Бьющий на взлете (СИ) - Якимова Илона. Страница 19

Эла как-то сказала ему про дочь:

— Трудно ей будет, когда вырастет…

— Почему? Станет не пришей кобыле хвост, ветер в голове, как я?

— Да нет. Ты в зеркало давно смотрел? И вообще…

— Что вообще? — он сунул рыльце в ближайшее зеркало. — А что такого-то?

— Ну и дурак ты, дарлинг, Йежиш Мария.

— Люблю вот говорить с девочками. Что сразу дурак-то? Пояснить можешь?

— Могу. Она каждого мужчину будет сравнивать с тобой. И мало кто до выставленной тобой планочки допрыгнет.

Он не поверил тогда:

— Да ладно. Что во мне такого-то?

Она только плечами пожала беспомощно, не стала пояснять. Но теперь он уже понимал и сам. Все же у насекомых очень прилично это дело обставлено, потомство не особо знакомо с биологическими родителями, а вот у людей тут какая-то хрень. Живи себе потом и красней. Но, вопреки предсказаниям Элы, никаких трудностей с фигурой отца Анеля не испытывала. Изучала себе моду и дизайн в миланском колледже, в ресторанах официанты принимали их за пару, свежая девица при возрастном плейбое — оно и немного льстило, и сильно раздражало одновременно. С одной стороны, это значит — он еще ничего такой, а с другой — куда же это годится? Годилось, потому что Грушецкий не тянул внешне, например, на полтинник. Внешне он застрял где-то около сорока, и давние знакомые, а не только ехидная дочь, при встрече интересовались прямо, не спит ли он в гробу, как положено вампирам. Кабы знали они, до какой степени то была, в сущности, верная формулировка… Ктыри не стареют, они умирают в полете, становясь из серебряных золотыми. Очнулся в сказочке, называется, и знаешь, кто ты, и что с тобой происходит, и что будет происходить, и никакого кризиса среднего возраста — наслаждайся. А что это не та правда, к которой ты был готов о себе — так Новак ведь предупреждал. Тренировки на силовых трижды в неделю минимум, плаванье и баскетбол. И трекинг до упаду по пересеченной местности. Он гонял себя не как друга, а как врага, все ожесточенней, не давая поблажки с возрастом. Взрослел достойно, прежде чем начать стареть красиво. Эла вот не постареет уже никогда.

— Ты мой героооой… Ты самый красивый мужчина в Англии, Майкл.

— По-моему, ты надо мной прикалываешься, а?

— Так, только самую малость. Жаль, ты больше не можешь скинуть мне в мессенджер фоточку торса.

Ему ее не хватало. Очень не хватало. Куда сильней, чем пока была жива, хотя сейчас они разговаривали чаще. В разговорах с отсутствующими и покойными есть огромный плюс: они всегда говорят либо то, что ты о себе знаешь и так, либо то, чего ни при каких условиях не хотел бы слышать. Не успеваешь соскучиться в разговоре.

— Это вуайеризм, дарлинг, могла бы оставить меня в одиночестве хотя бы на время…

— Я бы с удовольствием, и никак не ожидала такого эффекта, веришь? По логике, с тобой должна была слиться некогда обожаемая тобой Натали…

— Кто?

— Ну, Натали. Цыпленочек этот. В Праге.

— А.

— Никогда бы не подумала, что ты забудешь, ради кого убил меня…

Она неправа, но спорить с ней бесполезно. Этот неловкий момент — саму смерть — они впрямую ни разу не обсуждали. Зачем портить то хорошее, что у них есть?

— Я не убивал. Ты выбрала смерть сама… ты меня подставила.

— Ну, есть немного.

— Зато ты осталась со мной навсегда, как того и хотела.

— Ну, извини.

— И я полностью твой — в том смысле, в каком вообще могу кому-то принадлежать. Странно исполняются мечты, да, Эла?

— Я тоже хотела не этого. Я-то никак не хотела не расставаться с тобой никогда. Во всяком случае, именно таким извращенным образом…

— Тогда замолчи и перестань подглядывать.

Когда он находил себе бабу, она обычно пропадала надолго и дулась. Иногда бывало, возвращалась тут же после свидания и язвила. Она так злилась, что никогда не мешала ему во время секса — бесценное преимущество при подобном сожительстве. Прикольно было обсуждать с ней ощущения, параметры и стати новой любовницы откровенно, как никогда бы не смог в жизни, все-таки у них было очень общее, едкое чувство юмора. Восемь типов близости, говорите? У них совпадало семь. На восьмом — общие ценности — они и разошлись. Что ж тут поделаешь. Чаще всего проще убить партнера, чем принять его жизненную позицию. Или расстаться. Расставаться он умел в совершенстве, она не умела вовсе. Она иногда замолкала, иногда злилась и говорила гадости. Но этим трем годам разговоров он, говоря откровенно, предпочел бы одну-единственную возможность обнять ее, ощутить по-настоящему полно.

Наверное, дело было в кольце. Он его так и не выбросил.

Более того, таскал с собой в кругосветку.

Глава 16 Across The Universe

AcrossTheUniverse

Палос-де-ла-Фронтера и Ла Рабида, ярко-белая на фоне ярко-синего неба. Он прошел в те же двери, что и Колон, тщеславный жадный генуэзец, четыреста лет назад. Стоять на тех же камнях давало ощущение сопричастности времени, одномоментности существования с ними, ушедшими, а значит — бессмертия. Призраки каравелл под стенами не исцеляли, ибо являлись жалким подобием того, что творилось в душе.

Отправиться в путь. Собрать пыль времени на трекинговые ботинки. Загарпунить кита. Он же все равно сожрет тебя изнутри, что ты ни делай — эта невозможная летучесть, легкость, центробежная скорость, его словно раскручивало, отторгало от земной коры ускорением, тогда он считал это белым китом. Есть люди с тавром одиночества, как иные с татуировочкой на бицухе. Устав гоняться за кашалотом, он просто набил его на предплечье и посчитал разговор оконченным, но нет. Кит всегда оказывался впереди на полплавника. За сорок пять лет он надежно упаковал зверя под обшивку желтой подводной лодки, но порой кашалот крушил субмарину изнутри — и все рухнуло в Праге. Потому что там было не три смерти, а четыре, четвертая — его собственная. Знать о себе вот это и жить — такое себе. Привыкаешь не сразу.

Обещая вернуться, но не собираясь возвращаться.

Путешествие — образ мысли и образ жизни. Мореплавание порождает безответственность, моряк — всегда немного странник, смертник, отщепенец. Надо ли говорить, что Гонза страстно любил и корабли, и путешествия, и путешествия на кораблях? В служебной каютке сухогруза, на борту яхты, на худой конец, заточенным в гулком чреве парома. Сотовая связь поставила точку в романтике путешествий. До спутника, повисшего над головой, ты отправлялся в дорогу, имея полную возможность не вернуться обратно, высокую вероятность встретить жребий, просто пропав без вести, в пути. Теперь такой роскоши почти не осталось. Зато тебя как бы нет, пока ты в пути, — прекраснейший способ достичь нирваны.

Шел, как Колумб, против ветра. Как Магеллан, одержимо рвался вперед, не считаясь с людьми и жертвами. Носил в себе того и другого. К чему пришел? К чему вообще приходишь к полтиннику после молодости, типичной для любого приключенца, полной событий, казавшихся важными, переживаний, соблазнительно острых? К пустоте.

К пустоте, подобной глубине океана, куда не достигают лучи солнца. Но его пустота хотя бы освещалась факелом негасимой мечты, соблазняла, подобно наросту самки удильщика.

Почему именно кругосветка? Нет ничего глупее идеи просто пройти вокруг чего бы то ни было, добыть ачивку, а наработка личного километража давно уже не интересовала его, вырос. Он просто отдал долг себе, десятилетнему, в приглушенном свете ночника до одури смотревшему на старинный портулан, висевший на стене детской, — копия, конечно, но именно потому он страстно желал подлинности — засыпавшему погребенным под тяжестью кругосветной мечты. Наверное, у него после уже не осталось мечты, и это было одной из проблем взрослости, зрелости. Перед стартом заехал к матери и повидался с Анелькой. Странное было ощущение: с одной стороны, он честно рассчитывал не вернуться — по какой-нибудь нелепой случайности, подстерегшей опытного человека, ну, вы знаете, как это бывает; с другой стороны, с небывалой остротой и свободой переживал каждый день пути — как в последний раз. Собственно, оно и было последний раз. Живем единожды, завтра никогда не настанет, поэтому каждая возможность — твоя последняя. У него уже никогда не будет кругосветки — потому что кругосветка уже была. Парадокс, редко осознаваемый человеком в обычной жизни, но вполне понятный в пути.