Город гибели - Смит Элеонора. Страница 27

Если воспользоваться готовыми, заранее подготовленными частями из дерева и стекла, то теплицу можно поставить, пожалуй, за день. Но нужно добыть материал, a Vanda до тех пор будет без крыши. Он, конечно, мог бы поставить ее в гараж денька на два, но гаража у него не было. Но зато у него был автомобиль. Естественно, если снять заднее сиденье, то туда можно было бы временно устроить Vanda Coerulea. Так вполне можно сделать.

Счастливый, он схватил карандаш и занялся специальными подсчетами, что ему потребуется для теплицы и во что это примерно обойдется.

Ему понадобилось довольно много времени, прежде чем он отыскал столяра, который смог бы ему сразу сделать деревянный каркас, а еще дольше пришлось искать стекольщика.

Уже почти прошел обед, когда он вышел из автобуса, останавливавшегося в конце их улицы. Миссис Херман уже вернулась домой из города. Автомобиль стоял во дворе. Мистер Херман решил попробовать.

Он открыл дверцы автомобиля и снял заднее сиденье. Под ним он нашел три шиллинга и восемь пенсов мелкой монетой, девять заколок для волос, губную помаду и раздавленную пачку сигарет. Херман произвел уборку и положил сиденье на место. Он представлял все себе так, что с одной стороны можно было бы спустить стекло, чтобы у Vanda было достаточно свежего воздуха без сквозняка.

Он опасался, как бы ему жена что-нибудь не подстроила с орхидеей, как-нибудь ее по-глупому не повернула, например, с севера на юг или же, не дай Бог, не вытащила вообще вон из дома.

Растение он нашел в точно таком же положении, в каком его оставил, только цветы были какие-то побледневшие и как-то угрюмо свисали.

— Что ты сделала с цветком? — уже из дверей обратился громко мистер Херман к жене.

— Это ты соблаговолишь спрашивать у меня? — растерянно и с опаской в голосе отозвалась откуда-то из глубины дома жена.

— А как ты думаешь, у кого я могу спрашивать? Я думаю, что это было достаточно ясно! Так что ты с ним сделала, узнаю я наконец?

Миссис Херман вошла в комнату и с удивлением посмотрела сначала на своего мужа, а затем на растение.

— Я до этого чудища не дотронулась бы ни за что на свете даже мизинцем, так и знай, потому что оно мне противно. А где это ты был до сих пор?

— А почему она побледнела? — грохотал свое мистер Херман и как-то не собирался отвечать на поставленный женой вопрос.

— Что? Побледнела? — с удивлением выдавила из себя хозяйка дома.

— Иди прочисть себе уши, если не слышишь! — кричал дальше супруг. — Или ты не понимаешь по-английски?

— Да получше, чем Херманы, дорогуша! Я думаю, что вам понадобилось три поколения, пока вы не перестали пугать местных англичан своим жутким немецким.

Мистер Херман уже не владел собой. Последнее замечание было словно искра, попавшая в бак с бензином.

— Что это ты сказала? — выкрикнул он.

— А что это ты сказал? — не менее энергично спросила супруга. — Ты тут ни с того ни с сего объявляешься дома в шесть часов вечера и несешь мне какую-то чушь о побледневших цветах.

Мистер Херман старался взять себя в руки. Он посмотрел на свою жену, снял очки и снова нацепил их на нос.

Орхидея оживала. Цветы распрямлялись и наливались новой жизнью. Через минуту они снова неземной красотой мигали на стебле.

— Я у тебя спросила, где ты был! Прошу тебя, убери этот цветок на двор! А кто это мне тут разбил молочник?

На мистера Хермана ее выступление не оказало воздействия, даже если оно и было по существу, дела. Он счастливо усмехался и видел только свою Vanda.

Миссис Херман была в отчаянии. Она чувствовала, что ее успокоит разве что ее собственный голос.

— Я уже слышала, что пенсионеры через некоторое время глупеют, но чтобы старческий маразм начинался через двадцать четыре часа… — ворчала она. — Ну и идейка выбрасывать деньги на теплицу, когда необходимо покрасить весь дом! — продолжала она. — На него невозможно положиться даже в случае простого мытья посуды. Даже здесь ему обязательно надо что-то разбить!

После еды мистер Херман вынес орхидею из дома. Миссис Херман подождала, пока по телевидению не началась передача «В вашем саду», затем переключилась на другой канал, где передавали новости, и устроилась перед экраном, чтобы их послушать.

Херман обычно извинялся, после того как рассердил ее. Теперь же он, не говоря ни слова, встал и отправился в постель. Не сказал ничего даже о передаче «В вашем саду».

Херман без промедления взялся за работу, когда на следующий день ему доставили дерево и стекло. Жена наблюдала за ним из дома. Он без устали размахивал молотком и не пришел в дом даже на чашку чая.

— Что же это такое случилось с моим мужиком? — раздумывала она, обрабатывая пылесосом ковер.

На нем было пятно от горшка с орхидеей. Она опять рассвирепела.

Во время обеда Херман лишь немножко поковырялся в тарелке и сразу же опять помчался в сад. После обеда он в доме появился всего лишь дважды, чтобы заклеить себе лейкопластырем порезанные пальцы.

Уже была полная темень, когда он закончил.

— Вот тебе. Ты довольна? — спросил он нетерпеливо у раскрывшегося цветка.

Херман стоял и глядел на орхидею до тех пор, пока жена не позвала его в дом.

В следующий месяц мистер Херман попеременно занимался покраской дома и много времени проводил в теплице. С супругой они кое-как находили общий язык, пока он стоял на лесенке. Но как только он направлялся в тепличку к орхидее, домашнее спокойствие кончалось.

Свою утреннюю чашку чая он носил в теплицу и обычно там, в мире и покое, потягивал ее. Vanda испускала аромат, когда супруга приносила ему туда письма, которые он должен был отнести на почту. Стоило ей только просунуть голову внутрь, как цветок начинал издавать запах. А она не уходила, пока ей не удавалось выдать какое-нибудь неприятное замечание по адресу орхидеи, которая отвечала ей новой волной запаха. Было яснее ясного, что эти два живых организма друг друга не выносят.

— Ну, ты однако и гадость, — пошутил Херман. Но сам был от души рад, что Vanda такова.

Всю свою жизнь у Хермана не было ничего и никого, достойного его высоких чувств. И вот теперь это существо — Vanda. Меж ними не было слов, которые могли бы испортить их триумфальное взаимопонимание. Не было эгоизма, навязывания воли партнеру и никакой другой реалии, которая могла бы испортить или уничтожить этот союз. Они понимали друг друга на основе собственного языка, который был понятен только им двоим.

Орхидея практически полностью зависела от его понимания. Ребенок учится словам, чтобы быть в состоянии выразить то, что ему хочется и что хотелось бы. Херман учился понимать детский словарный запас Vanda. Когда белели и становились прозрачными кончики ее корешков, которые вылезали из цветочного горшка, подобно жутким ногам паука, как это однажды заметила миссис Херман, то Vanda ощущала жажду. Надо было ее поливать до тех пор, пока кончики не начинали зеленеть.

Он запустил даже свой любимый садик, только бы как можно больше времени проводить с орхидеей. Это заметила и миссис Херман, и хотя в прошлом она часто ворчала на садовые увлечения мужа, то теперь она все время укоряла его, что он начинает забрасывать сад.

Отношения между супругами обострялись со дня на день. Мистер Херман время от времени ловил себя на мысли, что он сравнивает орхидею со своей женой. Он осознал, что миссис Херман — это обычная, сварливая домашняя брюзга, грубая и вульгарная, как стоптанные сапоги.

Как-то раз он направился купить краски. В городе он столкнулся с полковником Клири.

— Я поменяю себе банкира, — было первое, что ему сказал полковник. — Эта нечисть, которая пришла на ваше место, мне не подходит. Как живется орхидее?

— Она сегодня не в настроении, — ответил мистер Херман.

— Да что вы говорите? А что это с ней стряслось?

— Как раз и не знаю.

— Плесени у нее нет? Или красненьких паучков? Или улиточек — а?

— Конечно же, нет. Об этом она бы мне уже давно сказала.