Незнакомка с родинкой на щеке - Логинова Анастасия. Страница 7

– Лида, ты что? Не вздумай плакать… и запомни: все будет хорошо.

– Все будет хорошо… – повторила я.

А про себя закончила: мама тоже так говорила. А после ее убили.

Наверное, я просто очень устала в тот день, но мне не хотелось больше знать о той незнакомке ничего. Я и впрямь посмела надеяться, что никогда о ней более не услышу. Она сама обещала, что оставит нас, и Женя с нею поговорил… Так стоит ли мне знать подробности?

А наутро выяснилось, что Женины шуточки про труп незнакомки в лесу были на редкость неуместны, потому как накануне ее действительно убили.

Глава четвертая

Меня разбудил бьющий в глаза свет, и тотчас я поняла, что так быть не должно. Проспали!

Но Ильицкий никуда не торопился, а сидел, закинув ногу на ногу, в кресле у изголовья кровати и мирно пил кофе. Была за ним такая скверная привычка – проснуться чуть раньше, тихо сесть рядом и глядеть, как я сплю. Признаться, всякий раз меня это смущало.

– Боже, который час?! Ты, верно, уже опоздал! – всполошилась я спросонья.

Женя оставался невозмутим:

– А я решил больше вовсе не ходить на службу. Надоело. Лучше стану каждое утро приносить тебе кофе с пирожными.

Кофе, к слову, пах божественно, а на вкус был еще лучше – в чем я убедилась, приняв из рук Жени чашку. И только потом догадалась:

– Ах, сегодня воскресенье… Откуда пирожные?

– Сам испек, – гордо соврал он и выбрал для меня огромное, лимонно-желтое с розовой обсыпкой. – Называются baiser. Ты знаешь, как с французского переводится «baiser»?

– Совершенно не знаю, – тоже соврала я.

И Женя с удовольствием мне объяснил, весьма подробно остановившись также на других французских substantifs et verbes [10].

О вчерашнем не говорили, будто не было ничего. Может, стоило забыть вовсе… но позже, когда, покончив с baisers, мы все-таки оделись, я будто бы между прочим спросила:

– Милый, раз сегодня воскресенье, отчего бы нам не пригласить кого-нибудь на ужин? Степана Егоровича, скажем.

Ответом мне был кислый взгляд из-под бровей, который в полной мере выражал мнение Ильицкого о вышеупомянутом Степане Егоровиче. Впрочем, меня это не испугало.

– Мне надобно отдать одну книжку, что он давал прочесть, – объяснила я.

Книжка называлась «Пѣна и пѣнистая жидкость въ дыхательныхъ путяхъ утопленниковъ», но я обошлась без этих мелочей. Поморщилась выбранному мужем простому черному галстуку и с дотошностью начала повязывать модным английским узлом другой, темно-синий и атласный.

– Кроме того, – продолжала я меж тем, – нам следует собирать общество хотя бы изредка, не то все подумают, будто мы так счастливы вдвоем, что нам совсем никто не нужен. А людская зависть никогда не заставит себя ждать, ты же знаешь. Шептаться станут, рассказывать всякое. Могут и на службе тебя невзлюбить.

– Меня? С моим золотым характером да невзлюбить?!

Женя иногда так шутит, ибо характер он вообще-то имел тяжелый. Был вспыльчивым и крайне нетерпимым к людской глупости, а также ко всему, что за нее принимал. Оттого друзей у него было не так чтоб очень много.

– Впрочем, если тебе хочется, – смилостивился он, – то зови своего Кошкина. Мы же и впрямь не дикари какие-нибудь. – Женя взял мои руки в свои и ласково продолжил: – После же мы поедем в театр, чтобы общество, не дай бог, не подумало, что нам есть чем заняться вечерами. А по пятницам я стану ходить в бордель – тогда мы запутаем всех еще больше. Здорово я придумал?

– Да, милый, – не менее ласково согласилась я, – а я в таком случае благосклонно отвечу на то письмо нашего соседа по даче. Женечка, какой же ты у меня умный!

Он напрягся мгновенно:

– Какой еще сосед? Николаев, который водил тебя танцевать? Он писал тебе? Или тот другой, прыщавый малолеток с дурными стишатами в альбоме?

– После, Женя, – отмахнулась я в том же легком тоне, – сперва распорядимся с обедом. Негоже приглашать одного Кошкина – я думаю написать Раскатовым, они как раз задолжали нам визит. Вспомни, вы с Павлом Владимировичем так хорошо и обстоятельно обсуждали реформу образования – даже сошлись во мнениях. А Светлана мне показалась весьма интересной собеседницей. Что ты думаешь?

Ильицкий предсказуемо скривил губы:

– Я думаю, что у его сиятельства графа Раскатова не много найдется общих тем для беседы со вчерашним полицейским урядником из Пскова. При всем моем уважении к твоему Кошкину. Однако так как Кошкин для тебя, очевидно, интереснее графа, то позволь, я вместо Раскатова приглашу своего армейского товарища. К его жене как раз на днях приехала сестра из Харькова. Милейшая особа, блондинка.

Я вздернула брови:

– Ты что же, решил сосватать Степана Егоровича? Чем он тебе досадил?

– Скажем так, я предпочитаю, чтобы моя жена водила дружбу с женатыми мужчинами.

Я удивилась еще более:

– Разве ж есть разница? Николаев, к примеру, женат, и тем не менее…

– Так тебе писал все-таки Николаев?!

Я неопределенно повела плечом, снова отмахнувшись:

– После, милый, после. Я немедля напишу Степану Егоровичу, а ты не забудь пригласить своего товарища с харьковской…

Я не договорила, потому как мой взгляд упал на заголовок утренней газеты. Очевидно, Женя принес ее вместе с пирожными, но едва ли заглянул в заметку на первой странице.

– Ты и теперь станешь говорить, будто не знаком с Хаткевичами?! – Я разозлилась столь сильно, что даже ударила его по плечу этой газетой.

А испугалась и того сильнее – жадно пыталась угадать Женины мысли, покуда он, хмурясь, бегал глазами по строчкам.

В заметке было сказано, что вчера, ровно в восемь пополудни, неизвестный бросил в коляску Ксении Хаткевич, молодой жены генерала, бутылку с зажигательной смесью. Она и ее горничная погибли тотчас, на месте. Неизвестный в суматохе скрылся.

Я никогда не видела прежде, чтобы Ильицкий бледнел. На челюстях его взбугрились желваки, а газета, смятая, полетела в угол.

– Останься сегодня дома, Лидия! – бросил он мне, срываясь бежать куда-то.

– Но…

– Не спорь! – он позволил себе повысить голос.

Я растерянно села, не зная, что и думать. Куда он поспешил? Что ему за дело до этого генерала и его жены? Немного придя в себя, я все-таки подняла газету, расправила смятые страницы. Перечитала заметку еще раз десять, надеясь хоть что-то понять.

Это произошло на Дворцовом мосту. Вчера в восемь. Ком в груди все нарастал, мешая уж дышать: Женя снова солгал мне. Он никуда не ездил с той дамою. Они были в городе, иначе к восьми Ксения Хаткевич никак не успела бы попасть на Дворцовый мост!

А неизвестный, что бросил бомбу, – неужто новый последователь этих народовольцев? [11] Я прочла заметку еще раз, чтобы убедиться: его не задержали. Надо полагать, в этот час Дворцовый мост малолюден, и сумерки, в которых легко затеряться, уже сгущаются. Замечено лишь, что это мужчина. Достаточно сильный и молодой, чтобы за ним никто не сумел угнаться. Лицо до самых глаз было закутано шарфом, так что его и приблизительно никто не описал.

А еще я отметила, что ни слова не сказано о кучере, что правил коляскою. Вероятнее всего, он тоже погиб…

Ксении Хаткевич исполнился двадцать один год, и она оставила сиротами двоих маленьких детей, девочек.

После я долго и бесцельно смотрела из окна спальни на шумную улицу и не знала, что делать. Негоже перечить мужу во всем, ведь он велел остаться дома. Ежели это и впрямь очередное буйство народовольцев, то опасения Жени более чем оправданны, но… полиции следует знать, что Ксения была здесь! И о записке. Решившись, я быстро оделась и поехала на Миллионную, по вчерашнему адресу.

Нет, я не собиралась выкладывать всю подноготную о моем муже первому же попавшемуся полицейскому – я даже сомневалась, стоит ли особенно откровенничать с Кошкиным, когда найду его. Для начала надобно просто выяснить, что известно следствию.