"Фантастика 2024-6". Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Проскурин Вадим Геннадьевич. Страница 183

И учили они всех, кто хочет, новому закону, говорящему — не свыше берется закон, но в сердцах и помыслах живущих, и рождается он из совокупности желаний и страхов живых и, как и все живые, способен меняться. Долг, Любовь и Смерть стояли рядом с каждым учителем и согласно кивали. Забирала Смерть тех, кто устал от жизни, измучен ранами или не хочет нового мира, и уводила куда-то за горы; но никто не возвращался, чтобы поведать, что там, за горами. Поддерживал Долг тех, кто, приняв новый закон, колебался, и была рука его тверда, как рука друга, а взгляд мудр и добр, как взгляд матери. И ласково обнимала Любовь тех, кто решался преступить закон ради друг друга, хотя Долг и Смерть сурово косились на нее; но смеялась беспечная Любовь, и в смехе ее была надежда.

Мудрые же пали на колени перед Смертью, Любовью и Долгом и сказали: вот они, трое, что некогда сотворили все сущее. Ибо устали быть всем, и поняли, что, лишь ограничив себя самого по своей воле, можно узнать, что такое жизнь, и, вырвав из себя, положили закон над собой. И нам надлежит сделать так же.

И стал мир, какой мы знаем.

Он заканчивает, но я даже не замечаю этого. Перед глазами стоят картины из легенды, заворожившей меня. Кажется, я прикоснулась к чему-то очень важному. Сказка кажется безумной, едва ли относящейся к нашему делу, — но есть в ней что-то. Я пока еще не понимаю что, зачем хранитель рассказал ее. Я пойму позже, ощущаю я. Тенники умеют смотреть в будущее; мне пригодится эта сказка. Она сложнее сказки Киры, в ней нет прямого намека. Но я рада, что услышала ее.

— Нам пора, — говорит Кира, трясет меня за плечо.

Я встаю. С трудом стряхиваю с себя магию сказки, пытаюсь вернуться в реальность. Это не так просто.

Хранитель, посмеиваясь, жмет мне на прощание руку — пожатие совсем не дружеское, в нем заигрывание и недвусмысленное приглашение если не остаться прямо сейчас, то заглядывать еще.

— Тебе не будет темно, Тэри, — ласково улыбается он.

Я вежливо благодарю, и Кира быстро уводит меня отсюда. Хранитель не соврал — я действительно все вижу. Мне хочется спросить, как его звали, но есть предчувствие, что этот вопрос обойдется слишком дорого. В лабиринте, не скрытом пеленой защитной тьмы, есть на что посмотреть — многие ниши украшены странными статуями, местами из стен выступают кристаллы каких-то минералов. Но все равно идти долго, а полная тишина, в которой даже наши шаги тают бесследно, гнетет. Наконец мы выходим к лестнице и выбираемся на воздух. Кира мрачен и зол, словно его укусила ядовитая муха. Мою руку он держит так, словно тащит должника на расправу.

Оказывается, ему принадлежит половина первого этажа причудливого готического дома — добрых комнат десять. Я замираю в темном, абсолютно пустом коридоре, принюхиваюсь. Пахнет сандалом и можжевельником, и я вдруг вспоминаю сандаловую палочку, заткнутую за зеркало в той квартире, через которую я пришла сюда последний раз. Совпадение? Или нет?

— Проходи, — сердито говорит он, будто я пришла без приглашения, и распахивает передо мной дверь. — Вот сюда.

За тяжелой деревянной дверью, украшенной инкрустацией, — небольшая комната. Мебели нет, пол застелен пушистым ковром с длинным ворсом, по нему разбросаны подушки, шкуры и пледы — точь-в-точь как недавно в нашей квартире. Даже цвет подушек совпадает — и мне кажется, что тот интерьер в нашем убежище создал Кира. Оказывается — нет, с точностью до наоборот. Кира усмехается, разводит руками.

— Здесь тоже все меняется, как у вас. Такая вот милая шутка.

Я укладываюсь на подушках, заворачиваюсь в огромный шелковый платок с кистями и пытаюсь изображать восточную невольницу. Кира подхватывает шутку — и я обнаруживаю, что мои запястья крепко смотаны каким-то шарфом или очередным платком, которых здесь множество.

— Ну отлично. Что это за тирания?

— Я на тебя еще паранджу надену, — то ли в шутку, то ли всерьез грозится Кира.

— Очень смешно. Ты и так себя ведешь, будто купил меня на базаре.

— То есть?

— Твои взгляды, которые я воспринимаю как ревнивые, мне кажутся совершенно лишними, — очень осторожно говорю я. — Это достаточно неприятно.

— А мне приятно, когда ты кокетничаешь со всеми подряд?

— Так, давай по пунктам. Во-первых, из всех подряд один этот хранитель, как его там?

— Демейни.

— Это единственный, с кем ты меня видел. Так что все подряд — необоснованное обобщение. Во-вторых, что ты называешь кокетством? — Я стараюсь говорить мягко и спокойно, хотя логика и выдержка — вовсе не мои сильные стороны.

— Эти ваши взгляды, ручки...

— Ну, дорогой мой. Это уже перебор. Да, Демейни мне понравился. Но знаешь, вовсе не до того, чтобы немедленно ему отдаться.

— Ну, еще успеешь. — Кира, напротив, заводится.

— Перестань. Во-первых, мне это не нужно. Мне и с тобой вполне хорошо. Во-вторых, не думаешь же ты, что, приходя сюда парнем, я буду вести аскетический образ жизни?

— К девушкам я тебя ревновать не могу... — признается тенник.

— И на том спасибо. Буду тщательно избегать мальчиков. — Я тоже утрачиваю равновесие. — А в-третьих, у нас есть куда более важные дела. Или ты забыл?

— Нет, не забыл.

— Ты узнал что-нибудь важное?

— Важного — нет. Много интересного — и мне кажется, что это совершенно ложный след. Скрытый Прорыв тут ни при чем. Совсем другое дело.

— Тебе так кажется, или ты просто не хочешь еще встречаться с хранителем?

— Перестань! — Кира хмурится, но сейчас это меня совершенно не пугает.

— Кира, солнышко. Послушай меня внимательно. Если ты будешь воздерживаться от дурацких намеков и подозрений, то и я буду делать то же самое. И обрати внимание — я не требую, чтобы ты разогнал всех своих девиц. А ты меня ревнуешь даже к прошлым историям!

Не очень-то у меня получается соблюдать вежливость и быть терпеливой, но в конце концов — не я начала этот разговор.

— Каких девиц? — Кира приподнимает брови и смотрит на меня так, словно увидел первый раз в жизни.

— Твоих. Которых много, по слухам.

— Ты больше верь слухам, — смеется он. — Просто в каждом доме по две.

— Да-да, примерно так и говорят...

— Да нет у меня никого, уже много лет нет. — Он утыкается носом мне в грудь, и мне хочется его погладить, но руки связаны. — Так, глупости какие-то...

— У меня вот тоже, — признаюсь я. — Так что ты не прав.

— Я собственник, я страшный собственник, — шепчет Кира, запуская руки мне под свитер. — Привыкай.

Не очень-то мне хочется привыкать — я как раз не собственница и словом «измена» называю только предательство. Но Кира стоит того, чтобы отказаться от случайных развлечений. Да и удовольствия от них маловато — первый азарт, жадность вперемешку с недоверием и не более того. Здесь же — я уже знаю его, он знает меня, и мне кажется — это не может надоесть, с каждым разом все лучше и лучше. Он чувствует меня, угадывает все желания, играет со мной — и я плавлюсь под его руками, моментально завожусь и жалею только о том, что запястья связаны и я не могу прикоснуться к нему.

Он властен и почти жесток, но это именно то, что мне всегда нравилось в мужчинах. Принимать, прогибаться, подчиняться — огромное удовольствие, и в этом мы хорошо подходим друг другу. И еще он прекрасно чувствует грань между занятиями любовью и прочими делами — сейчас я пытаюсь поймать его ухо губами, и он резким движением поворачивает мою голову вбок, грозит пальцем, но я знаю, что в другой ситуации никогда себе этого не позволит.

Я уже неплохо знаю его — порывистую резкость и бесцеремонную грубость в мелочах, спокойную надежность без упрека и укоризны — в деле. Он надежный. Пес меня побери, я способна сказать так о теннике! Я знала многих из них — некоторых даже близко, и всегда они были текучими и изменчивыми, как вода, как тени, которые дали им имя. «Доверился теннику», — говорят в Городе, если хотят посмеяться над чьей-то глупостью.

Кира другой — я чувствую его как себя, знаю его. Мы двигаемся в едином ритме, и это куда больше, чем секс, — мы открываемся навстречу друг другу, показывая и отдавая себя. Отдавать — в каждом движении бедер, в каждом переплетении пальцев, в губах, сливающихся воедино. Мы учим друг друга единственно важному знанию — кто мы и что мы...