий сон закончится.
Не нравится мне что-то такая пробудка. К тому же меня здорово мутило. И сердце кололо так, что и аж дышать было трудно. Или это от вонючего дыма так мерзко, не пойму.
Я опять закашлялся. Что-то странный какой-то сон, очень уж реалистичный.
— Да что за холера! — меня потрясли за плечо с такой силой, что глаза поневоле сами раскрылись. — Ты меня не случаешь, что ли! На держи!
Мне в руки сунули какой-то то ли кабель, то ли шланг. Я машинально ухватился.
— А теперь тяни, Генка! — заверещал глюк.
Так как глюк явно меня с кем-то спутал — я не Генка, а Олег, так что шланг я бросил. Послышался треск и ругань.
— Вот алеганская халява! Не удержал, адиот! Давай еще разок тяни!
Всё. Мне этот странный сон надоел до чёртиков.
Но глюк продолжал нудеть. Чем окончательно меня задолбал.
— Да отвяжись ты от меня! — не выдержал я: тут и так голова разрывается, ещё и глюк этот.
Вот интересно, что это со мной? Неужели я так напился? Или сошел с ума и сейчас меня колют каким-нибудь галоперидолом в дурке?
Когда-то ещё моя покойная бабка Лукерья говорила, что, если заблудился в лесу и водит тебя там по кругу, нужно лишь вспомнить, какого числа был чистый четверг — и сразу отпустит. В подобное народное творчество я не верил, но методика была триггером, поэтому я решил воспользоваться и вспомнить, кто я. Авось дурацкий сон пройдёт.
Не без труда, напрягая память, сквозь мутную головную боль, я начал вспоминать.
Итак, зовут меня Олег Борисович Ермаков. Мне сорок три года. Живу в Астрахани, но это в последние годы. Так-то судьба меня по всей стране помотала. Да и за её пределами доводилось частенько бывать.
По образованию я учитель химии. По первому образованию. Одиннадцать лет после педына добросовестно отработал в средней школе в одном небольшом городке Пермского края. Ушел оттуда, чему несказанно рад: педагогов постоянно не хватало, приходилось порой и по два классных руководства тащить, и заболевших учителей всех подряд подменять. Руководство считало так: раз ты, Ермаков не женат (я тогда уже был в разводе), значит время у тебя свободное есть, вот и подмени, что ты, не человек, что ли? Оттуда я ушел по двум причинам: после того, как на протяжении полугода пришлось регулярно подменять повадившегося уходить в запой учителя пения, и когда пошло новое поколение избалованных детишек, родители которых смотрели на учителей, как на аниматоров.