Забавы Герберта Адлера - Кригер Борис. Страница 16
Первым отреагировал Эдди. Он перелез за борт и уселся на носу корабля, так, чтобы быть ко всем спиной. Остальные тоже продолжали молчать. Атмосфера была липкая, как тяжелая, промокшая одежда, и всем хотелось поскорей ее сбросить. Два раза посадив кораблик на мель и слегка повредив винт, путешественники вернулись на берег.
Обед в небольшом ресторане прошел вяло. Герберт против обыкновения выпил несколько кружек пива и почувствовал себя совсем пьяным, поскольку почти не спал в предыдущую ночь, занимаясь перепиской с матерью Анны.
После обеда Энжела сразу предусмотрительно смылась к себе домой, а может быть, она просто куда-то спешила. Она отказалась взять Джейка с собой смотреть телевизор, и лицо Герберта сделалось хмурым, как придорожный булыжник.
«Уж не к нему ли она торопится?» – думал он. Об этом подумали все. Эдди учтиво попрощался.
Вернувшись домой, Адлеры стали обсуждать случившееся. Эльза взвилась первая и заявила, что немедлено едет к Энжеле и все ей выскажет. На счастье, Энжела позвонила сама.
– Как ты могла допустить такое? Зачем? Зачем ты с ним встречалась? – закричала Эльза, и не найдя больше слов, передала трубку Герберту.
– Действительно, – забасил Герберт, – ты как-то странно себя ведешь, и это мягко говоря. Сначала ты натравливаешь нас на этого человека, заявляя, что он совершил с тобой нечто такое, что и сказать-то нельзя, а теперь, после того как мы буквально обобрали его до нитки и вышвырнули на улицу, ты ходишь с ним по барам! Ты в своем уме? Как мы должны себя чувствовать? Как подонки или просто как идиоты?
– Хорошо, я больше не буду с ним встречаться.
– Энжела, ты что? Что ты? Ты ничего не понимаешь? – закричала Эльза, выхватывая трубку у Герберта. – Теперь он тебя обязательно убьет!!! Ты что же, думаешь, можно вот так поиздеваться над человеком, в котором, кроме гордыни, и нет ничего, и потом он тебя простит?
Герберта тоже трясло от раздражения, и он взял трубку обратно.
– Энжела, живи с кем хочешь, можешь подобрать с улицы наркомана со СПИДом, но нам-то зачем ты все это рассказывешь? Что это за особая форма садизма? – пропечатал каждое слово Герберт.
– Да что ты опять ей такое говоришь: живи с кем хочешь?! Вернуться к этому шизофренику? А завтра ты через полицию найдешь ее труп в канаве? – закричала Эльза.
– Хорошо, я больше не буду с ним встречаться… – заплакала в трубку Энжела.
– Ты что, по-прежнему любишь его? – спросил Герберт.
– Нет, – сразу и твердо прозвучало в трубке.
– Хорошо… Может, тебе его жалко? Может быть, у тебя болит совесть за то, что мы ему сделали? У нас у всех болит совесть… Хотя Стюард не преминул нам отомстить: отправил грязную кляузу, в результате которой мы должны выплатить третьему лицу три тысячи долларов, как раз те, что могли быть даны ему как отступные… Ответь мне, Энжела… Если бы тебя вернули в вечер перед вашим разрывом, ты повторила бы все в точности так, как это было, или ты о чем-нибудь жалеешь? – внешне спокойно, но не без труда произнес Герберт и стал взволновано ждать ответа. Энжела молчала. Герберт тоже не проронил ни звука.
– Да, я бы все повторила, – ответила Энжела.
– Тогда я тем более тебя не понимаю, – по-прежнему раздраженно, но с облегчением ответил Герберт. Уже завершившийся было конфликт начал разгораться с новой силой, и Герберт не скупился на сцены в стиле Хичкока. – Учти, он затянет тебя в постель, а когда хорошенько возьмет над тобой верх, дождется момента, когда ты заснешь…
– И задушит, – поддержала Эльза.
– Или воткнет ножницы в ухо, – подвел черту Герберт. Его затошнило от собственных слов.
Джейк прекратил издевательства над Энжелой, выхватив у Герберта трубку. Он стал успокаивать сестру и снова предложил приехать к ней смотреть телевизор, но Энжела опять отказала.
Адлеры потихоньку стали успокаиваться. «Она пообещала с ним больше не встречаться». Никто не верил этим словам, но все-таки с ними было как-то легче.
Энжела положила трубку и повернулась в кровати на другой бок. Ее голая спина со следами от купальника белела в темноте спальни. Стюард, лежавший рядом, с беспокойством спросил:
– Ты сказала, что я с тобой?
– Нет, – ответила Энжела, хлюпая носом.
– Отчего же ты плачешь?
– Они сказали, что ты меня никогда не простишь и убьешь…
– Какие глупости, – усмехнулся Стюард. – Это я был во всем виноват… Я так счастлив, что я снова с тобой…
– Нам нельзя больше встречаться…
– Глупости. Они не могут тебе запретить. Ты – взрослая.
– …они сказали, что я засну, а ты воткнешь мне ножницы в ухо по самую рукоятку…
– Твой папаша явно начитался Маркиза де Сада… – рассмеялся Стюард, а сам подумал, как действительно было бы хорошо всадить ножницы в это маленькое ушко…
Слава богу, в этот вечер все обошлось без экстримов, потому что мысли остались мыслями, и на этом витке обманов и разрывов, прощений и отмщений Стюард успокоился на пике долгожданной страсти, воображая, будто сечет Энжелу, и это наказание было сладким для обоих…
Часть 3
В переплетах поколений
Зачем на голой скале понадобилось поселять жизнь? Просто чтобы звучал хоть какой-никакой гомон, шелест, шорох? Или чтобы было чем попрекать Создателя – мол, взбалмошен и беспорядочен? И потом, эта бесконечная смена поколений. Словно бы луковица, матрешка, клубок. Нет, скорее, некая обложка, вставленная в другую обложку, а потом переплетенная третьей, и так до бесконечности, до исступления, до диаметрально противоположного результата… Согласно любому семейному преданию, всякий род является ветвью князей, а по глубинному ощущению всякого индивидуума сам он является, по крайней мере, независимой республикой, помещенной в герметически запаянный стеклянный сосуд. Поселясь в эдакой ампуле, трудно вникать в оставшуюся за прозрачными стенками жизнь. Ведь она, окаянная, требует точности выполнения повседневных трюков, без которых невозможно ее продолжение.
Снова паучок ползет по паутинке. Листики едва подрагивают на прохладном ветру, и листва напоминает зеленую водицу. А потом листопад… А дальше – снова зеленое шевеление. Для чего? Только такое бездарное существо, как человек, может задаться таким вопросом. Исключительный пакостник, нужно признаться, этот, как мы его изволили назвать, человек. Сам придурок, а всё в возвышенные сферы норовит плюнуть, будто ему дозволено; ничего, мол, стерпят и такое от венца творения. А вдруг он и не венец никакой? А вот, скорее всего, и не венец. Кишечная палочка, проживая в каком-нибудь беспросветном просвете провинциальной прямой кишки, тоже, небось, величает себя венцом творения. И прочие низшие твари тоже почитают себя не иначе, как тварями высшими. Всякий знает свое место, и это место – исключительно на вершине пирамиды, даже если пирамидой оказывается перевернутый айсберг, верхушка которого, как водится, ютится под водой, тогда как второстепенная, или, точнее, задняя его часть высится над поверхностью и тоже почитает себя за вершину…
А сколько вообще дозволено иметь вершин? Геометрия к этому вопросу относится спокойно, и из уважения и нежелания слишком подробно вникать в концепцию пустоты мы бережно переплетаем ее в учебник. Кому понадобилось такое обилие переплетов? Ведь суть оказывается словно бы похищенной, да и сами книги подчас отсутствуют, оставляя растерянным рукам только переплеты повторяющихся поколений, в которых проживают низшие, почитающие себя высшими, где верх и низ не взаимоисключаемы, а мерно перетекают друг в друга вдоль разных ответвлений пространства, не того, что плоско и скучно, как все, что описано Эвклидом, а того, что обтекает редкие области цельности и ветвится в параллельных мирках-квартирках…
Паучок же не слушает шелеста жизни и деловито бежит по своим делам. Для него пространство тождественно паутинке, и ему не нужно никаких заумных геометрических теорий, чтоб продолжать плести простую незадумчивую вязь.