Что скрывается за чертополохом (ЛП) - Янг Саманта. Страница 59

А еще фотографии.

Старые полароидные снимки.

Я доставала их дрожащими руками, потому что знала, что должна положить их обратно. Вместо этого я стала их просматривать, с шумом в ушах пытаясь собрать их воедино, как пазл. Фотографии были старыми, но женщину на них я узнала. Женщину с Принсес-стрит в Эдинбурге. С глазами, как у Уокера. На фотографиях она выглядела моложе, но это определенно была она. Неудивительно, что она была привлекательна, и на многих снимках рядом с ней находился высокий, красивый мужчина, очень похожий на Уокера.

На фотографиях также была девушка. Одно из наиболее очаровательных фото заставило меня остановиться. Симпатичная девочка с такими же голубыми глазами, как у Уокера, и густыми темными локонами стояла позади маленького мальчика, обнимая его за плечи и прижимая к себе. Чуть наклонившись, она прижималась щекой к его щеке, а он держал ее за руки, и они оба улыбались в камеру. Меня потрясли знакомые формы глаз и губ… я поняла, что этот маленький мальчик — Уокер.

Трудно поверить, что очаровательный маленький мальчик с широкой улыбкой и теплым взглядом — Уокер Айронсайд.

Девочка очень походила на него, должно быть, это была его старшая сестра.

Эти фотографии… я лихорадочно перебирала их снова и снова… на этих фотографиях была его семья, о которой он никогда не рассказывала. Почему? Почему в Эдинбурге он отнесся с матери как к абсолютной незнакомке?

Я разложила фотографии на кухонном островке, жутко нервничая в ожидании возвращения Уокера. При звуке открывающейся двери и его небрежном «Детка, это я», на моих ладонях и в подмышках выступил пот.

Когда Уокер вошел на кухню, от его вида мне захотелось спрятать фотографии, притвориться, что я их никогда не видела, сунуть голову в песок и просто взять от этого мужчины все, что можно.

Проблема, однако, заключалась в том, что я его любила.

Я полностью и безоговорочно по уши влюбилась в Уокера Айронсайда и с жадностью хотела его всего.

Оказалось, я принадлежала к типу женщин «все или ничего».

Нежность с его лица исчезла, как только он увидел выражение моего лица. Он поставил пакет с едой на островок, выискивая во мне причину, прежде чем скользнуть взглядом вниз к фотографиям на столешнице.

Лицо Уокера превратилось в камень.

— Прости, — выпалила я. — Я искала столовые приборы… нет. Мне было любопытно. И я нашла эти фотографии.

Он ничего не сказал. Стоял, замерев, как статуя, устремив пустой взгляд на полароидные снимки.

— Уокер? Это твоя семья? Та женщина, с которой мы столкнулись в Эдинбурге, была твоей мамой?

Внезапно черты его лица ожесточились, а взгляд, который он бросил на меня, как на незваную гостью, вторгшуюся в его дом, заставил меня немного умереть внутри.

— Это не твое гребаное дело.

Я вздрогнула, как от удара, но он будто этого и не заметил. Не осознавал, насколько глубоко ранил меня своими словами.

Оперевшись руками о столешницу, он наклонился ко мне.

— Разве я шарюсь в твоем чертовом доме? Господи, Слоан, я считал тебя лучше этого.

Я бы не заплакала. Не позволила бы ему довести меня до слез.

Сдерживая обжигающие слезы, я опустила взгляд и отошла.

— Ты прав, мне не следовало смотреть твои вещи. Прости меня.

— Извинения приняты, — резко ответил Уокер и шагнул вдоль островка, сгреб фотографии, выдвинул ящик, в котором я их нашла, бросил их туда и с грохотом захлопнул ящик. — Блинчики с начинкой закончились, так что я купил тебе брокколи с чесноком. — Он двинулся, чтобы открыть пакет с едой.

Я ошеломленно уставилась на него, пока он доставал коробки с едой.

Он посмотрел на меня.

— Не любишь брокколи с чесноком?

Он это серьезно?

Я недоверчиво фыркнула, и, услышав гнев в этом звуке, Уокер остановился.

— Что?

Этот резкий, нетерпеливый вопрос, подобно крюку, вытянул мой позвоночник и распрямил плечи.

— Я хочу знать, почему ты не говоришь о своей семье. Почему игнорировал свою маму. Почему ты исчезаешь каждый год в одно и то же время, почему не рассказываешь, откуда у тебя шрам на животе, с остальными у тебя подобных проблем не возникло. — Я обогнула островок и прижала ладони к его груди. — Я хочу узнать тебя, а ты мне не позволяешь.

— Чушь собачья, — рявкнул Уокер. — Ты знаешь меня лучше, чем большинство.

— Чем большинство? — Я провела ладонью там, где билось его сердце. — Обо мне ты знаешь все. Я впустила тебя повсюду… почему ты не впускаешь меня?

Он обвил рукой мое запястье.

— Я впустил. Но есть вещи, о которых я не хочу говорить. Вот, — он накрыл ладонью мою руку, лежащую на его груди, — что я могу тебе дать. Этого либо достаточно, либо нет.

Я отдернула руку, и глаза Уокера сверкнули, но неохотно он отпустил меня.

— Значит, ты говоришь мне, что в твоем прошлом есть нечто важное, о чем ты никогда мне не расскажешь?

— Тебе об этом знать не нужно. Это никак на нас не повлияет.

Он шутил что ли? Неужели настолько ничего не понимал?

— Если наши отношения продолжатся, я должна буду просто молча наблюдать, как ты исчезаешь каждый сентябрь на две недели?

Он казался удивленным, что я знала о нем такие подробности.

— Нас это никак не касается, так что, да.

Болезненный комок застрял в горле.

— Ты шутишь?

— Слоан…

— Хочешь сказать, если бы я каждый год срывалась с места и пропадала с Келли на две недели, ни черта тебе об этом не рассказывая, ты бы отнесся к этому спокойно?

На его челюсти дернулся мускул, и я поняла, что донесла до него свою точку зрения. И все же упрямый ублюдок сказал:

— Если бы тебе было важно держать это при себе, то да.

— Лжец, — сердито выплюнула я, отступая от него.

Глаза Уокера предостерегающе вспыхнули.

— Слоан.

— Нет, не говори со мной, как с непослушным ребенком. — Меня всю трясло под тяжестью ужасного решения. — Это серьезно, Уокер. Я… как наши отношения могут продолжаться, если ты мне не доверяешь?

— Я мог бы спросить тебя о том же. Я прошу тебя поверить, что на нас это никак не повлияет.

Он потянулся ко мне, но я отступила. В его глазах вспыхнула боль, и я ненавидела это… но мне он тоже причинял боль.

— Ты дурак, если думаешь, что твои секреты не повлияют на нас. В конце концов, они встанут между нами. Я…

Я уставилась на него, вглядываясь в каждый дюйм его красивого лица, немного ненавидя его, но больше себя. Разве я не знала, что этим все и закончится?

— Мне нужен весь ты… мне нужно твое доверие… не знаю, справедливо ли это. Хотеть все твои секреты. Знать о твоей семье, откуда ты родом. Я, правда, не знаю. И мне жаль, если это не справедливо. Но ты меня знаешь, как и я знаю себя. И я знаю, что мне нужен весь ты, а эта недосказанность будет лишь накапливаться между нами.

Потому что она заставит усомниться меня в том, сможет ли он любить меня так, как мне нужно. Отец никогда не любил меня достаточно; любовь Натана была неправильной… мою душу избили и изранили мужчины, которые были до Уокера. Его вины в этом не было.

Но реальность заключалась в том, что я была ранена, и эти раны означали, что я нуждалась в любимом мужчине, который всеми возможными способами показывал бы мне, что я была для него всем. Что он — мой, как никто другой. Я не знала, было ли это выполнимо или правильно, но чувствовала именно это. Нуждалась именно в этом.

— Так что, если… если ты не можешь дать мне этого… — выдохнула я дрожащим голосом и со слезами на глазах, — все должно закончиться.

Глаза Уокера слегка расширились, лицо побледнело, и между нами повисла тяжелая тишина. Он провел рукой по губам, глядя на меня с полнейшим недоумением, и единственным звуком в комнате было царапанье его пальцев по бороде.

Наконец, и как раз вовремя, потому что я уже думала, что меня стошнит от напряжения, Уокер опустил руку. Выглядя побежденным.

Он ничего не сказал.

Ему и не требовалось.

Его поза говорила за него.