Забавы Герберта Адлера - Кригер Борис. Страница 34

Счастье – вот основная максима и императив. И нет разницы меж счастьем земным и небесным. Если счастье не зиждется на несчастье других, если твои невинные фальсификации не губят чьи-то затронутые судьбы, то это несомненно лучше, чем когда твоя прямота, логика и разумность выводят новым грифелем по коже человеческой бумаги очередные сюжеты в стиле короля Лира… Старики, умирающие на холодном асфальте, пропитанном дождем, сбежавшие из пасмурной, пропахшей экскрементами больницы… Вот результат нашей логики – холодной, как асфальт. Уж лучше фальсификация, насмешка над законом, упрек конституции, революция нравов – все, что угодно, но только не совершение этого преступления по несмышлености, преступления по вере в правоту Достоевского, в святую приверженность неизбежному и всеочищающему страданию… Нам нужны книги, уводящие в бесконечность счастья… Эти книги взорвут существующий порядок бытия. Нам не нужно больше эстетствовать и накладывать второпях пятаки на остекленевшие зеницы мертвецов.

Между тем мы следуем, неизбежно следуем чахоточным идеалам Достоевского… Милый, обстоятельный, всеподкупающий Идиот прокладывает для нас дорогу в вечность, но сама по себе эта вечность не имеет никакой ценности, она легко лопается, как пронзенный воздушный шар, лишенный своего воздушного содержимого. Сама по себе суть страдания и непротивления злу имеет вовсе не ту концептуальную необходимость, которую вкладывают в нее обрадованные злодеи, маскирующиеся в передники Золушек.

Девическая невинность не есть награда за скрупулезное соблюдение целомудрия… Мы встречали немало дев, развращенных почище проституток. Нет, истинная целостность помыслов вовсе не в сути физиологического акта соития, не в излиянии семени туда, где ему не суждено взойти, не в порывистой страсти ожидания наскучившего экстаза. Это не то, для чего следует искать счастья, это вовсе не так устроено природой, и тролли-мерзавцы напрасно надеются заменить своими картинками истинную картину естества.

В том-то и дело, что речь вовсе не просто о каких-то романах или о каких-то обыденных жизнях, которые скучны или не скучны в зависимости от количества заключенных в них страданий. Речь идет не о каких-то философах или простолюдинах, делающих свои никому не интересные выводы. Речь идет об императиве для каждого из нас, для максимы бытия, для оправдания существования… Я был ничтожеством, но прожил счастливо и никому не мешал. Я сделал счастливыми еще пару-тройку ничтожеств, я обманывал их, они обманывали меня. Потом мы признались в обмане, но разрушения не наступило, ибо счастливые связи окрепли, и обман потерял значение. Мы жили счастливо и не противились счастью, мы брали свои судьбы в собственные руки и проверяли любые условности на зуб, как следует проверять каждую золотую монету в отдельности, если хочешь найти фальшивку. Для нас каждая понюшка табаку несла в себе особый смысл уютного удобства, неторопливого стремления к простому и обыденному, а потому неспособному наскучить существованию, поскольку оно свободно выбрано нами самими, вне диктата привычек и условностей, вдали от указаний корифеев духа, цареубийц и пасмурных игроков на износ, проповедующих нам культ страдания в качестве эквивалента блага. Мы были далеки от красоты в ее эзотерическом смысле, наслаждаясь небесами в той мере, в которой наслаждаются ими улитки, мы знали, что все, что нам нужно, либо у нас уже есть, либо мы это изобретем по мере надобности, но без культа страданий, без показушного бреда, без шоу-бизнеса смерти. Мы были не новы в своих открытиях. Просто наши единомышленники скрывались в тени крикливых максим страдания, непротивления злу, наносной игры слов, культа жертвоприношения, умерщвления ради жизни и воскрешения ради смерти. На тысячах языках нам возвестили о том, что Господь Бог послал нам своего Сына, отдал нам Его в жертву, чтобы подарить нам вечную жизнь. Посмотрите на наши физиономии. Нет, пожалуйста, не отводите взгляда… Вечная жизнь? Нам нужна вечная жизнь? Нам нужна человеческая жертва? Все эти максимы нас угнетают, заставляют мучиться совестью, принимать на веру любые условности, тяготиться развратом почти так же, как и целомудрием. Ходить в храмы по нужде в раскаянии – и раскаиваться вне храмов, на шумных перекрестках, где каялся мастер топора, тот самый герой Достоевского, прокричавший о своем преступлении на все четыре стороны, и мы дышим его дыханием, и мы верим в его Антихриста, и мы знаем, что это про нас, ибо даже те, кто и понятия не имеет о литературе и возвышенных размышлениях, страдают низменно, скользя по проложенной тропке, которая предписана им еще до рождения, возведена в культ, в набожность, ранящую и неспелую, в ожидание неминуемой зрелости человечества, которая так и не наступает, а неизбежно обращается подвохом… Я так ждал, что человечество прозреет, повзрослеет, но его детский лепет плавно перешел в старческий маразм… Моя страсть к книгам сделала меня книжным человеком. А книжный человек – страшен, ибо он верит только тому, что написано в книгах, не понимая, что в книги попадает только то, чему в книгах не следует быть. На свете проживали мириады анти-Достоевских, но их скромные соображения и жизненный опыт почили в бозе, ибо сатана там правит бал, ибо именно он, лукавый создал из чистого культа счастья, которым должно было стать христианство, мрачный культ страдания, искупления, жертвы… Мы судим о христианстве опять же по книгам. Как евреи – народ книги, так и все остальные не что иное, как человечество книги, а книги лгут, они лживы по определению, они не могут не лгать, они и созданы для оправдания лжи, ибо правда не нуждается ни в записях, ни в оправданиях, ни в натужных проповедях. Правда вдыхается с воздухом, она руководствуется прахом отживших и истлевших поколений, она верно определяет направленность нашего пути, ведущего к спасению от самих себя. Вы, книжники, требуете, чтобы человек наконец нашел в себе нечто человеческое, но как раз то самое человеческое, что есть в человеке, чуждо и страшно, и нужно в себе искоренять, ибо то человеческое, что нам всем не чуждо, как раз и несет в себе ту угрозу нашего спасения от самих себя, тот призыв к красоте, которая должна спасти мир, но без которой мир и не нуждался бы в спасении.

Мы безумный вид ключевых существ, которые замыкают длинную вереницу божественных попыток сделать мир самодостаточным. Нам не следует притягивать Бога за уши к каждому нашему счастью и несчастью, – нам просто нужно задуматься о том, что следует совершить для изменения иллюзий, которые мы именуем реальностью, в направлении нашего собственного счастья без особого ущерба другим. Так ли это много? Так ли это невероятно недостижимо? Конечно, маньяк-убийца счастлив, пачкаясь в крови своей жертвы… Но это – не счастье, это – торжество, это повод для создания религии, которая все разложит по полочкам; где нужно, оправдает жертвоприношения, а где необходимо, применит нужную уловку покаяния… Недаром религия – самая смышленая потаскуха, она гораздо более подвижна, чем политика, несмотря на свои догматы, она и не поднимая зада с закоснелого трона легко выведет из тупика любого зарвавшегося садо-мазохиста. Не о таком кровавом счастье идет речь. Не о том навязанном нам с вами ощущении безысходности и неоригинальности нашего с вами существования. Счастье, которое следует возводить в образ императива, – это то, что всеобще для всех форм жизни и небытия. Вот какое счастье легко усваивается нашими душами и не требует особых промываний желудка религиозными книгами и раздачами чиновьих титулов святых.

Мы должны учить своих детей, что всякая попытка их учить есть зло, ибо если бы Господь Бог желал бы, чтобы мы чему-либо научили свое потомство, он нашел бы легкий способ вставлять какую-нибудь дискету с уже готовой и неизменной информацией. Нет, учить мы должны лишь тому, что никакие учения не должны руководить их жизнью, что никакие пасмурные идолы Достоевского и условности ветхозаветных блажей и супермодерновых развращенностей не должны калечить их судьбы. Вот чему мы должны учить своих детей. Вот чему мы должны учить самих себя – и в этом и будет заключаться наше непротивление счастью.