Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович. Страница 38

Княгиня случайно сидела в уединенном уголке одной из гостиных, откуда могла через растворенную дверь очень хорошо обозревать все, что происходило в смежной комнате, где помещалась ее антипатия – баронесса фон Деринг, тогда как самое ее совершенно заслонял от посторонних глаз роскошный трельяж, весь опутанный картинно-ползучими растениями. Ей очень хотелось, чтобы в ее уединение заглянул Карозич, но Карозич не догадывался о желании княгини, которая вдруг, обок с собою, услышала за трельяжем весьма интересный для нее разговор. По голосам она узнала графа Редерера и графа Скалозуба.

– Полюбуйся-ко, это очень интересно, – говорил один другому, подходя к двери. – Оба Шадурские – старец-молокосос и молокосос-старец – изволят таять перед баронессой.

– Ах, это в самом деле очень любопытно! – отозвался другой со смехом. – Вот прекрасный сюжет для водевиля! Напишем-ка! Водевиль под названием: «Два ловца за одним зверем, или Папенька и сынок – соперники».

– Браво! – подхватил Скалозуб. – Брависсимо! Я сочиню куплеты, ты сделаешь музыку, и поставим у княгини Александрины на сцену.

– Но ведь все узнают, догадаются, – возразил Редерер.

– Пусть узнают! Зато смеху-то сколько будет, смеху! Ведь это очень комично!

И два графа солидно прошли в смежную комнату продолжать на более близком расстоянии свои наблюдения для будущего водевиля.

Слова обоих графов с первых же фраз их разговора словно ножом резнули по сердцу Татьяну Львовну. Она бросила глаза в сторону баронессы и с горечью увидела подле нее своего супруга, оперевшегося на руку князя Владимира. Ей сделалось жутко, тем более жутко, что она очень хорошо понимала, насколько, в самом деле, было комического в этом соперничестве сынка и батюшки. Намерение двух графов касательно водевиля побудило ее серьезно и немедленно переговорить со своим сыном.

– Я отнимаю от вас одного поклонника, – любезно улыбнулась она баронессе, подав руку князю Владимиру и отводя его от красавицы.

Красавица ответила столь же любезным кивком головы, который в сущности означал, что ей это решительно все равно, а князь Владимир не без удивления вскинул вопросительный взгляд на свою матушку.

– Мне надо серьезно переговорить с тобою, – тихо сказала она, уводя его по анфиладе комнат к зимнему саду, который представлял более удобств для интимных разговоров. – Ты ставишь себя в весьма неприятное и смешное положение, – продолжала княгиня, приняв озабоченно-строгий и холодный вид. – Над князьями Шадурскими, слава богу, до сих пор никто еще не смеялся, а теперь начинают, и имеют полное право. Я не назову тебе, кто говорил, но вот что я слышала сию минуту.

И она от слова до слова передала ему разговор двух графов. Молодого князя сильно таки передернуло. Он был и взбешен и сконфужен в одно и то же время.

– У тебя ни на грош нет самолюбия, – заключила княгиня уже с некоторою желчью в голосе. – Она на тебя и внимания не обращает, а ты, как мальчишка, вздыхаешь перед нею! Это стыдно, князь! Я, признаюсь, была о вас лучшего мнения.

Княгиня договаривала свою грозную проповедь, выходя из темной, извилистой аллейки лавровых и миртовых деревьев. Молодой князь, совершенно уничтоженный, слушал ее, закусив свою губу и немилосердно комкая в руке замшевую перчатку. Вдруг на одном из поворотов, в самом устье этой аллейки, оба они невольно остановились в приятном изумлении.

Шагах в пятнадцати расстояния, на чугунной скамейке, сидела незнакомая им женщина. Она, очевидно, ушла сюда освежиться и отдохнуть от жара залитой огнями залы. Беспредельное, тихое спокойствие ясно выражалось в ее полуутомленной улыбке, в ее больших голубых глазах и по всей ее непринужденно-грациозной позе. По обеим сторонам скамейки и вокруг небрежно закинутой головки молодой женщины необыкновенно эффектными пятнами на темном фоне окружающей зелени выглядывали белые венчики нарциссов и лилий. А над этой головкой в виде не то навеса, не то какого-то фантастического ореола, красиво рассыпались прихотливо-зубчатые листья экзотов – пальм и папирусов, бананы и музы, перевитые игриво-смелыми побегами цветущих лиан, кисти которых тихо колебались в воздухе, спускаясь очень близко к головке отдыхавшей под ними женщины. Голубые лучи от матового шара солнечной лампы, спрятанной в этой купе растений, пробивались сквозь просветы широких, длинных и лапчатых листьев и падали необыкновенно прихотливой, неясной сеткой на лицо и бюст красавицы, черные волосы которой, несмотря на свое роскошное обилие, были зачесаны совершенно просто, и вся она, такая чистая и прекрасная, среди этой зелени напоминала античную Дриаду – как та мраморная нимфа, на которой дробилась крупными алмазами струя фонтана и которая легким изгибом своего тела и изящным поворотом головы, казалось, хотела любопытно заглянуть в лицо отдыхавшей красавице.

Шадурские с минуту оставались в том молчаливом онемении, которое всегда производит на человеческую душу внезапный вид необыкновенной красоты. Оба они, скрытые в тени миртовых ветвей, не были видны.

– Что, какова? – самодовольно прошептала княгиня.

Шадурский только головой покачал, с дилетантским наслаждением рассматривая сквозь pince-nez [137] незнакомую женщину.

– Кто это? – едва слышно спросил он.

– Не знаю и никогда не встречала.

– Странно… Une femme inconnue [138]… Очень странно!.. Надо будет узнать непременно!

– А как хороша-то?

– Изумительно!

– А кто лучше: баронесса или она?

– Какое же тут сравнение! – ответил князь, пренебрежительно двинув губою. – И как это я до сих пор не заметил ее! Vraiment c'est un sacrilege de ma part! [139] – продолжил он, тихо поворачивая назад в темную аллею, чтобы появлением своим не потревожить уединенный отдых красавицы.

– Послушайте, господа, не знаете ли вы, кто эта дама? – спрашивал он полчаса спустя у двух своих приятелей, когда поразившая его особа появилась в зале, под руку с Дарьей Давыдовной.

– Знаем, – отвечали в голос оба приятеля, из которых один в своем кругу звался просто Петькой, а другой, с академическим аксельбантом, – князем Рапетовым.

– Кто же она? Скажите мне, бога ради!

– Никто! – с глупым нахальством прохохотал Петька.

Рапетов серьезно покосился на него.

– Ее зовут: Юлия Николаевна Бероева, – сказал он.

– В первый раз слышу, – заметил Шадурский.

– Не мудрено: elle nest pas des notres [140], – объяснил Петька. – Муж служит чем-то у Шиншеева, а Шиншеев, говорят, ухаживает за женою и на вечера свои приглашает, как декорацию, ради красоты ее.

– Donc e'est une conquete facile! [141] Примем к сведению, – фатовато заметил Шадурский.

– Ну, не совсем-то «facile»! [142] – возразил Рапетов. – Вы слишком скоры на заключения, любезный князь, позвольте вам заметить.

– Это почему же? – с усмешкой обернулся Шадурский. – В вашем тоне как будто маленькая ревность есть! – шутливо прищурился он на Рапетова.

– Ревности нет никакой, а если хотите знать, почему вы тут ничего не добьетесь, мой милый ловелас, так я вам объясню, пожалуй.

– Очень интересно послушать.

– Госпожа Бероева – честная женщина; любит немножко свой очаг, много своего мужа и бесконечно своих детей, – отчетливо-докторальным тоном проговорил Рапетов.

– И потому? – снова усмехнулся Шадурский с самоуверенным задором.

– И потому – ухаживайте-ка вы лучше за баронессой фон Деринг! Это, кажись, благонадежнее будет.

– Благодарю за совет! – с колкою сухостью пробормотал князь Владимир. – Только мне сдается, что через несколько времени и я, в свой черед, посоветую вам – не давать опрометчивых советов.