Летние истории - Каваками Миэко. Страница 3

Если что и осталось в моей памяти, так это завод. Я подрабатывала там на всех каникулах: весенних, летних и зимних. Чтобы меня туда взяли, пришлось приписать себе несколько лет. С потолка там свисали паяльники, откуда-то доносились хлопки, будто взрываются фейерверки, на полу высились горы картонных коробок. И еще, конечно, я помню маленький бар, которым заведовала мамина подруга. Я бывала там с самого детства, чуть ли не с шести лет. Днем мама подрабатывала в других местах, а по ночам — хостес в этом баре. Макико устроилась в тот же бар посудомойкой, когда пошла в старшую школу. Потом и я потихоньку стала появляться на кухне — делать напитки и простые закуски, наблюдая, как мама развлекает подвыпивших клиентов. Макико, помимо бара, брала смены в ресторане якинику, причем столько, что при смешной ставке в шестьсот иен в час однажды заработала за месяц аж сто двадцать тысяч (в ресторане этому факту еще долго поражались). Через несколько лет после окончания школы ее взяли в штат, и она оставалась там, пока ресторан не прогорел. Потом забеременела и родила Мидорико. Подрабатывала то тут, то там, и сейчас пять дней, точнее, пять вечеров в неделю работает в баре. Жизнь Макико словно повторяет мамину. Жизнь матери-одиночки, которая работала до изнеможения и в конце концов сгорела от болезни.

Прошло уже минут десять с условленного времени, но Макико с дочерью так и не появились. Я попробовала позвонить, но Макико не брала трубку. Сообщений тоже не было. Может, они с Мидорико заблудились? Я выждала пять минут и собралась позвонить еще раз, но тут телефон пискнул, уведомляя о новом сообщении.

Посмотрев на табло, куда должен был прибыть их поезд, я купила входной билет, прошла через турникет и поднялась по эскалатору. Наверху была просто баня, на лице у меня вновь выступил пот. Лавируя среди пассажиров, ожидающих поезда или столпившихся у киосков, я шла по платформе, высматривая своих гостей. Вот и они — на лавочке возле третьего вагона.

— Привет! Давно не виделись! — радостно заулыбалась сестра, заметив меня, и я тоже улыбнулась в ответ.

Окинув взглядом племянницу, сидевшую рядом, я удивилась, до чего она выросла: девочка казалась в два раза выше, чем в прошлый раз, когда я ее видела.

— Ничего себе ноги отрастила, Мидорико! — не удержалась я.

Мидорико, с волосами, собранными в хвост, одетая в темно-синюю футболку с круглым вырезом и шорты, сидела на самом краешке скамьи. Может быть, поэтому ее ноги показались мне неестественно длинными. Я легонько хлопнула ее по коленке. Мидорико смущенно взглянула на меня, но тут вмешалась Макико со своими «да-да, я сама в шоке, она так вымахала в последнее время!», и девочка сразу же недовольно отвела глаза, прижала к себе рюкзак и откинулась назад. Макико кивнула в ее сторону, будто ища у меня сочувствия, удивленно подняла брови и пожала плечами.

Да, точно, ведь Мидорико не разговаривает с матерью уже полгода.

Что произошло, я не знаю. По словам Макико, та просто взяла и перестала реагировать на любые ее вопросы или попытки заговорить. Сначала Макико переживала, что это депрессия, но никаких других странностей в поведении Мидорико не было. С аппетитом все в порядке, она продолжала ходить в школу и разговаривала там с друзьями и учителями. А дома, с матерью, — нет. Явно намеренно. Макико не могла понять, в чем дело, и осторожно пыталась выяснить это у дочери, но безрезультатно.

— Знаешь, мы не разговариваем, — со вздохом сообщила мне Макико, позвонив, еще когда все это начиналось. — Только ручка и блокнот.

— В смысле?

— В смысле, она не хочет со мной разговаривать! Ну понимаешь, ртом! Я-то, конечно, болтаю без умолку. А она только напишет у себя в блокноте что-нибудь — и мне показывает. А говорить со мной не желает… Давно уже. Месяц или вроде того…

— Ого, месяц — это долго…

— Да уж, долго.

— Целый месяц!

— Я у нее по-всякому выспрашивала, что такое, а она ни в какую — молчит, и все… Ни словечка не вытянешь. Я и сердилась, и кричала на нее — как об стенку горох. Со всеми ведь разговаривает, а со мной — нет… Период такой, наверное. Может, что-то ее во мне не устраивает. Ну, это же не навсегда, пройдет… И все будет хорошо! — жизнерадостно заключила тогда Макико.

Но, похоже, за эти полгода в ее отношениях с Мидорико ничего не изменилось.

Почти у всех девочек в моем классе уже начались месячные. И сегодня на уроке здоровья нам рассказывали, как там все устроено и что происходит в организме, когда идет кровь. И про прокладки, и как устроена матка. Теперь девчонки, у которых это началось, собираются в туалете и секретничают о своих делах. Носят с собой прокладки в маленьких сумочках, а если их кто-то спросит, что это, хихикают: «Не скажу!» И, главное, говорят о месячных вроде шепотом, но так, чтобы непосвященным, например мне, тоже было слышно. Наверняка есть и другие девчонки, у которых тоже не началось, но мне все время кажется, что такая только я одна.

Интересно, что при этом чувствуешь… Говорят, еще и жутко болит живот. И так каждый месяц? Лет тридцать, а то и сорок подряд? Это же ужас… И вообще, я узнала, что у Дзюн начались месячные, потому что она сама сказала. Но откуда весь класс знает, что у меня их еще нет? Никто же не рассказывает о таких вещах всем вокруг. И не все бегают в туалет, размахивая напоказ сумочками с прокладками. Но все равно девочки как-то догадываются, у кого началось, а у кого нет…

Кстати, месячные — это потому, что они приходят раз в месяц. Есть еще научное название — менструация. Я посмотрела в словаре: это от латинского слова «mensis», то есть тоже «месяц». Или от «menstruus», «ежемесячно». Месяц — это та же Луна. А Луна не только обращается вокруг Земли, она — это отсчет времени, приливы, отливы и морские течения. Но девчонкам этого мало, им обязательно нужно выпендриться, придумать что-то свое. Например, «красные дни календаря». Красные дни календаря — это же выходные и праздники! Что тут вообще может быть праздничного, когда ты истекаешь кровью? Чему тут радоваться? Мне этого никогда не понять. Бесит.

Мидорико

Мидорико шла рядом со мной, и я поняла, что она будет очень высокой. При росте почти с меня ноги у нее были гораздо длиннее. «Сразу видно — поколение акселератов!» — пошутила я, но Мидорико только неопределенно кивнула и нарочно отстала и пошла сзади. Теперь я оказалась рядом с Макико. До чего же она худая, руки — как палочки! Старая коричневая сумка-саквояж выглядела такой тяжелой, что я несколько раз порывалась забрать ее и нести сама, но Макико смущенно отмахивалась: «Да ну что ты!» — и ни в какую не уступала.

Насколько я знаю, Макико была в Токио второй раз в жизни. Она с любопытством поглядывала по сторонам и ни на минуту не умолкала: «И правда, сколько народу!»; «Какая большая станция!»; «Токийские девушки все такие хорошенькие!»… Засмотревшись на что-то, она то и дело сталкивалась с идущими навстречу людьми и громко извинялась. Поглядывая, чтобы Мидорико совсем от нас не отстала, я старалась поддакивать сестре, но не могла сосредоточиться на разговоре. Слишком сильно она изменилась.

Постарела.

Конечно, стареют все, это естественно. Но Макико в этом году исполнялось только сорок, а выглядела она на пятьдесят с лишним.

Склонностью к полноте сестра не отличалась и раньше, но сейчас и ноги, и руки, и бедра у нее совсем исхудали. Возможно, мне так казалось из-за ее одежды. Макико была в футболке с принтом, какие носят подростки, и облегающих джинсах с низкой посадкой. На ногах — розовые босоножки на каблуках сантиметров в пять. Таких женщин я в последнее время встречала немало: со спины вроде совсем молоденькая, а когда обернется, понимаешь, что ошиблась лет так на двадцать или даже больше.