Слеза (ЛП) - Кейт Лорен. Страница 4

— Я ухожу, — сказала ей Эврика. Её смущало, что её видели с привязанными к кровати лодыжками и запястьями. — Передай Кэт, что она может занять мой шкафчик.

Тренер печально улыбнулась, вероятно, полагая, что после попытки самоубийства решения девушки имели мало веса, как и предметы на Луне.

— Я прошла через два развода и борьбу моей сестры с раком, — сказала она. — Я это говорю не потому, что ты — одна из самых быстрых в моей команде, я это говорю, потому что, возможно, бег — то лекарство, которое тебе нужно. Приходи ко мне, когда почувствуешь себя лучше. Мы поговорим о шкафчике.

Эврика не знала, зачем согласилась. Может быть, ей не хотелось никого обижать. Она обещала вернуться в форму до сегодняшней игры с Мейнором, попытаться еще раз. Она любила бегать. Она любила команду. Но все это было раньше.

— Эврика, — окликнула Лэндри. — Можешь рассказать, что ты помнишь о несчастном случае?

Эврика изучала чистый холст потолка, будто он мог дать ей подсказку. О несчастном случае она помнила так мало, что даже не было смысла открывать рот. На дальней стене приёмной висело зеркало. Эврика подошла и встала перед ним.

— Что ты видишь? — спросила Лэндри.

Черты девушки, которой она была раньше. Все те же чуть оттопыренные уши, за которые она заправляла волосы, все те же темно-голубые отцовские глаза, все те же брови, которые густо зарастали, если их не выщипывать ежедневно — все по-прежнему здесь. И еще до встречи с врачом, мимо неё на парковке прошли две женщины возраста Дианы, и они перешептывались: «Её собственная мать не узнала бы её сейчас».

Это было лишь выражение, как и множество других в Нью-Иберии применительно к Эврике: «Она может поспорить с Китайской стеной и победить». «Невозможно извлечь музыку из предмета, замазанного клеем». «Бежит быстрее, чем измотанный неудачник на Олимпийских играх». Проблема с выражениями была в том, как легко они сходили с языка.

Те женщины думали на самом деле не о Диане, которая узнала бы свою дочь везде и всюду вне зависимости от обстоятельств.

Тринадцать лет, проведенных в католической школе, говорили Эврике, что Диана наблюдает за ней с небес и узнает её. Она бы не возражала против картинки уничтоженного дерева Джошуа на футболке под школьным кардиганом её дочери, против изгрызенных ногтей или дырки в её клетчатых парусниках на месте большого пальца левой ноги. Но не против волос.

За четыре месяца, прошедших после несчастного случая, волосы Эврики прошли путь от девственно русых до русалочьих рыжих (естественный оттенок волос её матери), а потом обесцвеченных (идея её тети Морин, владелицы салона красоты), и цвета воронового крыла (который должен был подойти, в конце-то концов). А сейчас её шевелюра росла с интересным амбре. Эврика пыталась смешаться со своим отражением, но её лицо выглядело странно, как комедийная маска, которая висела на стене театрального класса в прошлом году.

— Расскажи мне о своем последнем хорошем воспоминании, — сказала Лэндри.

Эврика скользнула обратно на кушетку. Должно быть, это был тот самый день. Диск Джелли Ролл Мортона в проигрывателе и ужасный высокий голос её матери, так гармонирующий с её собственным высоким голосом, когда с открытыми окнами они проезжали по мосту, который не суждено пересечь. Она вспомнила, как они смеялись над забавными словами по мере того, как они приближались к середине. Она вспомнила, как увидела свистящую на ветру белую табличку — «ОТМЕТКА В ЧЕТЫРЕ МИЛИ».

Затем — небытие. Зияющая черная дыра до того момента, когда она проснулась в больнице Майами с лазерным скальпелем, разрывом барабанной перепонки в левом ухе, которое никогда не станет прежним, вывихнутой лодыжкой, и тяжелыми переломами обеих запястий, с тысячей синяков…

И без матери.

На краешке кровати сидел отец. Когда она очнулась, он плакал, отчего его глаза казались еще более голубыми. Рода подавала ему платочки. Сводные брат и сестра Эврики — четырехлетние Вильям и Клэр мягкими маленькими пальчиками сжимали те части её ладоней, которые были не в гипсе. Она почувствовала запах близнецов еще до того, как открыла глаза, еще до того, как узнала, был ли кто здесь, и жива ли она сама. Они пахли как всегда: мылом Айвори и звездными ночами.

Голос Роды не дрогнул, когда она склонилась над кроватью и сдвинула свои красные очки на макушку.

— С тобой случился несчастный случай, скоро ты будешь в порядке.

Они рассказали ей о неконтролируемой волне, которая поднялась из океана, будто из мифа, и смыла с моста Крайслер её матери. Они рассказали ей об ученых, исследовавших воды океана в поисках метеорита, который мог стать причиной такой волны. Они рассказали ей о строителях и спросили, знает ли она, как и почему только их машине было позволено пересечь мост. Рода упомянула о возбуждении дела против округа, но отец отмахнулся. Не стоит. Они спрашивали Эврику о её сверхъестественном спасении. Они ждали её, чтобы заполнить документы о том, как она оказалась на берегу одна.

Когда она не смогла, они спросили о матери.

Она не слушала, на самом деле даже не слышала ничего. Она была рада, что звон в ушах заглушал большинство звуков. Иногда даже была рада, что в результате несчастного случая оглохла наполовину. Она смотрела на мягкое лицо Вильяма, а затем на личико Клэр, полагая, что это поможет. Но они, казалось, боялись за нее, и это причиняло большую боль, чем сломанные кости. Тогда она смотрела мимо них всех, давая отдохнуть взгляду на грязно-белой стене, где он и оставался все последующие девять дней. Она всегда говорила медсестрам, что уровень её боли составляет семь из десяти по их шкале, чтобы ей дали больше морфия.

— Должно быть, ты чувствуешь, что мир очень несправедлив, — сделала попытку Лэндри.

Была ли Эврика все еще в этой комнате с этой женщиной-покровителем, которой заплатили, чтобы она её не так понимала? Вот это было несправедливо. Она представила, как потертые темно-серые тапочки Лэндри волшебным образом поднялись с ковра, стали парить в воздухе и кружились бы как минутная и часовая стрелки на часах, пока время не вышло, и Эврика могла бы поехать на встречу.

— Такие крики о помощи, как твои, часто являются результатом непонимания.

«Криком о помощи» психиатры называли «попытку самоубийства». Но это не было криком о помощи. До смерти Дианы Эврика думала, что мир — невероятно потрясающее место. Её мать была одним сплошным приключением. Во время обычной прогулки она подмечала вещи, мимо которых большинство людей проходят тысячи раз. Она смеялась громче и чаще, чем кто-либо из знакомых Эврики, и иногда её это даже смущало. Но она осознала, что сейчас больше всего скучает по смеху матери.

Вместе они побывали в Египте, Турции, Индии, на теплоходной экскурсии по Галапагосским островам — все это было частью работы Дианы как археолога. Однажды Эврика поехала с матерью на раскопки в северной Греции, они опоздали на последний автобус из Трикалы и думали, что застряли там на ночь, пока четырнадцатилетняя Эврика не окликнула грузовик с оливковым маслом, и они на попутке вернулись в Афины. Она вспомнила, как рука мамы обернулась вокруг нее, когда они расположились в задней части грузовика среди колющихся протекающих бочек с оливковым маслом, и она нашептывала своим низким голосом: «Детка, ты сможешь выбраться даже из окопа норы в Сибири. Ты чертовски хороший попутчик». Это был любимый комплимент Эврики. Она часто думала об этом, когда оказывалась в ситуации, из которой нужно было выбраться.

— Эврика, я пытаюсь наладить с тобой контакт, — сказала доктор Лэндри. — Близкие тебе люди пытаются выйти на контакт с тобой. Я просила твоего отца и мачеху набросать несколько слов, чтоб описать перемены в тебе. Она потянулась к записной книжке в крапинку, лежащей на крае стола рядом с её креслом. — Ты бы хотела их послушать?

— Конечно, — Эврика пожала плечами. — Прицепите хвост ослу.