Неверный муж моей подруги. Часть 2 - Хаан Ашира. Страница 9

Трещина, прошедшая по поверхности его ледяного саркофага той безумной ночью, начала затягиваться, скрывая темную воду его живых чувств.

В номер мы поднимались на лифте, внимательно глядя на счетчик этажей, словно бесконечно чужие люди, не ожидавшие встретить друг друга и тяготящиеся компанией.

Сходили по очереди в душ, причем я после Германа торопилась туда так, что чуть не споткнулась о низкий порожек ванной – до того страшно было остаться с ним наедине.

Вышла, легла рядом в постель, и он щелкнул выключателем.

Пронзительная тишина была такой напряженной, что даже легкий шелест подушки от малейшего движения звучал в ней громовыми раскатами. Я думала о том, что лежать вот так застыв и боясь шевельнуться, как-то невообразимо глупо, но не могла заставить себя двинуться с места, чтобы обнять или поцеловать Германа.

Он сделал это сам.

Сверх меры накрахмаленное гостиничное белье отчаянно захрустело, и трещина во льду зазмеилась черной молнией, принялась разрастатться, выпуская отросток за отростком, пока весь ледяной кокон не треснул и не осыпался с Германа мелким крошевом.

Он прижал меня к себе, шепча:

– Лана, Лана…

Нежно, невыносимо пронзительно и с такой мучительной нуждой в голосе, что слезы покатились сами собой.

Обнял изо всех сил, перекатился, прижимая тяжелым телом к жесткому матрасу и принялся целовать щеки, лоб, глаза, губы, снова щеки, распластывая меня о себя. Я вцепилась пальцами в его плечи, обхватила ногами и заплакала от переполнявших меня чувств. Мы были словно влюбленные, разлученные на долгие годы и встретившиеся на одну ночь перед утренней казнью – прежде чем разлучиться навсегда.

Моя кожа стонала от счастья, соприкасаясь с его кожей, тепло его рук встряхивало меня как электрические разряды. Где-то на границе наших тел происходила невероятная химическая реакция, и от того хотелось касаться друг друга еще дольше, еще полнее. Куда-то делась моя скромная ночнушка, в которую я зачем-то обрядилась в ванной, куда-то делось наше белье, мы остались обнаженными и открытыми миру.

Нам было не до секса – слишком много было слез и чувств. Мы обнимали друг друга – кожа к кожа, и это было острее любого секса.

Но и секс тоже был – в какой-то момент нам стало не хватать внешней близости и захотелось проникнуть друг в друга как можно глубже.

Стоило Герману скользнуть внутрь меня, как он замер, заставляя и меня почувствовать всю полноту слияния. Он почти не двигался, только слегка покачивался, как на море в штиль, сцеловывал слезы с моих глаз и обнимал всем собой.

– Лана… – в сотый раз выговорил он мое имя, наполняя мое тело еще и своим низким глубоким голосом.

Тогда. Смотри, какое небо

Мы любили друг друга, словно последние люди на краю мира в разгар Апокалипсиса. Как разлученные навсегда. Как вечные влюбленные. Жарко выдыхая избыток этой любви и прижимаясь щекой к щеке, чтобы смешать наши слезы.

Я не могла представить, что секс – обычный командировочный секс в гостинице средней руки, украденный у законной жены и ничего не подозревающего мужа, может быть настолько трансцендентным опытом, выходящим за пределы человеческих чувств, слов и понятий.

Может быть, мне это снилось – но что тогда было потом, еще много-много раз после того самого первого?

Впрочем, это не спасло нас от утреннего холодка, когда позвонила Полина.

И от нашего взаимного признания, что никто из нас никогда не планировал становиться изменником.

Почему-то это признание только отдалило нас друг от друга. Будто в то мгновение мы отреклись от всего, что звенело и дрожало в нас прошедшей ночью.

Во время завтрака Герману позвонили.

– Да, сейчас приду и обсудим, – сказал он в трубку, и я приготовилась к еще нескольким пустым часам в незнакомом городе, заполненным игрой в шарики и, может быть, прогулкой по ближайшим к гостинице магазинам.

Но Герман вдруг посмотрел на меня и сказал собеседнику:

– А… знаешь, что? Нет, не приду. Да, вот только что появились срочные дела. Не знаю, когда. Потом обсудим.

Он отложил в сторону салфетку, встал и протянул мне руку.

– Пошли гулять? – спросил он.

И мы пошли.

Морозный заснеженный город не баловал нас романтическими пейзажами. Мы быстро ушли куда-то в сторону от центра, где осталось все самое интересное для туристов, и просто бродили по обычным улицам между старыми пятиэтажками и кое-как облагороженными домами частного сектора. Никаких, даже самых завалящих кафешек тут не было, подъезды были заперты, поэтому греться приходилось в трамваях, каким-то чудом появлявшихся на нашем пути, когда губы уже трескались от поцелуев, а щеки леденели от ветра.

Один из таких трамваев завез нас на городское кладбище и, насмешливо позвякивая, укатил в депо. Покосившиеся кресты и укрытые снежными шапками памятники почему-то показались нам достаточно интересной компанией, чтобы, не сговариваясь, свернуть к воротам.

– Люблю кладбища, – призналась я, отряхивая снег с бронзовых цифр на черном гранитном памятнике. – Особенно старые. Смотри, могила девятнадцатого века.

– И вот еще одна, – кивнул Герман на расколотую пополам плиту, утопающую в снегу. – Интересно, сейчас здесь хоронят? Поищем новую часть?

– Там не будет так красиво, – возразила я.

– Да, пожалуй, – согласился он. – И да, я тоже люблю кладбища. Тут всегда тихо и как-то очень не суетно. Сами собой отсеиваются лишние мысли, а оставшиеся приходят в порядок.

Мы прошлись еще немного по расчищенной и утоптанной дорожке, разглядывая ухоженные участки, мимо которых она змеилась. Чем дальше мы шли, тем интереснее были имена на табличках и причудливее памятники. Маленький покосившийся склеп, к которому привела тропинка, оказался обнесен высоким забором, и попасть к нему было невозможно. Зато кто-то, очень хорошо следящий за этим местом, заботливо утоптал снег вокруг, чтобы можно было полюбоваться склепом со всех сторон.

– От вандалов за забором спрятали, – кивнул Герман на боковую стену, исчерченную разноцветными всполохами краски из баллончиков. – Иди посмотри.

Я прошла по тропинке следом за ним и была вознаграждена маленькой тайной – в нише стены была вырезана изящная каменная ваза, а в нее кто-то поставил алую розу. Цветок уже засох и поник, но красное пятно ярко выделялось на фоне белого снега и черных ветвей.

Герман поманил меня к себе, но мне захотелось сфотографировать розу и склеп, так что ему пришлось терпеливо ждать, пока я сниму перчатки, потому что экран телефона не реагировал на них.

– Запостишь куда-нибудь? – спросил он.

– Это для себя, – неловко улыбнулась я. – Аккаунты у меня рабочие. На фоне лазурных морей и тропических зарослей роза на кладбище будет смотреться несколько экстравагантно.

Герман усмехнулся, видимо, представив, как отреагируют простые туристы, и его хриплый смешок спугнул какую-то птицу, дремавшую на дереве. Она бесшумно сорвалась, и потревоженный ею снег невесомо упал прямо Герману на голову.

Он фыркнул и встряхнулся, как недовольный пес, проводил птицу взглядом и замер, запрокинув голову.