Бьющий на взлете (СИ) - Якимова Илона. Страница 29

Он готов был унизиться, но знал, что бесполезно.

Он потерял ее навсегда, она уже не вернется.

Любовь омрачилась смертью, воздуха не хватало, темнело в глазах.

Глава 24 Запах женщины

Проходя обратно к мосту, сдвинул с пути какую-то бабу, даже не глянув в лицо, было не до того. Осенью парфюм на женщинах особенно, вызывающе резок, да еще на ветру, вблизи моря. Вот зачем это? Настоящая женщина не смердит. Ее чуешь в зоне контакта, а до того — как тепло, излучаемое к тебе.

— Вы?

Вынужденно посмотрел туда, откуда раздался возглас, из бездны-то слепого отчаяния сфокусировать взгляд тяжеловато — и это оказалась она, та, которая коленки, цепочка на щиколотке, бархатные глаза. Потирала плечо, смотрела на него с непередаваемым выражением лица. Как если бы обрадовалась и проголодалась одновременно, и тут он такой, с бургером и торсом навынос. Буркнул squsa и двинулся дальше. Не было никакой охоты вновь обсуждать с ней беллини и рубашки в тон глаз. Не теперь.

И тут прилетело в спину:

— Могу я предложить вам… утешение?

— Вы… предложить мне… что?

Остановился и обернулся. Он не ослышался? Его и впрямь приняли за старика, которому допустимо только сочувствовать? Горечь, полынь, абсент — вот что он был такое сейчас изнутри. Смерил взглядом с головы до ног, задержался на щиколотке. И слово-то какое подобрала, сучка… утешение! На шлюху не похожа, хотя… ну и что? Он может себе позволить.

— И как зовут столь настойчивую в утешении синьору?

Она засмеялась:

— Да вы на ходу подметки рвете при знакомстве, ничуть не тормозя… Джудит!

— Джудит… — его позабавило. Ладно, даже если и так. — Ну что ж. Джудит. Пойдем к тебе. Если, конечно, тебе и сегодня по вкусу моя рубашка.

Тепло. Дуновение жизни. Возможность прильнуть. Еда. Почему нет, в конце концов? Почему он обречен выпрашивать прощенье у трупа, давно сгнившего под белым камнем? У насильницы, подселившейся в его голове к воспоминаниям, которые хотел бы сохранить без горечи? У него одно лишь священное право — право на свободу — которую яростно охранял от посягательств, но был вынужден отдать ее во искупление. Так вот, он наконец свободен. И от белого камня тоже. Он отработал. Больше нечего ставить ему в вину.

— Рубашка… — рот Джудит приоткрылся, округлился, острый кончик языка подразнил и исчез. — Рубашка зачетная. Дашь поносить?

Грел огонек острого интереса в ее глазах, фактически возвращал к жизни. И Фабр с ним, что не видно ее природы. Секс — привычный способ для мужчины ощутить себя живым, нужным, не просто привычный, но единственно возможный, из того времени, когда он еще был мужчиной. А сейчас-то и подавно… она же, сама того не понимая, предлагала еду, наивная, жадная, хищная, так похожая на… Было в ней что-то смутно знакомое, он никак не понимал, что, а потом дошло.

Она была похожа на Элу.

И осознание обожгло… Ну, как похожа. Напоминала чем-то. Роскошное расцветшее тело, длинные ноги, широкие скулы, разрез темных глаз. Не Гонз-стандарт, определенно, он на таких не западал. Но тут что-то внутри затосковало и отозвалось. Стало больно и горячо в том, что он считал сердцем.

И взглянул на Джуд по-другому.

Баба крепкая, сдюжит. Она сама хотела. Что такого-то? А эта или другая, какая, к черту, разница? Он умеет брать понемногу, чтоб не нанести существенного вреда. А ему надо, очень надо сейчас. Жрать хочется так, что в глазах темно. Это не про секс, дорогая, но ты и не заметишь. Не почувствуешь. Только останешься чуть более усталой, чем после обычного акта. Эла… Эла точно сказала бы об этой что-нибудь этакое. Или они обсудили бы ее после. Не надо об этом думать, Эла ушла. Снова ушла. И он наконец свободен. Свобода ограничивается только привязанностью, принятой на себя добровольно, только любовью. Но у него вконец сорвало ограничитель.

— Дам померять. На голое тело.

Джудит, склонив голову к плечу, поглаживала его взором, скользила по плечам, рукам, торсу:

— Только не говори, как зовут тебя. Обойдемся без пошлости?

— Гонза. Разумеется, обойдемся.

— Ты местная?

Комнатка в трех звездах тесна и не слишком уютна, это вам не палаццо. Знавал он такие апартаменты — стены картонные, соседи будут болеть и подбадривать в сексе отстающего. Но на этой старой барже, догнивающей в водах Адриатики, не сыщешь более надежного убежища от самого себя, да и не нужно.

— Я? Нет, конечно. Перелетная.

Тесно. Повернулся, коротко оглядываясь, странное какое-то ощущение, что-то напоминала ему комната — сотни таких же перевидал за долгую жизнь приключенца-путешественника. Или тут что-то еще? Джуд явно жила здесь мало, только спала, никакого личного отпечатка в пространстве, ни даже разбросанного белья… и есть ли оно у нее — и на ней — вообще? И во что он, интересно, встрял, кроме секса? Ах да, он же намеревался поесть. Джуд потянула с него куртку, на мгновенье стеснив руки.

— Подожди. Я тебе кое-что должен. Стаканы есть?

— Конечно, — выставила на хромоногий столик у окна два бокала.

Окно во внутренний кирпичный двор, дефективный балкончик. Вскрыл бутылку просекко, плеснул в шипучку персиковый сок, Джуд засмеялась. У нее и смех бархатный, переходящий в грудные ноты, что с таким бюстом не удивительно.

— Ты не забыл!

— Я редко что-нибудь забываю.

— Наверное, тяжело так жить?

— Ну… — пожал плечами и не ответил.

Не тяжело, дарлинг. Просто невыносимо. Но где тебе понять-то.

Спросила, качнув к нему бокалом:

— А тебе?

Губы ее были облиты бежевым, пахли вином и летом. На исходе октября очень кстати. Какое-то время он сможет прожить на выкачанном адреналине, на заемном тепле, главное, вовремя остановиться, не сожрать до скелета.

— А я не люблю сладкое.

Налил себе чистого. В дверь постучали.

— Это что?

— Ресторанная доставка, что же еще… мы могли бы поужинать внизу, но сегодня ты редкостно, удивительно, восхитительно нетерпелив. Возьми у них пакет, хорошо?

Пока забирал пакет, сзади, за спиной, шуршало дамским тряпьем, Джудит скинула жакет, возилась с платьем… зачем? Женщину должен раздевать мужчина, глупости это все, самостоятельность их всякая. Повел носом в принесенный пакет:

— Тартар? Это к беллини?! Синьора ни в чем себе не отказывает… ты уверена?

— Я голодна, — обернувшись, отвечала так, словно оно объясняло всё. — А ты?

— Нет. Может быть, потом.

— Может, и потом…

Сделать это красиво.

Красиво Грушецкий любил и умел. На внешность не ставил никогда, брал стилем, харизмой и обхождением. А потом, мужчина, умеющий носить брючный костюм и галстук — как ненавидел он официальный прикид в эпоху работы в теленовостях! — имеет бонус, он и в карго выглядит мужчиной, умеющим носить костюм, то есть, стильно, дорого, эффектно, этакий плейбой на отдыхе. Впрочем, делать-то тут особо ничего не требовалось, не девочка, знала, зачем звала. Тесно, не развернешься, в три шага можно пересечь всю комнату, нагнуться к Джуд, притянуть к себе. По росту она приходилась лбом ему в подбородок, уютно умещалась в объятиях, втекала в изгибы тела, вжималась в его твердость и плотность своей жаркой истомой, податливостью, влагой.

Переход от контакта галантного, медленного и плавного к жадному и горячему женщин обычно завораживал, они мягчали, покорялись, иногда и от неожиданности. Быстрота, буря, натиск… Эла тоже слабела от быстрого сближения, изумлялась так трогательно, когда он наклонился поцеловать ее — там, в «Гаштале». Так, не надо сейчас вспоминать о ней, лишнее. Джуд не была исключением из правила, отзывчиво подалась навстречу. Нужно эту целовать, не заглядывая в глаза, иначе ужас может пересилить в ней похоть. Он прямо ощущал, как тварь его рвалась наружу, впивалась в доступную плоть. Всего один раз, ничего страшного, жива останется, жива, так уж и быть…