Русский рай - Слободчиков Олег Васильевич. Страница 87

Не задержался на верфи и сам Сысой. Вскоре к нему прибежал Костромитинов и стал выспрашивать, бывал ли он в ближних миссиях и в устьях рек, падающих в залив Сан-Франциско с севера. Узнав о прошлых походах старовояжного, приказал:

– Ради одного человека посылать бриг накладно, а ты мореход опытный, приготовь байдару, возьми нужных людей, повезешь отца Ивана по миссиям. Да возьми с собой дочку, чтобы толмачила с индейцами.

– Что это наш батюшка решил задружить с еретиками-папистами?

– Зачем-то понадобилось. Я ему не указчик. – Настороженно помолчав, правитель конторы добавил тише: – Побегов давно не было, но ты смотри за новокрестами, мало ли…

Сысой позвал четверых байдарщиков из тех партовщиков, с кем промышлял на Камнях. Они с радостью бросили поденные работы при крепости и стали готовить байдару к походу. Уже на другое утро еще при сумерках рассвета в дверь обустроенного под жилье сарая стал стучать новоархангельский священник.

– Ты чего это, батюшка, такую рань? – зевая и почесываясь, поднялся с постели Сысой. – Кадьяки и те встают позже.

– Путь дальний, времени у меня мало, – с недовольным видом проурчал поп сильным голосом. Марфа высунула растрепанную голову из-под одеяла, часто мигая, с удивлением уставилась на него.

– Поднимайся красавица, благословлю! – повеселел гость.

Одет он был по-дорожному в сапоги, суконные штаны и сатиновую рубаху, поверх которой висел наперстный крест, под рукой алеутская перовая парка, в другой – мешок с одеялом и припасом. Сысой трижды обмахнулся крестным знамением на образок, пошел к ручью умыться. Новокрещеная Марфа протерла глаза и стала раздувать огонь в выстывшей печке. Священник нахмурился, бросил мешок в угол и вернулся в крепость. Вскоре там одиноко застучал топор, затем послышался голос правителя конторы, который тоже поднимался до рассвета. Сысой вернулся в жилуху с мокрой бородой, проворчал, оправдываясь:

– Кадьяки в байдару не сядут пока не увидят восход и не напьются чаю, зря он поднял нас такую рань.

Стрельнул из-за гор первый солнечный луч, потом показался краешек солнца, заиграли в море его отблески: день обещал быть погожим. Поплескавшись в воде и напившись чаю, кадьяки сели за весла, поп Иван тоже потребовал весло. Байдара вышла из россовской губы и направилась вдоль каменистого берега с пенящимися накатами прибоя, священник приглушенно запел густым голосом в такт гребле. Марфа сидела на корме рядом с отцом, глядела на небо, буруны прибоя и улыбалась. Кадьяки, по обычаю, были немногословны, только изредка перебрасывались короткими фразами, прислушиваясь к пению. Священник обернулся к ним и сказал, вдруг, по-алеутски:

– Кадьяки, смелые касатки, не подналечь ли нам на весла, не догнать ли убегающую волну?

Гребцы повеселели, заулыбались, стали доверительней и громче переговариваться.

К вечеру байдара приткнулась к причалу фактории в Малом Бодего. Поп выскочил на сушу первым, потянулся до хруста в костях, положил на темнеющий восток три поклона, помог Марфе выбраться из лодки и на пару с ней быстрыми шагами отправился в деревню мивоков. Дочь обернулась, безбоязненно махнула отцу рукой и вприпрыжку последовала за священником.

Вернулись они затемно, когда кадьяки дремали под байдарой, а Сысой в бане. Марфа нырнула к отцу под одеяло, а поп тихо растворился во тьме. На другой день байдара ушла в Большой Бодего и пристала к берегу. Дальнейший путь к миссии Сан-Рафаэль предстоял по суше. Кадьяки вытянули и перевернули лодку, стали собирать плавник для костра. Передовщик, священник и Марфа налегке отправились в миссию. В прошлом она была разорена восставшими индейцами. По словам правителя конторы падре Хуан восстановил её и сам часто навещал Росс.

На этот раз Сан-Рафаэль не встречала гостей колокольным звоном. Снаружи миссия на косогоре выглядела почти такой же, как помнил ее Сысой, но теперь без былых глубоких поклонов старый пеон распахнул ворота. К россовцам вышел все такой же приветливый, но постаревший падре в обветшавшем балахоне. За много лет сношений с Россом он научился говорить по-русски. Внутри ограды не было прежнего многолюдья. Балаганы, тянувшиеся вдоль стен, были брошены, крыши их обвалились, просторная ранчерия казалась пустовавшей. На глаза Сысою попались несколько женщин с детьми, всюду виделось запустение.

Монах провел гостей в свои покои, усадил за стол, сам отдавал женщинам распоряжения по поводу обеда. На этот раз не было ни солдат, ни музыкантов. Хуан и Иван увлеченно говорили между собой, из их беседы Сысой понял, что после отделения Мексики от Испании, метрополия перестала помогать миссиям, а новое правительство даже ущемляет интересы францисканцев. При Сан-Рафаэль, державшей когда-то в повиновении двести пятьдесят индейцев, ютились, работали и молились только сорок мужчин, по большей части стариков и юнцов.

Две пожилых индеанки без былого внешнего почтения к падре, поставили перед гостями обед из рыбы, вареной пшеницы и красного вина. Падре стал крутить шарманку, увеселяя россовцев. Сиплая мелодия, подражавшая звукам органа, часто срывалась и шипела.

Монах предлагал гостям остаться на ночлег, но отец Иван спешил, а Сысой, помня наставления Костромитинова, не хотел надолго оставлять одних кадьяков-гребцов.

– Так-то! – заявил торжествующим голосом, возвращаясь к байдаре. – Раньше-то думали и спорили, отчего миссионера богатеют, а мы в долгах перед Компанией…

– Бедность – не порок! – думая о своем, возразил священник. – Зато остались истинно верующие и желающие научиться мастерству.

До темноты они успели протянуть байдару по речке до начала знакомого Сысою волока и там решили заночевать. После чая, который гребцы пили долго и в большом количестве, и ужина, отец Иван почитал молитвы на сон грядущий. Все помолились совместно с ним, улеглись под байдарой, а священник растворился во тьме для своих особых молений.

На рассвете он был уже бодр и весел. После молитв и завтрака, не дождавшись восхода, священник принудил отправиться в дальнейший путь. Дюжий поп взвалил на себя всю общую поклажу и весла, быстрыми шагами стал подниматься в гору. Кадьяки подхватили легкую байдару, неспешно зашагали следом за ним и стали отставать, Сысой положил на одно плечо два одеяла, на другое фузею, взял дочь за руку и пошел последним. На привале спросил, присаживаясь рядом со священником:

– Ты, отче, совсем не спишь?

– Мало-мало сплю, – ответил тот. – Мне хватает.

С горы открылся вид на северный рукав залива Сан-Франциско.

– Там пресидио! – указал рукой Сысой. – По гишпански – крепость. А дальше тоже Сан-Франциско, но миссия. Наши корабли часто ходят туда, офицеры гостят у монахов, хвалят их. Матросы сказывают – Сан-Франциско богатая миссия, но по сравнению с Монтереем, Санта-Кларой считается захудалой. При ней и сейчас круглый год живут четыреста пеонов. Отчего-то не разбегаются, хотя Мексика дала им свободу. Может быть, солдаты караулят и расстреливают как прежде, чтобы калифорнийским испанцам не помереть с голоду.

– Не всем нужна свобода бездельничать! – с сердитым лицом оборвал передовщика священник, поднялся и взвалил на себя поклажу.

Путники вышли к морю, помолившись, сели в байдару и стали выгребать к устью большой реки к миссии Сан-Габриэль, основанной незадолго до отделения испанских колоний от метрополии. Управлял ей один монах падре Хосе дэ Алтамира, он часто бывал в Россе с заказами лодок, плугов, выделанных кож. Среди индейцев и русских беглецов-выкрестов миссионеру приходилось выживать на плодородных землях северной Калифорнии без помощи Испании и Мексиканского правительства. В этой миссии не было насилия, а по виду монаха понятно было, что ему и самому приходится работать на земле.

Сысой бывал в этих местах до основания миссии, видел их первозданными, населенными кочевыми индейцами, приветливыми и любопытными, не знавшими голода и других несчастий севера, он был наслышан о Сан-Габриэль от вездесущего Хлебникова и матросов, но не думал, что она так бедна. Церковью здесь был обыкновенный сарай в котором вместо органа стоял старенький клавесин. Падре был священником, музыкантом, управляющим, и певчим, и чтецом.