Три месяца на любовь (СИ) - Евстигнеева Алиса. Страница 44

— И что в этом страшного?

— В том, что обычно о таком не говорят вслух. О своих самых потаенных страхах, желаниях, надеждах, разочарованиях. Разве что только своему психологу.

Раздражение на его лице сменилось растерянностью. Поэтому пришлось пояснять дальше.

— Я и писать-то начала, потому что во мне было море невыплеснутой тоски и нереализованной любви. Хотелось хоть где-то и с кем-то разделить это.

— Компенсация?

— Можешь называть это так. Ну или закрытие гештальтов. Я пишу о том, что меня волнует, тревожит, но я не тождественна своим героиням, просто… просто многие наши чувства созвучны.

На словах звучало нелепо, поэтому я тряхнула головой, пытаясь прийти хоть к какой-то логичности.

— Но хуже всего, когда люди видят в прочитанном пересечения с моей жизнью и начинают понимать всё буквально, равняя всё под одну гребёнку. Как ты, когда предположил, что я написала про себя. Это реально проблема. Потому что каждый, не задумываясь, начинает проводить параллель и ставить знак равенства — между мной и моими героинями, между событиями в моей жизни и сюжетом… Знаешь, почему мои родители не читают мои книги?

— Почему?

— Потому что невольно видят в каждой строчке меня. Героиня обижена на родителей — они переносят это на себя, будто я им на всю страну претензии выкатываю. Героиня думает о сексе с мужчиной — их обуревает стыд, словно они узнали подробности моей интимной жизни. Ну и так далее.

Наконец, мой пыл угас, и я обмякла, зажав переносицу пальцами.

Исаев пожевал немного свою губу и странным голосом резюмировал:

— Короче, это ты, но не ты.

— Примерно.

— Вот теперь понятно, — кивнул он и, встав со мной бок о бок, тоже пристроился к стиралке. — И тебе бы хотелось, чтобы я не ломал голову, где там ты, а где выдумка.

— Я бы вообще предпочла, чтобы ты там не видел меня.

— Почему?

— Потому что это слишком личное, — повторила я, добавив про себя: для отношений, которые распадутся через полмесяца.

Он ещё немного постоял рядом, после чего оттолкнулся от поверхности и с преувеличенной бодростью сообщил:

— Ладно, я пошёл дочитывать.

— Андрей!

— Что Андрей?! Я, между прочим, на самом интересном месте остановился: Диана пытается сказать Данилу, что её дочь не от него.

Я закатила глаза. Всё-таки, когда он очень хотел, он умел быть невыносимым.

— А потом ты дашь мне интервью.

— Интервью?

— Да, и расскажешь мне всё-всё, что сочтёшь нужным, чтобы я понимал, что там про тебя, а что нет.

— Андрей!

— Не ссы. Прорвёмся.

И, сказав это, он выскочил в коридор, прикрыв дверь прямо перед моим носом.

***

Читал он до самой ночи, я же бледной тенью бродила по квартире, с ужасом пытаясь расшифровать выражение его лица и понять, что это всё означает.

Моя нервозность была настолько сильной, что я даже забыла хорошенько рассмотреть остальные присланные мне экземпляры.

В итоге, в полночь, не выдержала и решила сдаться, завалившись спать. Вернее, притвориться спящей, поскольку сна не было ни в одном глазу.

Андрей пришёл минут через двадцать, зашуршав одеждой в темноте спальни, после чего матрас рядом со мной слегка прогнулся. Сначала не происходило ровным счётом ничего, а потом его губы вдруг коснулись в быстром поцелуе моего плеча и самый завораживающий голос в мире шепнул:

— Свет, ты невероятная.

***

История с книгой не прошла для меня даром, и к началу августа я обнаружила страшную вещь — я влюбилась. Симптомы были на лицо и на все остальные части тела: томные вздохи, бабочки в животе и мозги набекрень.

— Это было ожидаемо, — беспощадно подвела итог Лерка, когда я ей пожаловалась, что не могу думать ни о чём, кроме Француза.

Подавив очередной приступ меланхолии, подпёрла щёку ладонью, обиженно надув губы.

— Лучше бы сказала, что с этим делать, — и, бросив на неё взгляд, полный скепсиса, решила немного постервозить: — Тебе напомнить, как сама в мае страдала, что не знаешь, что делать с Серёгой?

Впрочем, разве её этим смутишь?

— То я, а это ты.

— Не вижу разницы.

— А она, между прочим, очевидна, — фыркнула подруга. — Ты ж у нас идейная, без чувств и веры в лучшее не можешь.

Поморщилась.

— Ну и куда это нас завело?

— Пока никуда, но обязательно заведёт! — сегодня Лерка была полна оптимизма. — Не переживай, всё будет хорошо. Серёжа говорит, что давно не видел Андрюшку таким счастливым. А это, считай, знак.

Почесала кончик носа, после чего устало провела ладонью по лицу:

— А чего ему не быть счастливым? Кормить — кормят, в постели ублажают, душевные разговоры ведут, мозг по возможности не выносят.

Тут Крутикова залилась довольным смехом, хлопнув ладонями по столику, за которым мы сидели в небольшом уличном кафе.

— Я смотрю, ты ему там райские кущи устроила!

— Да ну тебя! — бросила я свою любимые фразу, ставшую за это лето едва ли моей мантрой. — Я тебе о серьёзном.

— Можно подумать, что я нет. Вот скажи, что из перечисленного тобой мешает тебе назвать вашу связь самыми настоящими отношениями?

— Отсутствие признания их таковыми…

На самом деле я давно думала над этим вопросом и пришла к неутешительному выводу: наши недоотношения были всем хороши, кроме одного — уверенности в том, что всё не развалится по истечении лета.

А если учесть, что до обозначенного срока оставалась буквально буквально пара недель и наш договор никто не спешил продлевать, то волнения мои небезосновательны.

— Может быть, он считает, что это очевидно?

Я отрицательно помотала головой:

— Не думаю. Если бы он что решил переиграть, то обязательно бы озвучил.

— Свет, — неожиданно серьёзно обратилась ко мне Лера, взяв мои ладони в свои руки, — возможно, он просто не догоняет, какое счастье ему досталось. Мужики, они временами такие… тормознутые.

Жаль только, что в умственных способностях Исаева сомневаться не приходилось, но говорить об этом вслух я не стала, словно это тоже было очень личное. А причиной этому явился тот факт, что чем больше я узнавала Андрея, тем больше мне нравилось всё в нём, даже те его привычки, которые бесили неимоверно, всё равно нравились. Но во главе всего стоял его ум. Меня буквально накрывало волной нежности, восхищения и фиг его знает чего ещё, только от одной мысли о том, какой он умный. Поэтому верить в его «тормознутость» у меня не выходило…

— Ладно, — вдруг махнула рукой Лера, — чего сейчас гадать без него. Через две недели всё само прояснится, в конце концов, не пропадёт же он просто в обозначенный день? — вопрос был риторическим и не требовал ответа. — Лучше скажи, ты уже придумала, что подаришь ему на день рождения?

— День рождения? — с какой-то особой медлительностью, тянущей на имбецильность, переспросила я.

Крутикова бросила на меня свой долгий испытующий взгляд, после чего как-то совсем резко сдулась и погрустнела.

— Ты не в курсе, да?

***

Остаток дня я ходила как в воду опущенная, силясь понять, что для меня означает «незнание» о дне его рождения.

С одной стороны, я сама как бы не спрашивала никогда. Видимо, уверенность в том, что всё это только на три месяца, не особо способствовала моей способности мыслить на перспективу.

С другой стороны, даже Лерка, судя по её реакции, понимала, что для любых отношений это был крайне дурной знак. Отчего-то же я не спросила? Отчего-то он не сказал. И эти «отчего-то» мне в корне не нравились. Да и злило, если честно, особенно то обстоятельство, что Крутикова была в курсе (пусть и через Серёгу), а я — нет.

Мня так и подмывало подойти к Французу и дать хороший такой подзатыльник со словами:

— Так-то это я с тобой сплю, значит, и право первенства знать о дате твоего рождения принадлежит мне.

Глупо? Глупо.

***

И пока я размышляла над тем, стоит ли мне обижаться и показывать это Исаеву, ситуация дала вдруг неожиданный крен совершенно в противоположном направлении.