Незнакомка с родинкой на щеке - Логинова Анастасия. Страница 12

– Тише! – взмолилась я. – Нет, граф Шувалов здесь ни при чем. И за расследование в полной мере я браться не собираюсь. – Тогда я действительно еще в это верила. – Мне лишь надобно прояснить некоторые обстоятельства… считайте это праздным любопытством, если вам угодно.

Кошкин хмурился и был мною очень недоволен:

– Право, вам стоит найти более безобидное применение вашему любопытству. Это не просто семейное убийство из-за какого-нибудь наследства. Это революционеры, политика!

– Но вы это отрицали только что, за столом…

– Начальство из управления дало приказ не поднимать шумихи покамест и все отрицать… Вы же понимаете, что начнется в столице, ежели это и правда революционеры? Ведь с какой помпой мы заявили два года назад, что последний из них казнен и отныне с революционными настроениями в государстве покончено навсегда. А какой резонанс это вызовет в обществе! И снова, снова начнет буйствовать жандармерия, утихнувшая едва-едва, снова всех кого ни попадя станут таскать на допросы, снова за это, – он мотнул головой в сторону книжного шкафа, – можно будет загреметь в ссылку.

– Так, может, это и правильно? – с сомнением спросила я.

Кошкин тотчас кивнул:

– Правильно. Ежели за убийством генеральши стоят именно революционеры. Но… – он помялся, – чиновник из канцелярии градоначальника, что выдвинут на это дело, ясно дал понять, что есть основания в этом сомневаться. Мы говорили вот только что, часа три назад.

– Вы говорили с Фустовым? – уточнила я.

Кошкин внимательно на меня поглядел:

– Вы никогда не перестанете меня удивлять, Лидия Гавриловна. Откуда вы знаете Фустова?

Я вздохнула:

– В том-то и беда, Степан Егорович, что я совсем его не знаю. Вам бы я доверилась, но понятия не имею, стоит ли с господином Фустовым делиться хотя бы частью того, что я разведала.

– Ежели вас интересует мое мнение, то сыщик он толковый, – ничуть не раздумывая, отозвался Кошкин. – Находчивый, образованный весьма и весьма. Учился, представьте себе, в Сорбонне. Из благородных. Высокомерный, правда, излишне: за полгода в Петербурге близких знакомств, насколько знаю, так ни с кем и не свел. Сторонится всех. Впрочем, от приглашений начальства не отказывается. И со взятками, знаете ли, борется со всей страстностью… Поссорился, говорят, с роднею, оттого в полицию и пошел после своей Сорбонны. Назло им, что ли… Сам черт в их мудреных нравах ногу сломит.

– И все же вы неплохо его знаете, – заметила я.

– Это оттого, что мы оба на службу в Петербург всего с полгода назад перевелись и на первых порах он тоже в городской полиции устроился. В одних коридорах, можно сказать, толклись и здоровались, ясное дело, каждое утро. Но дружбы меж нами нет, Лидия Гавриловна, не рассчитывайте.

Я горячо поблагодарила Степана Егоровича. А после вышла, чтобы принести из спальни книгу, должную вернуть. И не переставая думала о Фустове: дворянского рода, учился в Сорбонне, поссорился с родными и устроился в полиции… Весьма любопытная биография. Вспомнила и хорошее лицо с внимательными глазами. А возвращаясь в гостиную, уже точно знала, что рискну довериться этому господину. Была не была.

Однако мысли о расследовании пришлось оставить, ибо я успела к самому разгару очередного спора.

– Бросьте, Степан Егорович, – вяло отмахнулся мой супруг на какую-то реплику Кошкина, – вы сами знаете, что это были революционеры.

– А ежели все-таки не они? – проявляя чудеса выдержки, ровно ответил тот.

– А ежели это не они – вдруг! – то убийства, ими совершенные, возобновятся в самом ближайшем времени. Революционеры не остановятся, покуда жив хотя бы один из них. Это и младенцам понятно. А власти миндальничают и, вместо того чтобы вешать как собак, внимают письмам женушек и маменек да заменяют казнь ссылками!

Кошкин глядел хмуро, краснел от возмущения и несогласия, а на последнем утверждении все-таки не выдержал:

– Позвольте, Евгений Иванович, но властей и жандармерию обвинять в мягкости – это уж слишком… Виновные в убийстве императора были найдены тогда в течение месяца! И казнены через повешение. Все! А за последующие два года точно так же казнены и более-менее видные деятели «Народной воли». Да и прочие, лишь едва связанные с сей организацией, арестованы и отправлены в ссылку.

– Ну-ну, казнены… Вам напомнить, как эту ненормальную, Веру Засулич, отпустили на все четыре стороны в зале суда? После того, как она при свидетелях стреляла в Трепова!

– То было в семьдесят восьмом, до убийства императора… И потом, Трепов все-таки выжил, – отвечал теперь Кошкин не очень уверенно.

– Вот то-то и оно! Чтобы наши власти начали шевелиться, непременно сперва нужно кого-то убить!

– Ах, господа, прошу, не будем о политике… – взмолилась Долли, ибо беседа давно уже перестала быть пустой светской болтовней.

– …А ссылки эти – смех, да и только, – не слушая нашу гостью, продолжал Ильицкий в запале, – им в ссылках живется сытнее и вольготнее, чем нам с вами в столице. Переписка с европейскими революционерами для обмена опытом? Пожалуйста, сколько угодно – стоит лишь проявить фантазию! Писание этих их мемуаров с последующей пересылкой сюда, в Петербург? Опять же сколько угодно! И те мемуары читают здесь с большим любопытством, смею вам заметить, Степан Егорович! А лет через пятнадцать – двадцать эти деятели выйдут на свободу и всем скопом вернутся в столицу. Совсем еще не старые и ни черта, кроме как мутить воду да делать бомбы, не умеющие. И они обязательно найдут себе последователей здесь – среди тех, кто на их мемуарах вырос! Как вы думаете, Степан Егорович, за кем тогда будет сила? За нами или за ними?! – он неопределенно мотнул головой куда-то за окно.

Кошкин ничего не ответил, смутился. А Владимир Александрович как-то невесело хмыкнул:

– Ежели сила за ними, то, выходит, и Россия уже они. А не мы. И стоит ли нам вмешиваться в дела их России?

Ильицкий метнул на него бешеный взгляд:

– Россия не будет их. Никогда! Я скорее сдохну, чем это допущу!

Владимир снова хмыкнул, еще менее весело, и дружески потрепал Ильицкого по плечу.

– Пойдем, Вольдемар, пойдем… – тянула его за рукав супруга. – Эллочка, поторопись! Поздно уже, а нам еще до Итальянской добираться… Благодарствуем, Лидия Гавриловна, за угощение.

Долли, взволнованная столь радикальными речами, теперь настойчиво подталкивала супруга к выходу, сама накинула на плечи узорчатую розовую ротонду, сконфуженно попрощалась и с удовольствием вышла вон.

Не стал задерживаться на вторую чашку чаю и Степан Егорович, вскоре отбыв за остальными. Да и мне в этот раз отчего-то было неловко оставаться с мужем с глазу на глаз… Не дожидаясь Кати, я сама взялась собирать на поднос пустые чайные чашки. А мысли были лишь об одном. Право, я всяким уже видела Женю и полагала, что удивить он меня не сможет, но…

– Позволь, ты серьезно это? – с чайной парой в руках я повернулась к нему, не донеся ее до стола. – Про «вешать как собак». Ты в самом деле так думаешь?

И по лицу его увидела – в самом деле.

– Ты знаешь, сколько лет было Ксении Хаткевич? – спросил он.

Подошел, прожигая меня черными глазами. И сам ответил:

– Двадцать один год. Немногим больше, чем тебе. У нее осталось двое маленьких детей – детей, у которых больше нет матери. Была – и нет.

Я смутилась, попыталась снова заняться посудой, чтобы уйти от разговора, но Ильицкий не дал отвести мне взгляд – поднял мое лицо за подбородок и заставил смотреть ему в глаза.

– И можешь ли ты хоть на долю мгновения представить, что чувствует сейчас ее муж? – Я слабо качнула головой. – А что стану чувствовать я, если потеряю тебя? Почему ты никогда не слушаешь меня? Хочешь, чтобы я запер тебя дома? Увез в глухую деревню? Я сделаю это, клянусь.

Я аккуратно поставила чашку на стол и отвела его руку. А после качнулась к нему – обняла и уткнулась лицом в напряженную, одеревеневшую шею. Обняла так крепко, как только могла. Но на душе потеплело, лишь когда Женя сам прижал меня к себе. Будто оттаял.