Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич. Страница 10

Васька Васильев с напряженным лицом в не опоясанной рубахе сидел возле баковой пушки с тлевшим фитилем в руке и следил за байдарой. Алеуты подгребали к острову, креолы с ружьями охраняли их и захваченного тойона с другого острова. Заложник с важным видом стоял в лодке в полный рост, скрестив руки на груди. Офицер в подштаниках, ежась от стужи, забрел по колени в воду. Едва пленённый тойон спрыгнул за борт, а раздетый Булыгин вскарабкался в байдару и упал на её днище, алеуты изо всех сил погнали лодку в обратную сторону. Сысой положил на фальшборт ствол винтовой фузеи. Баркентину покачивало. Байдара прошла четверть пути и едва голова тойона оказалась на мушке, стрелок спустил курок. Порох на полке вспыхнул, но выстрела не случилось. Заряжал винтовку кто-то из креолов и неизвестно когда.

– Везуч! – чертыхнулся лейтенант, перегнулся через фальшборт и помог взобраться на палубу раздетому и окоченевшему спутнику. – Беги, успокой жену! Говорил же – женщина на борту не к добру!

Подпоручик скрылся под мостиком и тут же, без штанов выскочил обратно на палубу. На нём висела жена, рыдала и целовала в мокрые бакенбарды.

– Что делали с Анной, изуверы? – закричал спасенный. – Кто?

– Я приказал! – взревел с мостика капитан с такой же страстью. – Чуть корабль не разнесла из-за своего дурака. Что? Напился свежей воды?

Между тем женщина стала успокаиваться, а Булыгин понял свою поспешную оплошность и супруги в объятиях удалились в каюту.

К утру словно распахнулось небо, зарозовела зорька утренняя, блеснуло солнце красное, первый луч огненной стрелой полетел на запад, а на востоке засверкали снежные пики. Среди них, как верный ориентир, открылась знакомая ситхинская гора святого Лазаря с провалившейся вершиной погасшего вулкана. Не так давно над ней еще курился дым, теперь она была покрыта снегом.

– Курс на мыс под горой, бери их в створ – подсказал мореходу Василий. – Тут много камней, но они торчат наружу даже при большой воде.

– То я здесь первый раз! – презрительно вскрикнул Хвостов. – Прямой румб по компасу на норд.

– Тогда сам ищи бухту по карте! – рассерженно пробурчал Василий, передал штурвал Сысою и ушел на бак.

Помучив экипаж частыми галсами при молчании бывальцев, «Юнона», вошла в бухту против наспех построенной крепости. В ней и по всему заливу, защищенному от моря островами, было много снующих тлинкитских лодок, против укрепления мельтешили русские байдары. Из-за гор на воду переползло облако, забусил обычный для этих мест мелкий дождь и вдруг облако прорвалось, будто кто разодрал его. На залив брызнуло солнце, и тут же от севера к югу выгнулась разноцветная радуга. Сысой, как ему казалось, потерявший всякий смысл своей грешной жизни, был потрясен увиденным. Радуга наполнила его душу надеждой, что в будущем еще много чудесного и важного, ради чего стоит потерпеть нынешнее уныние.

– Селедка подошла. Черпают! – шепеляво пробубнил Васька, из его моржовых усов торчала короткая трубка. Он не показывал, что тоже любуется радугой и солнцем, но его глаза в прищуре улыбались, а лицо было светлым и счастливым, как в первые годы жизни с Ульяной.

Хвостов зычным голосом приказал салютовать русскому флагу, поднятому над батареей. На палубу вышел его спутник с женой. Супруги смущенно улыбались оглядывавшимся на них матросам. Холостым выстрелом громыхнула баковая пушка, слабый сырой ветерок размазал пороховое облако по ряби залива. С батареи на утесе в посветлевшее небо взметнулся ответный салют, затем донесся звук пальбы. «Юнона» сбросила все паруса и встала на два якоря.

Солнце торопливо помигало из-за бегущих по небу облаков, то высвечивая, то омрачая знакомый кекур – вдававшуюся в бухту каменную громаду саженей в пятнадцать высотой. Когда-то на нем стояла палатка Баранова. После войны на плоской вершине кекура начали строить три будки батареи и казарму. Теперь там стоял двухэтажный дом, а у подножья, за пределами прежней крепости, срублена и подведена под крышу казарма, из здешней ели и лиственницы – заложен камнями бревенчатый причал. Без Сысоя и Василия работ было сделано много.

От причала отошла шлюпка. Четверо гребцов за веслами слаженно откидывались спинами в сторону прибывшего судна. В шлюпке узнавался главный правитель колоний Александр Андреевич Баранов. Он сидел на корме в кожаном плаще и сплюснутой, как сложенный вдвое блин, шляпе коллежского советника. Посередине, между гребцами, восседал незнакомец. Его шляпа была поважней, чем у правителя, а плечи покрыты шинелью дорогого сукна. Шлюпка подошла ближе к борту, Сысой с Василием радостно замахали руками, приветствуя Баранова. Он сбрил усы, некогда наводившие страх на врагов и голая губа под носом казалась неживой, прилепленной к знакомому лицу. Правитель был хорошо узнаваем издали, но мало походил на того Бырыму, которого они знали по прежним фартовым службам.

Лодка приткнулась к борту, ей бросили штормтрап. Один из гребцов с коротко остриженной бородой и длинными волосами, свисавшими из-под шапки на плечи, встал в рост.

– Прошка?! – окликнул его Сысой. – Наверное, впервые со дня смерти жены голос его был радостным. – Едва узнал! А волосищи-то отпустил как у колоша.

Он помог товарищу взобраться на палубу. Вдвоем они вытянули пассажира в шинели дорогого сукна, Сысой с Василием узнали компанейского ревизора Резанова. Хвостов козырнул ему и, склонившись за борт, озлобленно закричал:

– Так это ты, купчина? Вор и казнокрад! В потомственные дворяне выбился?! Да выслужись ты хоть канцлером, все одно будешь купцом, вором и хамом!

– Николай Алексеевич! – Резанов, с раздосадованным лицом, взял Хвостова под руку, но тот вырвался и продолжал поносить Баранова. Резанов повысил голос:

– Господин лейтенант, нам нужно поговорить! – Повел бранившегося офицера в каюту.

Не обращая внимания на поносные речи, Баранов бросил кожаный плащ на банку шлюпки. Сысой с Василием вытянули его на борт. Отдуваясь, правитель раскинул руки, обнял одного, затем другого. Под его сюртуком глухо клацнула кольчуга. Под шляпой был новый парик, без буклей и косицы, подвязанный к подбородку черным платком. Прохор встал за его спиной, провожая испепеляющим взглядом оборачивавшегося и ругающегося лейтенанта, которого Резанов тащил в каюту.

– Ждал нас или что? Не успели якорь бросить – плывешь! – удивленно спросил Сысой.

Степенно поприветствовав смущенного Булыгина, Баранов кивнул экипажу.

– Каждый день и час ждали… Кто на приказе? – повел бровями по столпившимся людям.

– А я! – просипел Василий и сунул в карман выстывшую трубку.

– Ну, давай, показывай, что привезли! – потеплевшим голосом приказал главный правитель. – А у нас голод и мор, – тихонько вздохнул, спускаясь в трюм. Спереди и сзади его сопровождали Сысой и Прохор Егоров с зажженными жировиками. – Зимой одних только наших, русских служащих, перемерло семнадцать. Других считать боюсь. Слава богу, сельдь подошла… Баты видели? До тысячи колошей съехались с островов не только для лова селедки. А гарнизон ослаблен. – Пожаловался. – Ну, да ладно, Бог милостив! Показывайте, что привезли.

– Только благодаря Бырыме, держимся, – проворчал Прохор, кивнув на правителя. – Колоши его боятся пуще нечисти. А зачем мы сюда припёрлись? Зачем столько крови пролили? Не понимаю!

– Чтобы послужить России, Прошенька! – мимолетно пробормотал Баранов, разглядывая присланные продукты и товары. Со стороны понятно было, что спор их давний, много раз переговоренный. – Бобров-то на Алеутах и Кадьяке выбили.

– Какой России? Русской или латинянской? – с перегоревшей горечью спросил Прохор и, не дожидаясь ответа, чертыхнулся…

– Вот описи! – сухо покашливая, протянул бумагу Васильев. – Подписаны Баннером.

– Ба-нн-ер! Тоже России служит, или Россия – Ба-нн-неру?! – язвительно проворчал Прохор. – Бежал с рудников аж за океан от всех этих фатеров, мутеров, штейгеров, а немчура и здесь достала!

Но правитель не отвлекался на изрядно надоевшие ему разговоры. Сысою стало так жалко его, что захотелось осечь старого дружка Прошку, но он только поморщился и кивнул Баранову.