Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович. Страница 32

Генеральша осталась очень удивлена, когда ей передали визитную карточку с надписью «Jahn Wladislav Karosicz» – имя, ей совершенно неизвестное. Это ее весьма заинтересовало, так что она решилась тотчас же принять его.

– Я к вам от княгини Шадурской, – начал Карозич, отдав ей джентльменски изящный поклон. – Она просит вас принять меня под свое покровительство, – добавил он с мило игривой улыбкой.

Генеральша осмотрела всю его фигуру испытующим взглядом.

– Княгиня принимает это дело близко к своему сердцу? – спросила она неторопливо.

– Весьма близко, сударыня.

– Очень рада быть ей полезной, только попросите княгиню приехать в модный магазин, здесь же, в этом самом доме – вы, вероятно, заметили внизу?..

– Зеркальные стекла? – подхватил Карозич.

– Он самый. Попросите княгиню переменить свою портниху и вперед заказывать шляпки и платья внизу. Скажите ей, что послезавтра в два часа я сама буду там ожидать ее, а вас попрошу явиться ко мне за полчаса до ее приезда.

Проговорив это, генеральша слегка поклонилась солидным, сдержанным поклоном, который ясно говорил: «Можете удалиться», – и Карозич тотчас откланялся.

– Ба! Это вы?! Вы здесь?.. Какими судьбами?.. Вот неожиданная встреча!.. давно ли?

Карозича внутренно передернуло от этой действительно неожиданной встречи, застигшей его врасплох на лестнице генеральши фон Шпильце, однако он весьма любезно улыбнулся и еще любезнее пожал протянутую ему руку.

– Ну что? Как дела, батюшка мой? Верно, швах, коли в Россию перебрались! О, родина святая! Какое сердце не дрожит, тебя благословляя! Признайтесь-ка, ваше, верно, тоже немножко встряхивалось, когда через заставу переезжали? Впрочем – pardon! – с этой стороны я ваших качеств не знаю! – бесцеремонно говорил Карозичу его знакомец, не выпуская руки его из своих радушных ладоней.

– Ну, что Баден-Баден, рулетка? Что cercle des lapins, cercle des poignards? [116] – продолжал он, остановясь на площадке.

– Да что, в самом деле плохо, – вздохнул Карозич. – Принужден был уехать.

– То есть как же это? мит гросс шкандаль?

– Ну, нет, это уж последнее дело; но… надо было сохранить честь своего имени – благоразумие того требовало, – сквозь зубы процедил Карозич.

– Это правильно. Однако что же мы стоим-то тут? Отправимтесь лучше позавтракать к Дюссо, да потолкуем, – предложил незнакомец, взяв Карозича под руку и сводя его с лестницы. – Я вас сегодня не выпущу, зане мы друг другу зело полезны быть надлежим. Эй! швейцар, – крикнул он мимоходом отставному усачу в ливрее, – скажи генеральше, что я к ней после заеду, а теперь кликни мою коляску.

Знакомец Карозича – высокий блондин, с великолепной русой бородой и усами, немного косоватый, в золотых очках, казался мужчиною лет сорока восьми, впрочем, необыкновенно крепким, бравым и бодрым. Одет он был столь же джентльменски модно, как и Карозич, только во всей фигуре его как-то сразу давала себя чувствовать старовоенная, кавалерийская складка. Это был также один из числа наших знакомых – Сергей Антонович Ковров.

– Ну, что, вы все еще по-старому продолжаете держаться теории экономистов-собственников и принципа одиночности? – полушутливо расспрашивал Ковров, трудясь над холодной пуляркой за завтраком, который был подан нашим знакомым в одном из отдельных кабинетов ресторана Дюссо.

– Я нахожу это практичнее, – прожевал Карозич, в глубине души крайне досадовавший на свою встречу.

– Вы ошибаетесь. Совсем отживший принцип! Девятнадцатый век, батюшка мой, – век социализма, и я нахожу гораздо практичнее теории ассоциаций.

– То есть в отношении зеленого поля?

– О зеленом поле нечего и говорить: тут уж без крепкой и, заметьте, хорошо организованной ассоциации и шагу ступить нельзя. Но нет, я нахожу, что и во всех остальных отраслях индустрии она необходима в наше время.

– А языки? а малодушие? – с улыбкой заметил Карозич.

– Стало быть, вы полагаете, что по пословице: «Один в деле – один и в извороте», гораздо лучше выходит? Не спорю; тут, конечно, есть своя доля справедливости; но ведь для этого у нас – голова, а в голове мозги; – надо рассудить да зорко разглядеть сначала, кого принимаешь в долю, каков он, значит, гусь из себя выходит. Люди, батенька мой, в этом случае берутся не зря, а с разбором. Он у меня, каналья, сперва сорок искусов да двадцать мытарств пройдет, прежде чем я-то приму его. Вот оно что-с!

– Все-таки это менее надежно, – возразил Карозич.

– Зато более гуманно! – отпарировал Ковров. – Сами едите – давайте есть другим! а иначе – что ж это? своего рода плантаторство, эксплуатация. Да и наконец, черт возьми, мне без риску скучно работать! да и не то что «скучно», просто – гадко! противно! Вот что-с! Я вам скажу откровенно: для меня то дело, где нет ни малейшего риску – не дело, а дрянь!

Карозич улыбнулся.

– Ну вот, вы улыбаетесь, а улыбаться тут, право, нечему: я говорю дело, – заметил Ковров. – Вспомните два года назад в Гамбурге, когда и вам и мне порознь весьма-таки плохо приходилось – ну, не встреться мы на ту пору, не узнай по случайной старине друг друга да не соединись наконец вместе – что бы вышло? Ведь, слава богу, если бы только конечное разорение, а могло бы ведь и сырыми стенами попахнуть.

– Это так, – вздохнул Карозич после минутного размышления.

– Ну вот вам и ассоциация! Пример, кажется, довольно нагляден. А теперь позвольте вас спросить – вы приезжаете в Петербург в первый раз после двадцатилетнего отсутствия, – ведь вы все равно что в чужой город приехали. Спрашивается: как вы начнете свою деятельность без связей и поддержки со стороны ассоциации?

– У меня есть уже некоторые знакомства в свете, – пояснил Карозич.

– Кто это? Генеральша фон Шпильце, что ли?

– Положим, хоть бы и она.

– Хорошо-с. Персона доброкачественная, в некотором роде ингредиент, необходимый в делах мира сего. А что вы скажете, батенька мой, – заговорил он вдруг, неторопливо возвышая тон и пристально прищурясь на Карозича, – что вы скажете, как если, при посредстве той же самой благодетельной генеральши, вас в одно прекрасное утро административным порядком из городу вон отправят. Что вы мне скажете на это?

– То есть как же это, однако? – в недоумении откинулся Карозич на спинку стула.

– А так-с, что эта самая генеральша – особа весьма многосторонняя, и связи у нее почище наших с вами. Генеральша сия – изволите ли видеть, – пояснил Ковров, медленно прожевывая кусок и в то же время не переставая наблюдать своего собрата, – генеральша сия есть в некотором роде меч, и меч не простой, а обоюдоострый, и чего для нас с вами невозможно сотворить, то она созидает весьма легко и удобно.

– Но у меня ведь не одна генеральша, – защищался Карозич, – у меня есть много и других – людей порядочного общества и людей состоятельных, с которыми я был знаком за границей, а ведь это, согласитесь, поле довольно широкое.

– Да, но все это общество столько же ваше, сколько и мое, – возразил Ковров, – вам еще нужно вступать в него здесь, в Петербурге, тогда как я уже давным-давно член этого общества, живу в нем и действую. Как видите, шансы немножко неравны. И, наконец, я – человек открытый и, как порядочный человек, буду с вами откровенен: я вам буду вредить в этом обществе, да и во всяком, где бы вы ни показались.

– Это, однако, почему же? – полухмуро, полуулыбаясь спросил Карозич.

– Потому, – объяснил Ковров, – что вы – сила, вы – такая же сила, как и я; вы так же умны и почти так же опытны, как и я. Порознь мы будем только мешать и портить друг другу; вместе – мы можем обделывать великолепные дела. Не спорю, вы в свою очередь также можете мне нагадить и подстроить невкусную каверзу, но пока – большинство шансов на моей стороне: вы одни, одни, не забудьте! а у меня – целая партия… Если, впрочем, вы приехали сюда с целью сделаться мирным гражданином, забыть свое прошлое, то помогай вам господи! – прибавил он, дружески взяв Карозича за руку. – Я вам мешать и смущать вас не стану; если же нет, то выбирайте сейчас между враждой и дружбой. Кем мне прикажете считать вас?