На запад, с жирафами! - Рутледж Линда. Страница 6

Но расставаться с добычей я не собирался.

Слева где-то на уровне пояса я разглядел в прицепе тягача дверцу. Жонглируя награбленным добром, я дернул за нее, и она, к моему изумлению, распахнулась. Я нырнул внутрь, приземлившись на моховой настил, и добыча рассыпалась по углам. Закрыть дверцу за собой времени не было, я просто сидел и ждал, когда меня за уши выволокут отсюда, а сердце бешено колотилось в груди.

Но все обошлось. Под звуки голоса — Старик вновь принялся успокаивать жирафов — я закрыл дверцу. Вскоре он прошел мимо меня, шаркая своими подошвами, а потом опять послышался храп. Сердце мое застучало спокойнее. Я слопал все яблоки и луковицы, какие только нащупал, и бросил измученные кости на моховой настил, чтобы немного передохнуть перед новой попыткой побега. Но веки закрылись сами собой, я не смог воспротивиться. Этот невероятный день забрал у меня все силы.

Я услышал, как жирафы тихонько поют друг дружке. Тогда я еще не успел забыться мертвым сном, но уже казалось, что это все мне снится. Их песнь напоминала низкое раскатистое урчание — трум-м-м-м… и успокаивала ничуть не меньше стариковского жирафьего наречия.

«Нью-Йорк сан»

22 сентября 1938 года

ЖЕРТВЫ УРАГАНА В КАРАНТИНЕ

Атения, Н.-Дж. 22 сентября (вечерний спецвыпуск). Жирафам, которые чудом спаслись от страшной бури, разразившейся посреди океана, пришлось прокатиться по затопленным и перегороженным улицам Манхэттена, чтобы попасть на карантинную станцию Американского бюро животноводства, которая располагается в Атении, Нью-Джерси. После карантина их ждет долгое путешествие через всю страну в зоопарк Сан-Диего по приказу его знаменитой директрисы миссис Белль Бенчли.

— Доброго утречка, радость моя. Пора завтракать. — Кто-то ломится в дверь у меня за спиной.

От неожиданности сердце в груди так и подскакивает. Приходится отвлечься от записей. Потираю грудь, кричу санитару:

— Уходите!

И вдруг краешком глаза замечаю пятнистую Красавицу, длинная шея которой дотянулась до моего окна на пятом этаже. Она жует комок бумаги и, кажется, вот-вот плюнет им в меня. Я не в силах отвести от нее глаз, а сердце охватывает такой же трепет, что и в тот день, когда я впервые увидел ее на причале вместе с Дикарем, и я благодарю небеса за то, что мне вновь довелось испытать те же чувства.

— Слышал, вы вчера похулиганить вздумали? Стали телик боксировать? Ну и дела… — говорит санитар в накрахмаленной форме, глядя на меня. — А теперь еще и на завтрак опаздываете.

Этого санитара я недолюбливаю. Волосы у него вечно грязные, как у водителя Эрла, а еще он со мной разговаривает как с дурачком. Сам голос его раздражает не меньше, чем приступ чесотки в промежности. Эрл стоит всего в нескольких дюймах от Красавицы, и мне страшно, что он ее спугнет.

— Я не пойду, — быстро отвечаю санитару.

— Ну что вы говорите такое. Поехали. — Он берется за ручки моего кресла-каталки.

Хватаюсь за край стола.

— Я не могу, я… — пытаюсь произнести «занят», но сердце так бешено колотится о ребра, что карандаш едва не выпадает из рук.

Грязнуля отступает назад:

— Ладно, ладно.

Стискиваю покрепче карандаш — это маленькое деревянное сокровище — и гляжу на Красавицу. Она смотрит на меня с укоризной.

— Нечего так на меня смотреть, — сипло дыша, говорю ей я. — Клянусь, прерываться не буду. Я все расскажу, — уверяю я ее, торопливо записывая происходящее. — Видишь, Красавица?

— Какая еще красавица? — переспрашивает Грязнуля, пока я пишу. — С кем это вы разговариваете, радость моя?

В комнату сует нос еще один санитар, проходивший мимо по коридору.

— И этот сморчок вчера чуть не разбил телевизор? — спрашивает он у Грязнули шепотом, воображая, будто я не слышу.

— Ага, а теперь вот с какой-то мертвой девчонкой болтает, — отвечает тот, тоже шепотом.

— Доложишь врачам? — спрашивает Коридорный Голос.

— Да не. Тогда уж надо про всех докладывать, — отвечает Грязнуля.

— Если доживу до таких лет, пристрелите меня, — снова говорит Коридорный. — Я тебе вот что скажу: приглядывай, чтобы он не переутомился, а то еще откинется в твою смену. Это ж мерзость. У меня вот вчера один такое выкинул. А чем это он тут занимается? Строчит, будто его палкой кто подгоняет… погоди, а он, случайно, не мои ли слова записывает?

— Именно их, — отзываюсь я, прибавляя скорость.

— Ладно-ладно, радость моя, — примирительно шепчет Грязнуля. — Мы уже уходим.

— И дверь за собой закройте! — кричу я.

Я застрял в фургоне тягача, а нам пора в путь.

2

В Атении

«Баю-бай/Засыпай/спи скорей, малыш».

Смотрят карие глаза… Выстрел из ружья…

«Вуди Никель, а ну рассказывай, что произошло! Сейчас же!»

Наутро от кошмаров, приходящих ко мне каждую ночь с тех самых пор, как я покинул родной дом, меня разбудили рассерженные голоса:

— Хорош на яблоки с луком налегать, Эрл!

— Клянусь, мистер Джонс, я съел свою долю, не больше!

— А кто тогда остальное слопал, а? Жирафы?

Удивленно вытаращив глаза, я сел, не особенно понимая, что происходит, но потом вспомнил, где нахожусь и почему. Свет лился в маленькое оконце над моей головой. Я проспал всю ночь и теперь со стоном повалился на мох, которым был выстелен пол. Если не придумаю, как сбежать отсюда, то на целый день застряну в жирафьем фургоне.

Конечно, это было не самое страшное место, куда только мог угодить мальчишка, бежавший от Пыльного котла. Тут, по крайней мере, было сухо — настолько, что я и сам впервые за два дня наконец обсох. Стряхнув со штанов мох, я обвел взглядом свою темницу. Прицеп скорее напоминал не огромный загон, а вагон — эдакий фешенебельный пульман [8] для жирафов, с широкой щелью меж стенок, чтобы животные могли видеть друг дружку. Те, кто привык путешествовать на крышах поездов, ни за что бы не вылезли из такого роскошного вагона. Стены были так плотно обиты мягкой джутовой тканью, а полы — до того щедро усыпаны мхом, что сразу было понятно: куда хуже мне пришлось бы в любом убежище для жертв урагана или на задворках лодочного сарая Каза, и даже в родном домике на ферме, где ветер без конца задувал в щели, да так беспощадно, что и святой сошел бы с ума.

Я влез на поручень, который тянулся вдоль всей стены, приоткрыл одно из окошек и посмотрел на жирафий загон. Жирафы снова стояли, переплетясь шеями. Эрл подковылял к ним с ведрами, полными воды, и если Дикарь, вопреки имени, которое я ему мысленно дал, был смирен, как море в погожий денек, то у Красавицы норова хватало на двоих.

К огромному моему удовольствию, она кинулась на Эрла, стоило ему только шагнуть в загон, чтобы поставить ведра. Тот выскочил из ограды так быстро, что споткнулся и повалился на спину. Старик, что-то недовольно бормоча в адрес водителя, сам зашел в загон и нагнулся к задней ноге Красавицы, чтобы проверить повязку. Ветеринар забинтовал рану хорошо — если не сказать чересчур хорошо: когда Старик приблизился, Красавица принялась качать головой на длинной шее: влево, вправо, влево, вправо, а стоило ему коснуться больной ноги, она задрала ее и как пнет незваного гостя по бедру…

БАМ!

Удар был такой силы, что Старик отлетел в сторону, а с головы его упала шляпа.

Я поморщился. Ничего себе жирафы лягаются! Мне вчера тоже могло вот так же достаться! Если мул вдруг начнет лягаться, он без труда может покалечить человека на всю жизнь, а то и убить, что уж говорить о двухтонном жирафе. Поэтому я даже испугался, что Старик сейчас отдаст богу душу — или взмолится о том, чтобы тот ее забрал поскорее.