Твой XVIII век. Твой XIX век. Грань веков - Эйдельман Натан Яковлевич. Страница 49

Сегодня они хранятся в Пушкинском доме…

Меж тем в 1837 году, когда пушкинская копия «Записок» была взята царем, полуофициальным образом было передано настойчивое пожелание Николая I, обращенное к осведомленным придворным кругам, — вернуть, сдать копии «бабушкиных воспоминаний». Большинство выполнили царскую волю — из страху или из понятий дворянской чести… В последние десятилетия николаевского правления русское образованное общество скорее слыхало о существовании мемуаров императрицы, чем было знакомо с самим документом. Герцен писал: «<Академий Константин Арсеньев… говорил мне в 1840 году, что им получено было разрешение прочесть множество секретных бумаг о событиях, происходивших в период от смерти Петра I и до царствования Александра I. Среди этих документов ему разрешили прочесть «Записки» Екатерины II (он преподавал тогда новую историю великому князю, будущему наследнику престола)».

Тем не менее и тогда не все копии были возвращены императорской семье: так, Александр Тургенев один список вернул, а несколько других сохранил при себе…

Минули еще годы, отгремела Крымская война, окончилось царствование Николая, уходили 1850-е…

О «Записках» Екатерины в мире все еще не знают — но они живут, угрожают…

«Спешим известить наших читателей, что П. Трюбнер издает в октябре месяце на французском языке Мемуары Екатерины II, написанные ею самой (1744–1758).

Записки эти давно известны в России по слухам и, хранившиеся под спудом, печатаются в первый раз. Мы взяли меры, чтобы они тотчас были переведены на русский язык.

Нужно ли говорить о важности, о необычайном интересе «Записок» той женщины, которая больше тридцати лет держала в своей руке судьбы России и занимала собою весь мир от Фридриха II и энциклопедистов до крымских ханов и кочующих киргизов».

Это объявление появилось в Лондоне в сентябре 1858 года на последней странице 23—24-го номера русской революционной газеты «Колокол», и тысячи читателей угадали «почерк» Искандера, Александра Ивановича Герцена.

В «Записках» описана молодость ее, первые годы замужества, — тут в зачатках, в распускающихся почках можно изучить ту женщину, о которой Пушкин сказал:

Примерно через неделю несколькими потаенными путями этот номер «Колокола» просочится в Россию и вскоре окажется в руках московских и харьковских студентов, петербургских профессоров, чиновников, литераторов, военных, ляжет на стол Александру II и шефу жандармов. Сообщение о мемуарах Екатерины II — точно известно — вызвало шок, испуг и недоверие властей (а вдруг обман!).

Герцен, впрочем, обладал особым умением — нервировать своих противников обещаниями приближающегося удара: сообщение о предстоящем выходе тайных «Записок» прабабушки ныне царствующего императора было повторено в следующих номерах…

Через два месяца, 15 ноября 1858 года, 28-й номер «Колокола» уже извещал о выходе «Записок» на языке подлинника — французском. Затем последовали русское, немецкое, шведское, датское, второе французское, второе немецкое издания.

«Бывают странные сближения», — писал А. С. Пушкин. Странным сближением на этот раз было то обстоятельство, что секретные мемуары императрицы сделались всеобщим достоянием ровно через сто лет после тех событий, которые в них описываются (1759–1859). И всего за несколько месяцев до того «Колокол» приглашал своих читателей к Щербатову и Радищеву. Откровенные сочинения врагов Екатерины и самой царицы публикуются «по соседству».

Обнародование «Записок» Екатерины II показалось обитателям Зимнего дворца более страшным, нежели вскрытие самых фантастических злоупотреблений чиновников и помещиков: ведь в последних случаях, в конце концов, говорилось о «плохих чиновниках и помещиках», здесь же «заряд» попадал прямо в верховную власть. Прочитав мемуары императрицы, выдающийся французский историк Ж. Мишле писал Герцену: «Это с вашей стороны — настоящая заслуга и большое мужество. Династии помнят такие вещи больше, чем о какой-либо политической оппозиции». Из Петербурга помчались строжайшие приказы российским послам, консулам — скупать и уничтожать этот «совместный плод» усилий русской царицы и русского революционера… В ответ на растущий «спрос» Герцен и Огарев умножают тираж новой книжки — и царские финансы оплачивают революционную печать! В России, конечно, предприняты поиски виноватого — того, кто добыл из секретнейшего архива и обнародовал столь важный документ. Если бы нашли — загнали бы смельчака туда, куда «Макар телят не гонял…»; однако — не сумели отыскать. Разумеется, и Герцен сохранил тайну приобретения и обнародования «семейного» документа самодержавия, — пройдет много времени, прежде чем удастся узнать некоторые подробности.

Впервые об этой истории кое-что в русской печати появилось тридцать пять лет спустя (1894), в записках вдовы Герцена Натальи Алексеевны Тучковой-Огаревой: «В 1858 году приехал к Александру Ивановичу один русский, NN. Он был небольшого роста и слегка прихрамывал. Герцен много с ним беседовал. Кажется, он был уже известен своими литературными трудами… После его первого посещения Герцен сказал Огареву и мне: «Я очень рад приезду NN, он нам привез клад, только про это ни слова, пока он жив. Смотри, Огарев, — продолжал Герцен, подавая ему тетрадь, — это «Записки» императрицы Екатерины II, писанные ею по-французски; вот и тогдашняя орфография — это верная копия». Когда записки императрицы были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал об его поездке в Лондон…

Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести «Записки» эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан…; не помню, кто перевел упомянутые «Записки» на немецкий язык и на английский; только знаю, что «Записки» Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление по всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки; другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме NN, знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае».

«Люди, обучившиеся молчанию», — возможно, Герцен, Огарев и сама Тучкова-Огарева; о личности же NN в конце XIX — начале XX века только начинали догадываться. Публикуя сообщение Н. А. Тучковой-Огаревой о том, что корреспондента Герцена «уже нет на свете», редакторы полного собрания сочинений Екатерины II сделали примечание (в 1907 году): «Автор «Воспоминаний» ошибается».

Дело в том, что специалисты подозревали очень известного историка, издателя журнала «Русский Архив» Петра Ивановича Бартенева (1829–1912).

Действительно, он был маленького роста и прихрамывал; к тому же — всю жизнь занимался историей Екатерины II, его даже называли в шутку «последним фаворитом императрицы». В его печатных сочинениях то и дело проскальзывают ссылки на хорошо известные ему «Записки». В 1868 году, например, Бартенев писал: «Покойный граф Д. Н. Блудов передавал нам, что ему при разборе архивов Зимнего дворца случилось читать неизданную собственноручную тетрадь Екатерины II на французском языке… содержавшую в себе подробные ее рассказы о рождении, детстве и вообще о жизни ее до приезда в Россию». Правда, по своим довольно умеренным монархическим взглядам Бартенев вроде бы не походил на тайного, дерзкого корреспондента Герцена, рискнувшего головой, чтобы добыть и напечатать записки Екатерины. Даже через полвека, когда за «старые грехи» не могли уже серьезно наказывать, историк сердился и решительно оспаривал любой намек, будто именно он доставил рукопись в Лондон…