Песочница - Кригер Борис. Страница 51

Я ответил, что я совсем непримечательная личность, кому я на фиг нужен, но все же полюбопытствовал, что такого в очередной раз совершил мой папа? Мама объяснила, что в данном случае речь идет не о моем отце, а о Папе Римском, который недавно в одной весьма академической лекции неосторожно посмел процитировать фразу шестивековой давности… Фраза неполиткорректно намекала на жестокую сущность ислама и на то, что он насаждается мечом, а не добрым словом. Весь исламский мир вспыхнул и ответил жестокостью на обвинения в жестокости!

Я успокоил маму, что ничего плохого про пророка Мухаммеда в пьесе нет! Но она настаивала, желая непременно поскорее узнать, что я там про него написал.

Тогда я сказал, что ничего про него не написал. Он сам сказал о себе все, что счел нужным. Мама возразила, что я придуриваюсь и что это же ясно, – все, им сказанное, вложил ему в уста никто иной как… Нет, не Аллах, а я… А вы подумали, Аллах? Вы плохо знаете мою маму… Ее не успокоил мой уклончивый ответ, что, следуя учению пророка, мне не следует бояться его разбушевавшихся последователей, потому что только погибнув в борьбе, можно попасть в рай!

Читатели мои строгие, друзья мои верные, любимые мои родственники, ласковые мои домашние, успокойтесь! Я все поясню. Эта пьеса не о пророке Мухаммеде и не о Будде. И вовсе не о Христе. Эта пьеса… обо мне!

Конечно, после драки кулаками не машут. Пьеса написана и поступила на свалку литературной истории, где ее либо забудут, либо нет, что, в общем, не имеет значения. Поздно оправдываться, что я хотел родить девочку, а получился мальчик, в духе еврейского анекдота:

Я честно скажу – я не хотел девочку. Я родил то, что собирался родить… Пьесу «Исцеление пророков».

Многие авторы рано или поздно приходят к тому, что пытаются объяснить сами себе и всем остальным, зачем они пишут. Оруэлл отметился брошюрой: «Зачем я пишу?» Фаулз посвятил этой теме немало строк. Да только ли они?

Практически каждый, собирающийся оставить оттиск своих мыслей на бумаге, задается вопросом: «А может быть, лучше было промолчать? Не позориться своей посредственностью? Не повторять уже в тысячный раз повторенное?» Но жажда выговориться сильнее этих самозапретов…

Конечно, во все времена авторы ищут еще и славы. Если я скажу, что я не ищу славы, – вы не поверите, вы просто захлопнете мою книжку и швырнете ее в камин. У вас нет камина? Извините. Ну, тогда в мусорное ведро… Туда ее, в мусор, или лучше в макулатуру, обменяете ее на что-нибудь стоящее. Что, уже не меняют макулатуру на Дрюона? А какой век на дворе? Да что вы говорите? Двадцать первый? Так это же везение! Нам повезло! 21 – это же очко! Мы выиграли! [42]

Так о чем это я? О славе? Ну, вы приготовились? Тогда слушайте:

Я НЕ ИЩУ СЛАВЫ!

Не верите? Ваше право. Конечно, вы скажете, что я поднял тему пророка Мухаммеда, чтобы прославиться. Ведь теперь самый легкий путь обзавестись скандальной славой – это покритиковать ислам или их пророка. Обозвать его предводителем пастухов стадов табуреток. Это так. Не спорю. Знаменитый современный французский писатель Уэльбек [43], сколотивший состояние в шесть миллионов евро всего за четыре-пять романов, в одном из интервью назвал ислам «самой тупой религией» (la religion la plus con), за что подвергся судебному преследованию, однако, на его счастье, был оправдан. Несколько утомленному угрозами со стороны мусульман Уэльбеку, правда, пришлось бежать из любимого Парижа сначала в Ирландию, а затем в испанскую глубинку, где он недавно написал роман «Возможность острова», который еще до выхода объявил своим лучшим произведением.

Роман вышел в 2005 году. Я читал его по-французски. Точнее, брался читать и бросал. Я плохо знаю французский? Да нет, не так чтобы плохо… Мне этот роман показался бредом, хотя тот же Анатоль Франс бредом не кажется, даже когда читаешь его по-французски, но, возможно я изменю свое мнение (я имею в виду о Уэльбеке), а поэтому пока прошу проигнорировать сказанное мной по этому поводу, хотя про ислам прошу отметить, что более половины славы Уэльбеку принес его скандал с мусульманами, тем более, что с его стороны это был отнюдь не дебют на стезе задирания приверженцев Корана.

Да, мусульмане показывают нам свой норов… Рот затыкают почище инквизиции. Конечно, во времена Галилея и Декарта было опасно писать нестандартные соображения о Святой Церкви, устройстве Вселенной и прочих насущных предметах. Вы скажете: люди, желавшие славы, высказывались, гибли на кострах и завоевывали бессмертие?

Во времена сталинских и фашистских застенков тоже было опасно открывать рот… Люди открывали, гибли – и снова завоевывали бессмертие. Как у Высоцкого:

Вы действительно думаете, что все они искали славы? Нет. Просто свобода слова и совести – это когда ты действительно можешь дышать и говорить свободно, невзирая на уродов-фанатиков всех мастей! А для некоторых говорить так же необходимо, как дышать!

Помните, как в пьесе?

Нет, я не ищу славы. Зачем же я тогда пишу? Я ищу собеседников. Я готов публиковать свои книги анонимно, пусть только их читают люди. Пусть они им не нравятся. Пусть они их раздражают. Пусть они меня поносят… (Я имею в виду не вообще, а по существу.) Но только пусть читают. Потому что мне нужны собеседники, или хотя бы один собеседник…

ЛЮДИ! АУ! ВЫ ГДЕ?

А, вот вы где! Вы меня читаете! Спасибо… Тогда я попытаюсь ответить на вопрос, зачем я пишу, проследив, как возникла идея пьесы «Исцеление пророков» и каким образом она была написана за три коротких, но столь многое вместивших дня!

Недавно мой редактор организовала запись глав из моего романа «Маськин», пригласив народного артиста России Ивана Краско. Я позвонил ему накануне и попросил, чтобы он читал с любовью… Иван Иванович рассмеялся и сказал: «Ну а как еще? Как можно не любить вашего Маськина? У меня у самого маленькие дети. Я и им буду эту книжку на ночь читать!»

Ах, как он читал! Послушав его запись, я понял, какую силу может иметь слово, когда он вложено в уста блестящего артиста!

Так я решился ступить на шаткое плато драматургии. А тут еще по случаю недорого купил шеститомник Мольера на французском, 1818 года издания. Ну, дурной пример, как говорится, заразителен. Недурной – тоже. А пьесы Мольера очень недурны, хотя в современном мире, конечно, на любителя… Эти книги оказались такими старыми… Их могли бы держать в руках поздний Наполеон и ранний Пушкин. Кстати, вы знаете анекдот о Пушкине и 1812 годе?