Сети Поднебесья (СИ) - Вель Софья. Страница 2

Эндемион тоже посмотрел на младшего брата и едва подавил ехидную улыбку. Алион перевел взгляд обратно на Эндемиона, и теперь выражение лица его помягчало.

— Нет худа без добра… — пробубнил Лорд под нос. Примирение братьев, в отличие от всех остальных событий, его утешало.

— Лорд-Протектор, Вы явно предвзяты к девушке! — вступился Сигнорин, чувствуя почти детскую обиду за предмет спора.

— Сиг, ты хоть понимаешь, что наделал? — спросил Алион, минуя взглядом Эндемиона, вставшего преградой упреку.

— Я чудом спас девушке жизнь. — Сигнорин встретил упрек с вызовом. Эндемион невольно ощутил себя между молотом и наковальней.

— Чудом? Нет…Колоссальной ценой!

— Мне кажется, я исполнял волю…

— Чью? Чью волю ты исполнял? — Алион был необыкновенно зол. Чего за ним отродясь не водилось.

— Отца…

— Отца?

— Ладно, не его самого, волю Латаила…

— Сиг, ты вынес мирам смертный приговор!

— Лорд Алион, не слишком ли вы щедры на обвинения? — возмутился Сигнорин. — Я просто спас девушку.

— Нет, ты заплатил непомерную цену за жизнь самого опасного и злого врага своему роду, да что там роду, всему мирозданию!

— Выходит, я должен был ослушаться?! — Сиг ощерился и по бирюзе глаз разлилось золото.

— Сиг, ты вступился за девчонку гораздо раньше, чем там появились Латаил или Владыка! Разве нет? Ты помнишь завет эльдаров?

— Очень забавно это слушать от вас, милорд… — невольно вставил Эндемион, он отступил с линии огня и наблюдал спор братьев со стороны.

Сложно было сказать, чью сторону готов принять Наследник, вопрос скорее был шутовским. Но Сиг все понял по-своему, сочтя высказывание поддержкой собственной позиции.

— Вот именно, скажи, если б отец всегда придерживался закона, ты был бы счастлив?

— Это абсолютно другое! — взъерепенился Алион, уязвленный правотой брата, но спор прервался. На террасе появился элий из Небесных Чертогов.

Солео. Пробуждение.

Солео очнулась. Осторожно потянулась, отмечая, что ничего не болит. Она огляделась, пытаясь понять, где очутилась. Первая мысль была о приюте.

Все приснилось? Солео ощутила нотку ликования от мысли. Девушка искренне обрадовалась возвращению в родные стены и, зажмурив глаза, откинулась на подушки. Выходит, она в лазарете…

Как она сюда попала?

Прежде в лазарет ложились только тяжко больные, находящиеся буквально при смерти, остальное считалось хандрой и пустым сплином. Девочкам с затяжным кашлем советовали не перетягивать на себя все внимание монастыря и научиться сдерживаться.

Выходит, она сильно болела, но теперь, молитвами настоятельницы, сестер и ксёндза, чудесным образом исцелилась.

Солео осторожно откинула тонкое одеяло, невольно удивляясь богатству ткани. Когда все успело так перемениться?

Или настоятельница похитила восточный караван в пользу сирот? Ткань была тонкая, мягкая, с набивным рисунком, и при этом очень гладкая. Караванщик, видимо, замаливал тяжелые грехи работорговли, раз даже на монастырской сироте была сорочка из невесомого шелка!

Белый свет наполнял комнату, делая мир настолько контрастным, что предметы в тени было сложно рассмотреть — все казалось черным.

Щурясь от слишком яркого солнца, девушка подскочила и опрометью подбежала к окну.

Память рисовала раскидистый дуб, растущий прямо за окнами лазарета. Сначала дуб, потом двор с невысокой и мягкой травой. Младшим сироткам иногда разрешалось там гулять или играть в активные игры. Двор монастыря одной стеной граничил с собором… Солео почти видела его густую тень на стенах жилого корпуса. Ей слышался звон, с вибрирующим басом и тонким перезвоном маленьких колокольчиков, гуление вездесущих голубей, смех сестер-монахинь.

Девушка, не раздумывая, перевесилась из окна воображаемого лазарета, чуть не упав, как ей помнилось, прямо на пушистые листики клевера…

И… И едва не полетела вниз с доброй тысячи лиг. Спасло чудо, самое настоящее — что-то поймало девушку в последний момент за ноги. Солео не смогла даже закричать, от ужаса она и вдоха сделать не могла!

Перед глазами разверзлось небо.

Небо. Бесконечное, с клубящимися далеко внизу облаками… Абсолютная синева, обжигающее солнце и… ветер.

Ветер буквально вырывал горе-сиротку из спасительной липкой паутины, где «увязли» ноги, вырывал, чтобы сделать частью ликования эфира. Земли не было даже темным и неясным пятном — только волны облаков.

Ледяные порывы заставили легкие сжаться в болезненном спазме, солнце слепило до рези, и холодный Абсолют синевы едва не выпал толстым слоем инея на коже.

Через секунду кошмар закончился. Солео оказалась на полу комнаты. Она продолжала задыхаться, спазм, сведший легкие еще за окном, не отпускал. Слезы застилали глаза, а обожжённую ветром и солнцем кожу не могло бы согреть и самое теплое одеяло.

Эль`Ниил. Озерный Дворец. Сны дракона.

Нора устало потянулась, осторожно, чтобы не разбудить спящую Оли, крепко обнявшую свою светлокосую возлюбленную. Энед приоткрыл глаза и лукаво улыбнулся — теперь Рея вся его, последний кон с Норой всегда оставался за ним. Его привилегия. Он перетянул любимую к себе и вплелся пальцами в распущенные косы, наслаждаясь их шелковой волной. Элен тихо застонала, умоляя так о пощаде и понимая, что это бессмысленно. Хитрый дракон только жарче поцеловал, зная, что Нора ни за что не откажет его обаянию.

Нора сдалась. Энед шально и пьяно замурчал, притягивая еще ближе. Нора отвечала на терпкие ласки так, будто они только встретились после долгой разлуки, а не провели половину ночи вместе.

Чтобы не разбудить спящую Оли, оба осторожно сползли с большой кровати на пол. В серый предрассветный час он холодил кожу, но обоим это нравилось. Как и вся игра, где огонь чресел находил упоительную сытость друг в друге.

Терпкое возбуждение и тугое переплетение получили разрешение только, когда рассвет лизнул кроны деревьев.

Нора засыпала, свернувшись клубком прямо на Эндемионе, оба так и остались на полу, уже не в силах вернуться на постель. Энед грел в ладонях ступни возлюбленной, боясь, что она озябнет во сне.

Нора мягко улыбалась ласке, тихо и счастливо, пьяно от взаимной, разделенной любви. Она нашла в себе силы тихонько произнести:

— Энед, я…люблю тебя… — дракон волной отправил всю полноту его чувств к ней. Нора утонула в обожании, сумасшедшей влюбленности, ощущении счастья, жара, тлеющего углями, так до конца и не утолённого желания, и… приятной прохлады от пола, а еще покалывание от затекшей руки… Краем сознания Нора осталась в чувствах дракона, она случайно упала в драконий сон.

«Сильвия неотрывно смотрела в окно пустым и немигающим взглядом. Утренние сумерки обесцветили мир, весенняя распутица сделала его до конца монохромным.

Озябшими кончиками пальцев пленница гостеприимства степняков сцарапывала иней со стекла на крохотном оконце.

Степняки не знали домов и окон до того, как Сигезмунд не сравнял Излаим с землей. Но Сигезмунд решил стать не просто Великим конунгом. Он решил осесть, решил, что степной народ должен иметь столицу, должен иметь свой дворец.

Так возник Хольспар с домом конунга в центре. Конунг гордился сооружением: трехэтажный терем впечатлял неискушенный взгляд степняка.

Тюрьма переехала из шатра в крохотную светелку с осколком вместо окна. Осколок, вставленный в паз деревянной рамы, когда-то был окном и в Великом городе. Он стал путем солнца в темные комнаты терема и снова делил мир на тепло дома и холод улицы.

Так у Сильвии появился новый "дом". Но пленнице было все равно: шатер, землянка, светелка… Что это меняло?

«Принцесса Излаимская» жила как белый флаг горстки выживших. Для Сильвии оставалась загадкой, зачем она конунгу.

Впрочем, ни за чем. О ней забыли. Ее заживо похоронили, оставив только маленькую степнячку, Алию, стеречь могилу.