Последние дни Сталина - Рубинштейн Джошуа. Страница 21

13 февраля, через четыре дня после взрыва бомбы, инструктор партийной ячейки на Московском хлебозаводе писала о негодовании рабочих по поводу «возмутительной провокации» и об их единодушной поддержке решения о разрыве отношений с Израилем, что соответствовало партийной линии. Но далее в ее отчете говорится о «проявлениях антисемитизма», которые ей кажутся тревожными. Некоторые рабочие жаловались, что «среди евреев вряд ли вообще есть честные люди, что они стараются устроиться на „теплые места“ с хорошей зарплатой, и что во время Великой Отечественной войны едва ли хоть один еврей был на передовой». Рабочий на московской текстильной фабрике призывал «убрать евреев с административных должностей в учреждениях и министерствах, в магазинах ширпотреба и торговых организациях». Еще один заявлял, что «евреи захватили все хорошие квартиры, поэтому их надо выгнать из Москвы, а квартиры передать рабочим, которые выполняют пятилетку и строят коммунизм».

Населению десятилетиями диктовали, как и что думать, поэтому вряд ли удивительно, что люди, как попугаи, повторяли партийные установки. Но теперь они то и дело переходили границы предписанных реакций и начинали откровенную антисемитскую травлю. Один сварщик заявил: «Я бы загнал всех этих выродков до одного в Палестину». На железнодорожной станции кто-то оставил на стене надпись: «Бей жидов, спасай СССР». Это был слегка измененный памятный лозунг эпохи царизма, и партработники расценили его как провокацию. Школьники угрожали своему однокласснику-еврею, называя его «предателем, диверсантом и „жидом“»; этот инцидент заставил чиновников отметить, что «раньше ничего подобного не происходило». Из формулировок в их отчетах ясно, что партийные работники одновременно и разжигали вражду против евреев, и хотели «пресечь провокационные действия и слухи». Кампания в прессе была настолько уродливой, что как минимум некоторые руководители на местах поняли, что она пробуждает глубинные антисемитские предрассудки, провоцируя доносы и угрозы физической расправы, что выходило за рамки того, чего хотели добиться власти [159].

Люди без всякого стеснения выражали свои антисемитские настроения. Преподаватель логики в одном из ленинградских вузов, имитируя обвинительные клише в печати, написал на доске одиозный силлогизм:

Затем он попросил каждого студента встать и заявить о своем согласии с его остроумной формулой. Все промолчали и получили неудовлетворительные оценки [160].

28 февраля группа студентов анонимно пожаловалась в Центральный комитет на то, что «критики-космополиты» контролируют доступ к престижным литературным журналам Москвы, препятствуя профессиональному росту коренных русских критиков. Эти «двуличные редакторы» исподволь навязывают свои взгляды и способствуют тому, что журналы оказываются в плену «сионистских настроений, кумовства и клановости». В заключение они писали: «Cчитаем недопустимым, чтобы наша русская критическая литература находилась в руках еврейских проходимцев». Письмо дошло до Маленкова, который отметил, что это «важное дело», а затем передал его для ознакомления другим партийным работникам [161]. Это отражало всю глубину антисемитских настроений, когда высшие руководители партии были вынуждены следить за такими обвинениями и требовать от подчиненных их расследования. Продолжавшееся публичное порицание Израиля, сионизма и отдельных евреев будоражило население, что вело к инцидентам, выходившим за рамки официально одобряемых дискриминационных мер.

Процесс Сланского завершился в ноябре, но Сталин по-прежнему был полон решимости распространить чистку на все страны Восточной Европы. В Венгрии власти арестовали известных евреев, включая Лайоша Штеклера, возглавлявшего еврейскую общину страны, а жертвами проведенной чистки стали ответственные работники еврейской национальности в партии и правительстве. Подобные сообщения поступали и из Восточной Германии, где в середине января группа из десяти видных представителей еврейской общины бежала в Западный Берлин после того, как власти обвинили целый ряд восточногерманских коммунистов в «сговоре с четырнадцатью чешскими „предателями“» [162].

В Румынии 18 февраля 1953 года была арестована министр иностранных дел Анна Паукер — давний и некогда могущественный деятель коммунистического движения. Подобно Сланскому и многим другим лидерам восточноевропейских коммунистов, она была еврейка и имела репутацию убежденной и бескомпромиссной сталинистки. Дочь ортодоксальных еврейских родителей, Паукер соответствовала портрету коммунистического деятеля из группы риска. Занимаемая ею должность в правительстве делала ее самой влиятельной женщиной в Восточной Европе, этот статус резко выделял ее в мире, где доминировали мужчины. Ее известность и заслуги перед страной принесли ей широкую популярность, в особенности после назначения в 1947 году на пост министра иностранных дел, она была первой женщиной, достигшей такой вершины. 20 сентября 1948 года журнал Time поместил ее на свою обложку и объявил «самой влиятельной из ныне живущих женщин».

Арестованную Паукер, ее брата Залмана, задержанного в тот же день, и других партийных работников допрашивали на предмет предполагаемого сговора с израильскими дипломатами и сионистами, а также шпионской деятельности в интересах американцев. Следствие привлекло к делу также Мозеса Розена, самого известного раввина в Бухаресте, собираясь включить его в список обвиняемых на процессе, который должен был стать румынской версией дела Сланского. Румынские и советские следователи планировали начать процесс уже через несколько недель после ареста Паукер, добавив к сталинской антиеврейской кампании еще одно устрашающее зрелище.

Именно в этой ядовитой атмосфере начали распространяться слухи о том, что Сталин собирается сослать советских евреев в отдаленные территории: в Казахстан, в Сибирь, а, может быть, в Биробиджан, административный центр Еврейской автономной области неподалеку от границы с Китаем. С момента смерти Сталина и до наших дней эти слухи не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть. Аргументы в пользу того, что подобного плана в реальности никогда не существовало, вполне убедительны и обычно опираются на тот факт, что не обнаружено ни одного документа, который мог бы подтвердить, что такой план вообще когда-либо рассматривался. Когда в конце 1980-х годов Михаил Горбачев открыл прежде засекреченные особые фонды официальных архивов и дал возможность как советским, так и иностранным исследователям отыскивать там прежде недоступные материалы о тысячах преступлений (этот процесс продолжился при Борисе Ельцине и даже до некоторой степени при Владимире Путине), документы, связанные с предполагаемым планом Сталина по депортации евреев, оказались в числе наиболее востребованных. Но ничего не было найдено. Отсутствие прямой директивы из кабинета Сталина само по себе неудивительно. Но нет и документов внутреннего оборота системы ГУЛАГа, распоряжений о постройке новых вместительных лагерей или поселений, нет приказов по железнодорожному ведомству о выделении подвижного состава, нет письменных планов использования армейских подразделений, офицеров госбезопасности или обычных сотрудников милиции для задержания евреев.

В книге «Последнее преступление Сталина» ее авторы Джонатан Брент и Владимир Наумов указывают на распоряжения о постройке новых спецлагерей для немецких, австрийских и других иностранных преступников, но речь в этих документах идет о нескольких тысячах заключенных, и в них не упоминаются евреи [163]. Кроме того, авторы приводят протоколы допросов и очных ставок, в том числе между двумя высокопоставленными сотрудниками госбезопасности, Михаилом Рюминым и Исидором Маклярским, как доказательство того, что подобный план действительно рассматривался. Маклярский был арестован в ноябре 1951 года. На допросе у Рюмина несколько месяцев спустя на Маклярского надавили, чтобы он осудил других людей как еврейских националистов. Рюмин также сказал ему, что уже «собирался поставить в правительстве вопрос о выселении евреев из Москвы» [164]. Брент и Наумов, которые, как и все исследователи этого периода, были разочарованы отсутствием недвусмысленных документальных свидетельств, делают вывод, что «показания Маклярского об угрозах Рюмина дают все основания полагать, что, как и во многих других случаях, программа разрабатывалась без ясных письменных директив, что она была спущена из Центрального комитета и доведена до следственных органов служб безопасности» [165]. Согласно этой интерпретации, работники аппарата вроде Рюмина реагировали на некий сигнал сверху, Сотрудники вроде Рюмина, которые никогда не упускали случая продемонстрировать свою идеологическую надежность, вполне могли попытаться работать для Сталина и начать распускать слухи или даже составлять предварительные планы общего наступления на евреев еще до того, как Сталин или Президиум рассмотрели или одобрили подобный план.