Последние дни Сталина - Рубинштейн Джошуа. Страница 17

Однако атака на ЕАК и идишеязычные организации не затронула евреев, занимавших руководящие посты в русскоязычных учреждениях культуры СССР. Их черед придет в 1949 году, когда власти развернут кампанию против Запада и «космополитов» и под прицел попадут все носители еврейских фамилий. (Обвинение в «космополитизме» было самым простым способом поставить под сомнение преданность советской культуре). 28 января газета Правда привлекла внимание общественности к «антипатриотической группе театральных критиков» [127]. В нее входили евреи с такими фамилиями, как Юзовский, Гурвич и Крон. Статья запустила широкую кампанию в прессе, мишенью которой стали евреи, заподозренные в недостатке преданности своему государству и симпатиям к Америке, Европе и Западу. В нагнетаемой всей этой пропагандой атмосфере запугивания евреи оказывались изгоями на своих рабочих местах, им грозили увольнения. Последствия простирались от выговоров и снятия с должностей до исключения из художественных союзов. Некоторых, кроме того, исключали из коммунистической партии и даже подвергали аресту.

Ольга Фрейденберг была профессором классической филологии в Ленинграде. На протяжении многих лет она вела обстоятельную и искреннюю переписку со своим двоюродным братом, поэтом Борисом Пастернаком. В 1949 году она поделилась с ним выдержкой из своего дневника.

Подобная атмосфера царила в тысячах советских учреждений в результате кампании против «космополитов».

Втайне от общественности Кремль продолжал расследование деятельности Еврейского антифашистского комитета, допросы и пытки его арестованных членов. Проведя в заключении по три года или больше, в мае 1952 года они предстали перед закрытым трибуналом. Процесс проходил в здании на Лубянке — штаб-квартире службы государственной безопасности в центре Москвы — и занял два месяца. Пятнадцать подсудимых обвинялись в «еврейском буржуазном национализме», шпионаже и государственной измене на том основании, что они сотрудничали с ЕАК. Их заслуги военного времени и даже то, что они собирали информацию о зверствах нацистов и старались сохранить память о жертвах, обернулись против них. 12 августа тринадцать из них были расстреляны. Один из подсудимых во время процесса потерял сознание и вскоре скончался в тюремной больнице. Единственной, кто выжил в этом кошмаре, была Лина Штерн, выдающийся ученый. Ее приговорили к пяти годам ссылки, но через год после смерти Сталина разрешили вернуться в Москву. Лишь по прошествии сорока лет Кремль обнародовал протоколы судебных заседаний, вскрывшие антисемитскую природу всего дела. Казнь подсудимых, пятеро из которых — Давид Бергельсон, Перец Маркиш, Лейб Квитко, Давид Гофштейн и Ицик Фефер — были знаменитыми авторами, писавшими на идише, стала апогеем атаки Сталина на идишеязычную культуру. Но поскольку процесс проводился в закрытом режиме, он не мог служить более широкой цели устрашения. Для этого понадобилось придумать нечто еще более впечатляющее [129].

К осени 1952 года Сталин собрал воедино элементы предполагаемого заговора высокопоставленных еврейских врачей, которых вскоре обвинят в покушении на жизнь кремлевских руководителей. Несколько человек было арестовано в ноябре того же года, среди них личный врач Сталина Владимир Виноградов и главный терапевт Красной армии Мирон Вовси (троюродный брат актера и режиссера Соломона Михоэлса). Их подвергли жестоким допросам: по словам Хрущева, на Виноградова Сталин приказал «надеть кандалы». Режиму нужны были их признания в связях с иностранными разведками и планах убийства советских руководящих работников. «Если не добьетесь признания врачей, — напутствовал Сталин сотрудников госбезопасности, — то с вас будет снята голова» [130]. Избиения становились настолько безжалостными, что для проведения пыток в тюрьме Лефортово оборудовали специальную комнату. Такие меры быстро принесли результаты. Продержавшись какое-то время, Вовси оговорил других врачей, обвинив их в шпионаже в пользу американцев и англичан. К декабрю он уже соглашался заявить, что покойный Михоэлс был «еврейским буржуазным националистом». Виноградов тоже сломался, «признавшись» в шпионаже и терроризме, а также преступной связи с действующими врачами, в том числе с Мироном Вовси [131].

Вдохновителем подобных судебных дел мог быть только Сталин. К тому времени он открыто выражал свою параноидальную озабоченность по поводу евреев и американцев. 1 декабря на заседании Президиума он заявил, что «любой еврей-националист — это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам» [132]. Подобные заявления задавали тон, указывая сотрудникам службы безопасности, как проводить расследования и обращаться с обвиняемыми.

После суда над Сланским израильтяне оказались в затруднительном положении. Они хотели сохранить если не дружественные, то хотя бы рабочие отношения с Кремлем и не становиться целиком на сторону американцев в разгоравшейся холодной войне. Но правительство Давида Бен-Гуриона не могло не отреагировать на антисемитскую и антисионистскую демагогию Пражского процесса. По словам легендарного посла Израиля в ООН Аббы Эвена, американцы хотели, чтобы израильтяне добавили свой «громкий и звучный голос к хору тех, кто очерняет Советский Союз, встав в один ряд с пропагандистами и политиками всего мира» [133].

От израильской прессы и общественности по меньшей мере трудно было ожидать, что они останутся в стороне. В Тель-Авиве состоялся инсценированный судебный процесс над Кремлем и Коммунистической партией Израиля, а в газетах появились статьи и издательские колонки, осуждающие откровенно антисемитскую подоплеку дела Сланского. Более того, кто-то совершил акты вандализма в отношении посольства Чехословакии. 23 ноября, еще до завершения процесса в Праге, в окно его здания бросили камень, а 4 декабря в подземном гараже была взорвана самодельная бомба, повредившая стену и один из автомобилей. Через несколько дней кто-то попытался поджечь автомобиль посольства СССР. В своих сообщениях советские дипломаты повторяли обвинения, звучавшие из Праги: «Отношение израильских правящих кругов и сионистских партий к Пражскому процессу представляет собой дополнительное к материалам этого процесса подтверждение того, что сионизм и его представители и участники являются прямыми агентами американского империализма» [134].

Но израильское правительство по-прежнему вело себя сдержанно, не желая дальнейшего обострения отношений с Кремлем. В начале января Эвен докладывал в Тель-Авив, что еврейские лидеры в Нью-Йорке «дезориентированы и разделены». «Вопрос заключается в том, стоит ли обвинять Советский Союз в явно антисемитской позиции, которая поставила бы его в один ряд с врагами Израиля». Эвен рекомендовал Бен-Гуриону «осудить Пражский процесс как отдельный антисемитский эпизод, вызывающий опасения по поводу поведения советских властей, не вынося, однако, приговора Советскому Союзу как стране, в которой антисемитизм стал неотъемлемым элементом политики» [135]. Бен-Гурион согласился, хотя и прекрасно понимал, что процесс Сланского был «до мельчайших деталей спланирован в Кремле, и логично ожидать серьезного сдвига советского политического курса в антиеврейском или по меньше мере в антиизраильском направлении». Он занял выжидательную позицию и, пусть и нехотя, воздержался от того, чтобы считать «этот прогноз свершившимся фактом» [136]. Кремль очень скоро подтвердит его худшие опасения.