Жажда мести - Мирнев Владимир. Страница 30

Рослый, могучий, полный, лысый, с красивым классическим римским профилем Юрий Казаков слегка заикался. Он разговаривал с Волгиным как с равным. Они проговорили пять минут, но было ощущение, что они давно знают и понимают друг друга.

Однажды в сквере перед общежитием Волгин встретил Бориса. Тот разговаривал с каким-то мужчиной. Борис поднял руку, давая понять, что увидел приятеля. Волгин в ответ тоже вскинул руку. Он словно почувствовал в мужчине, ведущим беседу с Борисом, какую-то опасность.

Полковник Свинцов, а именно он разговаривал с Борисом, в последнее время очень изменился. Он стал чувствовать временами противную дрожь в руках. Когда ему доложили о скандале в отделении милиции Рыдрогоненко и о замеченном покровительстве Волгину со стороны Маршала Советского Союза, он впервые почувствовал, как задрожала его рука, сама по себе, в запястье, стала выгибаться и вибрировать. Душевный комфорт его был нарушен. Он видел истинное положение дел: сокращалась армия, увольнялись достойные люди, рушились построенные Сталиным советские бастионы. Его перестали посылать за границу, что он особенно остро переживал, намекали, что, возможно, отправят на пенсию. Свинцов был мнительным человеком и решил встретиться с Волгиным как исходной точкой всех его неудач.

Он обернул свое большое прыщавое, постаревшее лицо с маленькими глазками к Волгину и доброжелательно кивнул ему, как старому знакомому.

– Товарищ Волгин, – громко сказал Свинцов, проходившему мимо Волгину. Тот обернулся и вопросительно, словно впервые видел этого дядю, глянул на полковника. – Я хотел бы с вами поговорить.

Волгин с презрительной улыбкой, словно говоря, о чем же еще можно говорить, вернулся, и Борис, решив, что разговор касается их двоих, отошел в сторону.

– Садитесь, – предложил Свинцов, показывая на лавку.

– Спасибо, я постою.

– Я муж женщины, которую вы любили. Нас с вами объединяет она, Людмила, нам есть о чем поговорить. Можете уделить минуту?

Волгин молчал, ожидая вопроса. Свинцов с ненавистью смотрел на молодое красивое лицо.

– Я хотел узнать, что Людмила Самсонова сказала вам в последний день? – спросил дрогнувшим голосом Свинцов. – Для меня это важно, я места себе не нахожу. Я должен знать, о чем она думала в последнюю секунду своей жизни?

– Мне? – лицо у Волгина вытянулось, и он остановившимися широко раскрытыми глазами уставился на Свинцова.

– Мне сказали, что вы были при последних ее минутах, может, ошиблись, но я так понял, – проговорил Свинцов, и маленькие его глазки забегали.

– Кто вам сказал? – спросил Волгин, стараясь взять себя в руки. Как ему хотелось плюнуть в лицо этому ничтожеству и – дело с концом. «Не имеет ли Свинцов непосредственное отношение к убийству Самсоновой», – подумал Волгин.

– Еще один вопросик? Как мужчина мужчине. Вы с ней спали? – спросил Свинцов, наблюдая, как бледнеет и меняется в лице Волгин.

– Чудовище! – пробормотал Волгин и пошел прочь.

Прошло несколько лет с тех пор, но при воспоминании об этой встрече со Свинцовым, в Волгине рождалось чувство прикосновения к чему-то гадкому.

VI

Лена взяла очередной академический отпуск и, имея достаточно свободного времени, довольно часто приходила к Волгину в аспирантское общежитие, где он имел комнату. Они ходили в кино, обсуждали его статьи, вели ночами долгие разговоры. Она за последние несколько лет изменилась, одевалась в рваные джинсы, застиранную кофту и растоптанные туфли, считая, что творческие натуры так и должны выглядеть.

К ее появлению в общежитии привыкли, дежурившие на вахте после нескольких сцен, разыгранных Леной, перестали требовать от нее документы и уже не реагировали на ее появление. Она любила сидеть прямо на столе, болтать оголенными ногами, о красоте которых догадывалась, рассказывала Волгину смешные истории из высшего света, обзывая всех членов Политбюро баранами, у которых нет мозгов. Она с не меньшей долей злорадства перемывала косточки и президенту Соединенных Штатов, и королеве Англии. По ее мнению в Советском Союзе есть один умный человек, и этот человек – женщина, министр культуры Фурцева.

– Кто сказал тебе, Лена?

– Дедушка. Он еще не ошибался ни разу в жизни. Когда ему еще на фронте однажды посоветовали устроить наблюдательный пункт на водонапорной башне, он сказал: не надо, сейчас немцы ее собьют снарядом. И точно, через минуту башню снесли снарядом. Вот Екатерина Алексеевна будет у нас в гостях, можешь убедиться сам. Она красивая, хотя, признаться, старая. Так что я могу быть спокойной за тебя.

– Когда она к вам приедет?

– Завтра. После обеда. Дедушка с двенадцати до часу отдыхает, а потом в три она приедет.

– Мне делать завтра нечего весь день, поедем с утра, познакомишь со своим ангелом-хранителем, дедушкой, – предложил Волгин, что было тут же с восторгом принято.

– А хочешь, если сегодня поедем, останешься на ночь у нас, я к тебе ночью приду. Собаки наши все уснут, а дедушка начнет храпеть. Он так храпит, что закрывай уши и убегай из квартиры. Это у него с войны. Кантузия.

На следующий день Лена поджидала Волгина у знакомого подъезда в новой импортной дубленке, в красивой собачьей шапке, новеньких с иголочки сапожках.

– Красивая я? – спросила она и засмеялась.

– Очень, – сказал Волгин. – Показывай свою Фурцеву.

– Она еще не приехала, пойдем знакомиться с дедушкой. Он уже заранее с моих слов тебя любит, только не ударь лицом в грязь, скажи, что лучшие люди – это фронтовики, которые много пережили, что русский народ вынес больше, чем все остальные народы мира.

Дедушка выглядел еще довольно энергичным и моложавым: крепкое телосложение, без единой сединки густые русые волосы, мужественная осанка. Его немного портил большой некрасивый нос, под которым топорщились усы. Он был одет в старый военного образца китель, стертые в коленях галифе, замызганную рубашку и тонкие, но достаточно высокие, чтобы прикрыть коленки, сибирские валенки-катанки. Он протянул жилистую широкую ладонь:

– Алексей Павлович. Садитесь. Мне Леночка о вас кое-что рассказала. Чаю будете? Полина! Чаю гостям!

– Чай! Слышу, – отвечал с кухни далекий голос.

– Дедушка, он гений, – сказала Лена, раскрасневшись от волнения.

– В нашей советской стране все гении, – подтвердил старый маршал и подмигнул как-то очень свойски Волгину. – Дураков нет!

– Да уж, – понимающе рассмеялась Лена. – Но я только всерьез, дедушка.

– А я разве понарошку, Лена. Хотя, правду говоря, на наш век дураков хватит. Много на свете умного, да хорошего мало, Лена. Она у меня нынче отпуск академический взяла. Куда с ее-то здоровьем целыми днями сидеть и худеть за книгой. Не выросла та яблонька, чтоб ее черви не точили.

Он круто повернулся и в сопровождении собак отправился на кухню за чаем.

– Вот видишь, какой мой дедуля добрый, он мне и вправду за маму и папу, он все умеет. – сказала Лена. – Вот сейчас приедет к нему Фурцева. О музее одном для танковых войск покалякают.

Появившийся в дверях маршал протянул поднос с чайными чашками внучке, а сам пошел открывать дверь, в которую настойчиво звонили. Из коридора послышались голоса – мужской и женский. Лена вскочила с кресла и бросилась в коридор, откуда тут же раздавался энергичный и чистый женский голос. Через секунду Фурцева появилась в дверях, оглядываясь и говоря что-то Лене. В гостиной она остановилась – среднего роста, в приталенном строгом дорогом костюме, от нее исходил запах тонких духов.

– А это кто? – спросила она Лену, удивляясь, с улыбкой, и оглядываясь на нее. – А что же ты молчишь? Лена, ну, знакомь меня.

– Это Владимир Волгин, – представила его Лена Фурцевой. – Это Екатерина Алексеевна.

– Да уж, да уж, – говорила Фурцева, крепко пожимая Волгину руку. – Вижу, серьезный молодой человек.

– Он написал много работ просто замечательных, – проговорила Лена, краснея и глядя на Волгина и вдруг понимая, что ей не о чем больше говорить. – Он такой замечательный, умница, но его не понимают. Он – гений.