Перекрестки - Франзен Джонатан. Страница 58

– Ты не можешь уйти, – ответил он Эмброузу. – Срок твоего договора еще не истек.

– Я доработаю этот учебный год.

– Ну уж нет, – отрезал Расс. – Это теперь твоя группа. Я не собираюсь отбивать ее у тебя.

– Я не говорю, что ты должен уйти. Я говорю, что найду другую церковь.

– А я говорю, забирай. Мне она не нужна. – Расс поднялся и направился к двери, опасаясь расплакаться. – Черт побери, ты не сказал ни слова в мою защиту.

– Ты прав, – ответил Эмброуз. – И мне неловко за это.

– Как же.

– Жаль, что в этот конфликт оказалась втянута вся группа. Это жестоко по отношению к тебе.

– Мне не нужно твое сочувствие. Засунь его себе в задницу.

Это было последнее, что он сказал Эмброузу. Вечером Расс вышел из церкви, совершенно искалеченный стыдом, и не понимал, сумеет ли снова переступить ее порог. Его так и подмывало подать в отставку и никогда в жизни не иметь дела с подростками. Но он не имел права заставлять домашних снова переезжать, особенно Бекки, ведь ей так нравилось в школе, а потому наутро отправился к Дуайту Хефле и попросил целиком передать Эмброузу руководство молодежной группой. Хефле встревоженно спросил почему. Расс уже смирился с пережитым унижением и, не вдаваясь в подробности, ответил, что не может найти общий язык со старшеклассниками. Он добавил, что по-прежнему будет вести занятия в воскресной и конфирмационной школе, охотно возьмет на себя дополнительные пастырские обязанности – станет чаще навещать прихожан и, возможно, запустит программу помощи бедным.

– Гм, – сказал Хефле. – Быть может, увеличите количество проповедей?

– Непременно.

– Будете больше участвовать в работе совета?

– Определенно.

Похоже, шестидесятитрехлетний Хефле углядел в просьбе Расса приятную возможность сократить свою рабочую нагрузку.

Из кабинета старшего священника Расс отправился к секретарю и попросил уведомить Эмброуза, что впредь они будут общаться исключительно в письменной форме. Эмброуз, получив это сообщение, постучал в запертую дверь Расса.

– Эй, Расс, – сказал он. – Ты тут?

Расс промолчал.

– В письменной форме? Какого черта?

Расс понимал, что ведет себя как ребенок, но боль и ненависть его не ведали горизонта и не становились меньше оттого, что он пытался взглянуть на ситуацию по-взрослому, вдобавок под ними таилось сладкое чувство человека, оставленного на милость Божью, такого одинокого и такого несчастного, что его любит только Господь. Он больше не разговаривал с Эмброузом – ни на следующий день после унижения, ни впредь. Расс ревностно исполнял другие свои обязанности, организовал женский кружок помощи жителям бедных районов, в проповедях достиг новых высот политического красноречия, отрабатывал жалованье и доказывал, что все прочие его ценят, но Эмброуза избегал, а нечаянно с ним столкнувшись, прятал глаза. Со временем (Расс это чувствовал) Эмброуз возненавидел его за эту ненависть. И это тоже было сладко, ведь теперь он оказался не одинок в своем чувстве: вместе ненавидеть проще. Он втайне надеялся, что прихожане не догадываются об их распре, но в церковных обрядах ее не спрячешь. Дуайт Хефле снова и снова пытался их помирить, созывал собрания, и постыдные отказы Расса, понимание того, каким ребячеством его поведение кажется Хефле, сотрудникам секретариата и даже уборщице, усугубляло его несчастье. Он носил обиду на Эмброуза, как власяницу, как колючую проволоку, облекшую рамена. Он страдал, и в страдании чувствовал себя ближе к Богу.

Муки, за которые не было награды, причиняла Рассу Мэрион. Она никогда не доверяла Эмброузу и теперь винила в случившемся только его. Такая преданность должна была бы вызывать у него благодарность, на деле же обострила его одиночество. Загвоздка в том, что он не мог открыть ей настоящую причину унижения, которому подвергли его Эмброуз и Салли, поскольку причина заключалась в следующем: в разговоре с Салли он по недомыслию сделал признание, что они с женой очень редко занимаются любовью. По отношению к Мэрион это признание было, конечно, ужасным предательством. Но время шло, и постепенно в его душе совершилась причудливая перемена: теперь он считал причиной унижения саму Мэрион – из-за того, что она его не привлекает. И в силу нелогичности этой перемены, чем больше он винил Мэрион, тем меньше винил Салли. В конце концов Салли ему приснилась в невинном, но обтягивающем грудь свитере в ромбах и нежно дала понять, что предпочитает Расса Эмброузу и готова принадлежать ему. Какая-то недреманная частица супер-эго не дала сну достичь желаемого завершения, но Расс проснулся перевозбужденный. Мрак, окутавший дом, приглушил голос совести, Расс выполз из постели и нанес онанистический визит в ванную. В раковину излилось конкретное доказательство, что Салли не зря на него жаловалась. Он понял, что все это время чувство таилось в его душе.

У каждого, кто взыскует спасения, есть характерная слабость, которая напоминает человеку о его ничтожестве перед Господом и мешает причаститься Творцу. Слабость Расса открылась ему в Аризоне в сорок шестом году: тогда его удобо-преклонность к женской красоте усугубила кризис веры в религию его собратьев. Образ невинных темных глаз Мэрион, ее манящего к поцелуям рта, стройной талии, нежной шеи и тонких запястий жужжал огромной неугомонной осой в некогда целомудренной келье его груди. Жужжание этой осы не утишали ни пламя ада, ни более чем реальная перспектива рассориться с собратьями по вере. Он преодолел кризис веры, приняв менее строгую, но все же приемлемую разновидность христианства, а слабость преодолел, сочетавшись с Мэрион браком, – правда, то и другое стоило ему непоправимого разрыва с родителями.

А может, ему лишь казалось, что он преодолел слабость. После сна, нарушившего табу, Расс осознал, что, по сути, только ее подавил. Сон открыл ему глаза. Теперь, в сорок пять, он всюду подмечал красоту – и в сорокалетних женщинах, которые с пугающим дружелюбием заговаривали с ним на Пирсиг-авеню, и в проезжавших мимо тридцатилетних, и в двадцатилетних, на добровольных началах помогавших санитаркам в больнице. Теперь его преследовала не одна оса, а целый рой. И, как ни пытался Расс, он не мог закрыть от них окна своей души. А потом появилась Фрэнсис Котрелл.

Он ехал на “фьюри” по заваленной снегом Арчер-авеню, бедром ощущая эхо ее игривого пинка. Впереди, через три машины от них, посыпал дорогу солью оранжевый грузовик с желтой мигалкой, но снегоуборочные машины им пока не встречались. Фрэнсис молчала, Расс чувствовал себя обязанным что-то сказать, хотя бы для того, чтобы разрядить напряжение, возникшее после того, как она ткнула ногой своего пастора практически в гениталии, но на лысой резине машину ощутимо вело. И если они застрянут, значительно опоздают домой, то Мэрион в церкви не преминет посочувствовать Китти из-за неудачной поездки – следовательно, узнает, что с ним ездила Фрэнсис, а вовсе не Китти. Расс заставил себя сосредоточиться на дороге, словно был один в машине. Главное – не тормозить слишком резко, но его пугала растущая скорость событий: новость о том, что Перри дал наркотики сыну Фрэнсис, и тягостная беседа, которую Рассу теперь придется с ним провести, и возможные сложности, связанные с тем, что ему придется покурить с Фрэнсис марихуану, и риск того, что она подыщет себе другого спутника для погони за молодостью, и неутешительный факт, что она уже его искала, не далее как час назад. Она болтала с Риком Эмброузом, а Расс с лихвой доказал, что не в силах соперничать с его популярностью.

– Так вы, э-ээ… – произнес Расс, безопасно затормозив на светофоре. – Вы с Риком хорошо пообщались?

– Да.

– Вряд ли он упомянул, что мы с ним не разговариваем.

– Я и так это знала. Это все знают.

Зря он надеялся, что никто не знает об их распре.

– А почему ты спрашиваешь? – сказала она. – Или мне нельзя с ним общаться, если я хочу, чтобы мы с тобой были друзьями?

– Вовсе нет. Ты вправе общаться с кем хочешь. Только имей в виду, что для Рика Эмброуза главное – Рик Эмброуз. Он умеет быть очень обаятельным, тебе даже может показаться, что вы с ним друзья. Но спиной к нему лучше не поворачиваться.