Федька-Зуек — Пират Ее Величества - Креве оф Барнстейпл Т. Дж.. Страница 23
Кстати, сын бедного арендатора, каких у лорда Джона Рассела были даже не десятки, а тысячи, почему-то стал крестником могущественного лендлорда. А? Что-то не вписывается в схему? Ну да, никак не вписывается. А сюда надо добавить еще и то, что Джон Рассел, маркиз Тейвисток, почитал за честь для себя принимать в своем доме «бедного арендатора», и сажать его при этом за свой стол — тот, что на возвышении. Не за тот, что для челяди, не за тот, что для приглашенных низкого звания, и даже не за стол для соседей-помещиков, — а за свой выщербленный старый стол, за которым случалось сиживать и королю Генриху Восьмому, и великому мятежнику, герцогу Нортумберлендскому, и иным знатнейшим людям…
Да почему? Чего ради одному из многоголового стада арендаторов, вовсе не знатному, — такая честь?
Все дело в том, что Эдмунд Дрейк был и небогат, и незнатен, но популярен, а в своем родном Девоншире, пожалуй, его считали знаменитостью. Он был протестантским пастором, да еще и не рядовым. Непреклонный, твердый, знаток Священного Писания… Его называли «одним из столпов веры» и «светочем, освещающим верные пути другим людям». Поэтому лорд Рассел считал честью для себя оказывать покровительство Эдмунду Дрейку и не скрывал того, что считал лестным для себя и для своих домашних сидеть за одним столом и есть с одного блюда со «столпом и светочем».
И могущественный лорд, конечно, охотно бы сделал все, что потребуется, чтобы все многочисленные потомки пастора Дрейка были пристроены. Но…
Но помешало… Усердие короля! Его величество Эдуард Шестой не был великим королем, как его отец. У него не было ловкости, позволявшей Генриху Восьмому заработать титул «защитника веры» у папы римского, а через год отречься от католичества и объявить себя главой англиканской церкви. Король Эдуард был ревностным протестантом и в 1549 году, в полном соответствии с буквой протестантской религии, запретил почитание католических святых и поклонение иконам. Как это всегда бывает, перегиб вызвал обратную реакцию. Множество людей сохраняли в душе приверженность к старой вере или, по крайней мере, привычку к ее ритуалам. Отмену культа святых народ воспринял как отнятие у него проверенных заступников. К этому прибавился протест крестьян против захвата общинных земель помещиками, которые нашли овцеводство куда более выгодным (шерсть шла на экспорт), чем земледелие или животноводство молочного направления.
Началось крестьянское восстание, лендлорды из отдаленных поместий съехались в города, но и там было небезопасно, пришлось бежать в Лондон.
А хуже всего было тем, кто популярен в протестантских кругах, но не могуществен. Их отлавливали как зверей. Им пришлось бежать, бросивши все. При этом нередко один бежал из Бристоля в Халл — а другой из Халла в Бристоль: ведь ни радиовещания, ни телевидения, ни хотя бы фотографии не было, и известность большинства известных людей была местной. А защитникам старой веры было важно, чтобы популярные среди еретиков личности исчезли из тех мест, где они были популярны. Чтобы обезглавить ересь.
А «столп веры и светоч знаний» мистер Эдмунд Дрейк был весьма популярен. И его положение осложнено было близостью к сэру Джону Расселу. Сам лендлорд уехал в Лондон, а его друзей, слуг и вассалов, если они не успели удрать, обозленные крестьяне ловили и вешали, на ветках деревьев или временно свободных казенных виселицах — благо они в том веке, и даже много позднее, торчали на каждом перекрестке дорог, на каждой рыночной площади и рядом с ратушами городов. Так вот, в дни восстания свободных виселиц не осталось, а на иных вешали по двое и даже по трое на крюк! Еще и деревья разукрасили трупами, и с зубцов городских стен свисали казненные…
А знаток Писания мистер Эдмунд Дрейк был англиканин. В отличие от католиков, у англикан (как и у других протестантов) мирянам позволялось — и более того, с них требовалось — читать Библию. Первая книга, отпечатанная массовым тиражом по-английски, была именно Библия. И переиздавали ее ежегодно, цель была ясна: дать Библию каждой семье и сверх того обеспечить Библиями находящихся вдали от дома — в море, в дороге, в гостиницах, тюрьмах, больницах и казармах.
Но без уверенного в себе руководителя было крайне сложно в повседневной жизни черпать указания в древней книге, повествующей об иной жизни…
Честно говоря, такого отцы Реформации не ожидали и вовсе не этого хотели — но, когда появилось Писание на родном языке, многие в пастве усомнились в богодуховенности этой Книги. И даже, страшно сказать, в христианстве вообще.
Так что протестантам куда нужнее был пастор, пастырь, ведущий в житейском море, тот, на кого можно было бы переложить бремя сомнений. Эдмунд Дрейк — плотный, громкоголосый, самим обликом своим излучавший уверенность, был именно того типа пастырем своего стада, каких более всего ненавидели и боялись паписты. На их тайных совещаниях, предшествовавших восстанию, проходивших в неприступных замках вельмож-северян, оставшихся неколебимо верными старой вере, имя мистера Эдмунда Дрейка называлось в ряду смутьянов, подлежащих «радикальному обезвреживанию» в первую очередь. Там также говорилось, что не будь таких активистов протестантства, мутящих мозги народу, ересь сама собой захлебнулась бы и отмерла. Отпала бы от здорового тела английского народа, как отпадают коросты у излеченного!
При этом «радикальное обезвреживание» вовсе не обязательно означало убийство. Нет, что вы! Вырвать язык, осквернявший свежий британский воздух еретическими словесами, отрубить руки, чтоб не писали ереси, и выколоть глаза, через которые входила в мозг ересь. И довольно. Пусть живет, милостью бывших прихожан или случайных прохожих — ежели прихожане поостерегутся попасть на заметку к священнику.
Ведь на тех тайных совещаниях говорилось также, что так основательно засорены нравы и головы англичан, что придется после победы вводить непривычную для страны, но неплохо зарекомендовавшую себя в тех державах, где она действует уже давно, инквизицию. Без нее, без кровавой прополки, не обойтись — иначе благих плодов не видать! Земля, где короли оступаются в ересь сами, движимые похотью, нуждается в плодоносном кровавом дожде!
Но именно потому и сложно было обезвредить вождей и руководителей еретиков, что они были популярны. Ну да, лица и имена их известны каждому. Зато нужны они тоже каждому еретику. И поэтому прячут их все, защищают все…
Пуритане — крайние течения, из протестантов протестанты, так сказать, — в шестнадцатом веке чаще называли себя «прецизионистами», то есть сторонниками точного и неукоснительного следования Священному Писанию даже в быту. Поэтому они часто обращались к текстам Библии, в них искали ответы на все свои вопросы. Ведь христианин в точном смысле этого слова — он же раб Божий, а не раб церкви! И руководствоваться ему надлежит не поповскими измышлениями, не ими сочиненными «священными преданиями», а исключительно Библией, ибо она есть слово Божие, не искаженное людьми!
В возвращении к истинному, первоначальному смыслу христианства и видели смысл Реформации, предпринятой вождями их предшествовавшего поколения, «прецизионисты».
Но это, конечно, было очень непросто — извлекать злободневный смысл из трехтысячелетней давности текстов. И особенно для людей, которые еще только начали читать свои Библии на своем языке, еще и с самим слогом Писания малознакомых.
Поэтому-то так много в их повседневной жизни значили сведущие люди, которые умели (и смели!) переводить Библию на сегодняшний язык, превращать величественные, медью звучащие словеса в живые, горячие.
А мистер Эдмунд Дрейк как раз и был таким человеком, который мог на любой житейский случай найти в Писании точно его объясняющее место — или, что посложнее будет, найти место вовсе не о том и истолковать его так, что ну точно про твое дело, и все ясно! Так что без этого пастора сотни людей переставали понимать свою религию, теряли веру в правильность и нравственность своих поступков и помыслов и так далее. Поэтому понятно, что паписты в Девоншире считали пастора Дрейка даже не в первом десятке своих врагов, а в первой тройке.