Последние дни Сталина - Рубинштейн Джошуа. Страница 55

Следом выступил Хрущев. Он называл Берию «большим интриганом», говорил, что тот «не коммунист», а «коварный человек, ловкий карьерист». «Может быть, он получал задания от резидентов иностранных разведок», «это чужой человек… это человек из антисоветского лагеря». Молотов обвинил Берию в желании видеть Германию «единым буржуазным миролюбивым государством», что равносильно добровольному отказу от передовой позиции Советского Союза в Центральной Европе [476].

По ходу пленума выступающие переходили на все более хлесткие оскорбления. Теперь Берия был «выродком из выродков», «пигмеем», «клопом» и «хамелеоном», в планы которого входило создание такого буржуазного государства, которое могло рассчитывать на поддержку «скажем, черчиллей, даллесов или тито-ранковичей» [477]. Среди политических обвинений ближе всего к истине оказались слова В. М. Андрианова из Ленинграда: «Это человек бонапартистского духа, готовый пойти к власти через горы трупов и реки крови» [478]. Это было правдой и относилось ко всем членам Президиума, хотя и не в том смысле, который имел в виду Андрианов. Заслушав выступления руководства, Центральный комитет послушно и единогласно поддержал решение предать Берию суду.

Сегодня мы знаем, что опубликованный в 1991 году стенографический отчет был серьезно отредактирован. Среди прочего, Молотов изначально признавал, что Берия выступал за объединение Германии, «которая будет миролюбивой и будет находиться под контролем четырех держав» [479]. Такова была позиция и самого Молотова в то время, и вряд ли она подразумевала отказ ГДР от гнусных замыслов Запада. Но теперь было не до беспристрастности. Нужно было во что бы то ни стало дискредитировать Берию. Кризис в Германии стал полезным средством разоблачения Берии и предоставил возможность высказаться откровенно.

Исторически так совпало, что Хрущев готовился реализовать свой план ареста Берии как раз в то время, когда Кремль занимался подавлением беспорядков в Восточной Германии и восстановлением контроля над немецкими городами. Момент был подходящий. Волнения в Германии облегчали задачу вменить Берии в вину стремление отказаться от советской гегемонии в этой стране и отдать немцев «под господство американских империалистов». Вряд ли Берия когда-либо занимал такую позицию. В свете событий в ГДР у каждого из членов Президиума были причины дистанцироваться от Берии и свалить на него ответственность за все политические неудачи в германском вопросе.

Проблема как раз в том, что последующие разоблачения Берии со стороны Хрущева, Андрея Громыко и других мешают понять, как далеко Берия был готов зайти ради разрядки напряженности в отношениях с Западом. Существовал консенсус относительно того, что безрассудный план Ульбрихта по ускоренному «строительству социализма» провалился, и этот провал способствовал экономическому краху и бегству людей из страны. В некоторых мемуарах, однако, можно встретить яркие описания того, как Берия поносил коммунистический режим Восточной Германии. Их последовательность в содержании и тональности вызывают подозрение, что эти рассказы — Андрея Громыко, Вячеслава Молотова, Дмитрия Шепилова, Никиты Хрущева и советского шпиона Павла Судоплатова, тесно сотрудничавшего с Берией, — нацелены на дискредитацию низложенного, опозоренного и казненного руководителя, арестованного через месяц после заседания 27 мая.

Пока на Президиуме обсуждали катастрофичность курса Ульбрихта, Берия, по воспоминаниям Молотова, спросил его: «Зачем строить социализм в ГДР? Пусть это будет просто мирная страна… Какой там будет строй, неважно». По словам Громыко, Берия безо всякого уважения отзывался о Восточной Германии. На заседании Президиума Громыко слышал, как Берия сказал: «Что это вообще такое — ГДР? Это даже не государство в полном смысле слова. Оно держится только на советских штыках» (справедливость этого замечания очень скоро подтвердится). Яркий эпизод, демонстрирующий позицию Берии, описал Шепилов: «Часто и конвульсивно подергивая лицом, беспорядочно жестикулируя руками, Берия в уничижительных тонах говорил о складывающемся новом государстве, всячески поносил его. Я не выдержал и подал реплику с места: „Нельзя забывать, что будущее новой Германии — это социализм“. Дернувшись, как от удара хлыстом, Берия закричал: „Какой социализм? Какой социализм? Надо прекратить безответственную болтовню о социализме в Германии!“» Даже Павел Судоплатов в своих мемуарах, правдивость которых часто ставилась под сомнение, вспоминал, как Берия поручил ему «подготовить секретные разведывательные мероприятия для зондирования возможности воссоединения Германии… Это означало бы уступки с нашей стороны, но проблема могла быть решена путем выплаты нам компенсации, хотя это было бы больше похоже на предательство [Ульбрихта, которого отодвигали на вторые роли]… Восточная Германия… стала бы автономной провинцией новой единой Германии». Хрущев позднее заявил, что Берия хотел «отдать 18 миллионов немцев под господство американских империалистов» [480]. Иными словами, все они утверждали, что Берия был готов отказаться от советского контроля над Восточной Германией и допустить возрождение в центре Европы единого германского государства в обмен на вялое обещание политического нейтралитета. И это спустя всего несколько лет после того, как нацистская Германия на волне милитаризма развязала войну на континенте и напала на Советский Союз. Если позиция Берии на самом деле была такова, ничто не указывает на то, что другие члены Президиума были готовы с ней согласиться.

Однако из документов не следует, что позиция Берии по вопросу о Восточной Германии существенно расходилась с мнением коллег. В конце концов, советской внешней политикой руководил министр иностранных дел Молотов. Именно он начал дискуссию о судьбе ГДР. Он формулировал принципы внешнеполитического курса и председательствовал во время обсуждений дальнейших шагов на Президиуме. На встрече с партийными деятелями ГДР в июне все кремлевские руководители с однозначным неодобрением высказывались о состоянии восточногерманского государства. В конечном итоге, сразу после объявления об аресте Берии власти начали систематическую кампанию по его очернению, которая имела слабое отношение к его реальным преступлениям. Берия был арестован всего через несколько дней после того, как советские танки жестоко подавили волнения в Восточной Германии; и было совсем нетрудно раздуть все то, что Берия когда-либо говорил о режиме Ульбрихта.

Тем не менее Кремлю потребовалось еще несколько дней, прежде чем Правда вышла с сенсационной новостью о низвержении Берии. Это произошло 10 июля. Подобное промедление легко объяснимо. Накануне ареста Берия занимал должность первого заместителя председателя правительства, а также пост министра внутренних дел. Он был вторым по рангу членом Президиума Центрального комитета Коммунистической партии. Прослужив пятнадцать лет в высших эшелонах советской власти, Берия был удостоен многочисленных наград, включая звание Героя Социалистического Труда, пять орденов Ленина, орден Суворова первой степени и два ордена Красного Знамени. Но теперь официальные обвинения отражали содержание и тон риторики, которая оживляла дискуссии на пленуме. Как заявляла Правда, «если раньше его преступная антипартийная и антигосударственная деятельность была глубоко скрытой и замаскированной, то в последнее время, обнаглев и распоясавшись, Берия стал раскрывать свое подлинное лицо — лицо злобного врага партии и советского народа». Ему приписывались самые разные преступления. Он пытался «поставить Министерство внутренних дел над партией и правительством», «подорвать колхозы и создать трудности в продовольственном снабжении страны», «посеять рознь между народами СССР», а также «умышленно тормозил» выполнение указаний ЦК партии «об укреплении советской законности и ликвидации некоторых фактов беззакония и произвола». Берия «потерял облик коммуниста, превратился в буржуазного перерожденца, стал на деле агентом международного империализма» [481]. В знак полного и окончательного разоблачения Берии, Московское радио выступило с беспрецедентным объявлением, назвав его предателем на девятнадцати языках.