Коммандер (СИ) - Коллингвуд Виктор. Страница 42

Литц вздохнул и снова приложился к бутылке.

– Год от года обучение становилось все более формальным. Я вскоре стал замечать, что наставники скрывали от нас многое из того, что знали сами. Из книг, которые нам давали, были вырезаны десятки страниц! Тут и там мы видели обрывки знаний, от которых нас старательно уберегали – формулы заклятий, про которые нам не рассказывали, субстанции и сущности, о которых молчала профессура… Помнишь, я показывал вам иллюзию огненного метеора? Древние маги умели колдовать такое, начиная с магистратуры. Все умели делать метеор – нет, не иллюзию, настоящий метеор! Это было частью выпускного экзамена! А сейчас этому не просто не учат – об этом молчат, а все упоминания о мощных заклятиях изъяты из учебников. И я стал искать древние книги, и читать их сам, без наставников.

– Вместе с несколькими друзьями я начал искать и собирать запретные трактаты. Это было что-то вроде ордена, тайного братства студентов, одержимых силой огненной магии. Это было непросто, опасно, дорого, и абсолютно незаконно. Но мы были молоды и дерзки. Нам казалось, что перед нами открыт весь мир. Что нет тайны, которая не покорилась бы нам.

В темноте послышались сдавленные «бульки» – маг вновь приложился к бутылке.

– Ты рисковал познакомиться с инквизицией, Литц.

– Этим все и кончилось. Трактаты, в которых рассказывается про действительно сильные заклинания, не выдавались в библиотеке колледжа, запрещены к переписыванию и продаже. Приходилось иметь дело с темными личностями, за деньги готовыми на что угодно. А когда у тебя такие знакомства - в любой момент стоит ожидать удара в спину.

Литц выпил еще, высоко задирая бутылку. Похоже, она кончится раньше, чем его рассказ.

– На нас донесли. В колледж явились инквизиторы. Они начали допрашивать студентов, запугивать их исключением из колледжа и даже следствием о колдовстве. И многие… испугались. Ведь можно было потерять все. А исключение из университета для любого из нас было катастрофой – богатых наследников среди нас, сам понимаешь, не было. И вскоре я узнал, что меня оговаривают на допросах, представляя главным смутьяном и вольнодумцем... Мои друзья меня предали.

Литц помолчал, потом кивнул своим мыслям и продолжил:

– На третий день, наконец, вызвали меня. В самых скверных предчувствиях я вошел в скрипториум, где заседала комиссия инквизиторов. Одним из них был Терреллин Гильдебранд. С первых слов я понял – они уже все решили. Невозможно было что-то изменить, – слишком многие уже показали на меня, как на зачинщика. Я все отрицал и никого не выдал, ни одного имени. Я не мог действовать иначе, ведь могли пострадать другие студенты. А для дознавателей это означало одно, – я закоренелый преступник, покрывающий смутьянов и еретиков. Из скриптория я под конвоем отправился прямо в камеру.

Голос у Литца, глухой и монотонный, был полон горечи. Похоже, когда-то он с трудом пережил произошедшее, но теперь все перегорело и покрылось пеплом.

– Я просидел несколько месяцев. И каждый день ко мне приходили инквизиторы. То один, то другой. Каждый день!

Литц помолчал. Потом снова полез в свою суму.

– Меня не пытали, нет. Они были вежливы. Спокойно и терпеливо они расспрашивали меня о всех книгах, которые я читал, о моих мыслях, которые приходили мне при прочтении этих книг, о всех разговорах с друзьями. И все это – очень подробно, обстоятельно, размеренно, спокойно, эпизод за эпизодом. Они не торопились. Они не сидели в камере в три фута на пять, где невозможно было лечь, чтобы нормально заснуть. И они постоянно очень подробно объясняли мне, почему я поступал неправильно в том или ином случае.

Литц вновь замолчал. Мне показалось, что он очень не хочет продолжать.

–Так что было дальше? Литц?

– Что дальше… Он посмотрел на потолок, перевел взгляд на горлышко бутылки, на покатые стены мансарды. – Дальше были долгие беседы, в которых они были очень убедительны. Они умеют быть убедительны, Энно. Их аргументы были многократно испытаны, рассуждения резонны, сравнения красочны; модусы и силлогизмы отточены в многолетней работе с такими, как я. На их стороне была вся безупречная стройность логики, вся мощь риторики, все богатство философии, веками изучаемой адептами Света. И я… Я начал с ними соглашаться.

Литц помолчал. Воспоминания были не из приятных. Но, видимо, ему нужно было рассказать кому-то, что произошло с ним тогда.

– Так вот, Энно. Сначала они сделали так, что я стал соглашаться с ними в мелочах. Что я был неосторожен, показывая эти книги молодым студентам. Студенты же часто вытворяют всякое! Что кто-то мог использовать эти знания во зло. Если бы кто-то по-настоящему сотворил «Метеор» на улицах Реденштадта, жертвы исчислялись бы десятками. Что могли быть случайные пострадавшие, ведь никто же не гарантирован от случайностей! Вспомнили, как мы подожгли воду в Рейке. Это была иллюзия, конечно, но одна женщина упала в обморок и сильно разбилась о каменную ограду, а у другой от испуга случился выкидыш. А главное, что мне вменялось – запретные знания могли быть применены мятежниками или заговорщиками. Вдруг кто-нибудь устроил бы пожар во дворце или соборе, полном прихожан! Мог ли я гарантировать, что этого не произойдет? Конечно, нет…

Литц снова влил в себя с полбутылки.

– Не подумай, что я сразу сдался. Я был молод и упрям. Тогда я еще верил в себя, в свою правоту, в свое предназначение. Но меня привезли в Хугельхайм, город, где клирики наторели в беседах с еретиками. В местной тюрьме они беседовали со мною по несколько дней кряду, сменяя друг друга, и подводили меня к нужным выводам, с искусством, почти сверхестественным.

Снова послышался звук вытекающего из бутылки вина.

Я вспомнил допросы, на которых присутствовал. Да, у них это очень ловко поставлено. Пока один инквизитор беседует с грешником, второй подслушивает их, так что, когда первый клирик уходит отдохнуть, второй продолжает беседу, полностью зная тематику и подготовив нужные аргументы. Так они сменяют друг друга, выматывая допрашиваемого, и рано или поздно помещают его сознание в канву своей логики.

Литц шумно выдохнул, оторвавшись от горлышка.

– Потом.… Потом я начал каяться. Бессонница и постоянные допросы сломили меня. Я начал соглашаться со всем, что они говорили. – Литц провел рукой поперек горла, как будто подчеркивая глубину своего самоотречения. – Со всем!

Он выпил еще. Похоже, большая, трехшоппенная бутылка почти пуста. Фройляйн Азалайса, определенно, – шарлатанка.

– Литц, по-моему, тебе хватит!

– Меня приговорили к публичному покаянию и епитимии, – продолжал тот, не обратив на мои слова никакого внимания. – В присутствии всех студентов факультета я опустился на колени посреди собора Реденштадта и произнес все те слова, что от меня потребовали. Покаянную речь я должен был составить сам, и она должна была быть убедительна. И она была убедительна, Энно.

Маг продолжил, и голос его дрожал от горькой иронии.

– Ну и в конце концов, я оказался на свободе. В колледж меня, конечно, уже не пустили. Мои книги были уничтожены. Все отвернулись от меня – кого-то убедили инквизиторы, кто-то сам решил, что дружить со мною опасно. Никто не помог мне. Никто! Даже семья отвернулась от меня. Отец очень уж переживал за карьеру старших сыновей…

Мне пришлось зарабатывать на жизнь, как умею. Я болтался по кабакам, показывал фокусы. Там меня и нашли служители каноника Тереллина. И он приставил меня к делу. Прямо как тебя, Энно.

– И что ты делаешь?

– Ну, – он усмехнулся, – вот сейчас сопровождаю вас на тот свет. А в обычное время – развлекаю добрых людей, как ярмарочный шут. Шут!

Литц допил вино и скинул бутылку на пол. С глухим глиняным звоном она покатилась по доскам. Маг злобно ударил кулаком в покатую стену мансарды и отвернулся, резко запахнув одеяло.

Глава 27