Назад в СССР (СИ) - Хлебов Адам. Страница 7

Я не вслушивался в их слова, потому что разглядывал небо необыкновенной голубизны.

Приподнявшись на локте, я недоуменно озирался, пытаясь понять, где именно я нахожусь. Телефона нигде не было видно.

Я обернулся и увидел деда на соседней койке, внимательно вглядывающегося в мои зрачки. Его глаза были холодны, а серьезное лицо, со сдвинутыми бровями, выражало что-то типа недоверия или подозрительности. Я начал вспоминать, где я.

— Доброе утро, — поздоровался я с ним. Но он мне ничего не ответил. Вчера в темноте, я увидел на его голове шов, говорящий о том, что моему соседу по палате недавно сделали операцию. Рядом лежала, съехавшая с головы повязка

— У вас повязка слетела, давайте я вам помогу, — предложил я, но дед тяжело вздохнул и отвернулся в другую сторону.

Увидев газеты на тумбочке, я всё вспомнил, скинул ноги с кровати и в одних трусах подошел к большому приоткрытому окну.

Внезапно, глазам стало немного больно от миллионов ярких искр. Это зеркальная рябь солнечной дорожки в иссиня-голубом море отражало яркий свет.

Под голубым небом, километрах в двух от гостиничного корпуса, раскинулось бескрайнее величавое море, играющее всеми оттенками синего. Где далеко у горизонта виднелись белые малюсенькие корабли. Пахнуло солью и морской пеной.

Женщины продолжали переговариваться в утренней тишине.

Из неспешного разговора я понял, что они говорили о том, что недовольны ценами на рынке в этом году.

Внизу в больничном дворике росли кипарисы и широколапые сосны. Между двух стволов кто-то установил турник.

То, что мне нужно. Я развернулся и с удивлением обнаружил, что моя одежда, висящая на стуле, исчезла. Обувь, стоящая рядом тоже.

Зато увидел на тумбочке вафельное полотенце и белую жестяную банку с названием «Особый». Это был зубной порошок с двууглекислой содой за десять копеек, гласила синяя надпись.

Полосатая пижама лежала на месте: на спинке койки, куда я ее повесил перед сном.

Одевшись, почистив пальцем зубы и умывшись, я оставил полотенце и порошок в палате, а сам отправился вниз к турнику.

К моему удивлению, вход во дворик был свободен. Охранников нигде не было видно. Болтающие про цены тетки уже исчезли.

Прям у турника стоял молодой человек лет двадцати двух — двадцати пяти, точнее сказать было сложно. Он упер руки в бока, прохаживался рядом с перекладиной. Будто отдыхал между подходами. Парень был в одних черных штанах и в белых кроссовках, раздетый по пояс.

— Доброе утро. Не помешаю? — спросил я, подходя к турнику.

Он обернулся протянул мне руку

— Борис.

Я протянул в ответ и крепко пожал ее.

— Максим.

— Давай, конечно, если лечащий разрешает. Из какого отделения?

— Да я случайно попал вчера. Решили, что у меня сотрясение, но я в порядке.

— Может повременишь? С этим шутки плохи. Голова не болит?

— Да у меня и вчера не болела. Не было ничего. Слега подрались. Но там толпа зевак налетела и на уши врачу скорой присела.

— Куда присела? — он нахмурил брови, пытаясь понять сленг из двухтысячных годов

— Ну это выражение такое. Означает, что толпа лапшу повесила на уши, а доктор, видимо, новичок. Совсем молодой. Не пустил меня домой. Говорит, мало ли что, а мне потом отвечать за тебя.

— Да такие теперь у нас часто встречаются. Людей, как всегда, всем на всех не хватает. Курортный сезон начался, а штатные единицы, так и не закрыли. В «кадрах» одни пенсионерки сидят, работать уже не хотят совсем. Ты местный или отдыхающий?

Хороший вопрос. Я секунду покопался в памяти пытаясь вспомнить, что-нибудь доказывающее, что я живу в этом городе.

— Местный, десятую школу заканчиваю в этом году. Можно? — я придвинулся к турнику и указал головой на перекладину.

— Точно хорошо себя чувствуешь?

Я закивал головой в подтверждение своего хорошего самочувствия. Из окна столовой, расположенной на первом этаже, выглянула женщина средних лет.

Вытирая посуду и приборы, она наблюдала за нами.

— Точно.

— Ну тогда давай. Смотри, без фанатизма.

— Хорошо, — ответил я подошел под турник, подпрыгнул и повис на нем.

Максим Бодров почти вымахал под метр восемьдесят. Мозолей на моих ладонях не было, но тело должно было быть знакомым с этим нехитрым гимнастическим снарядом, висящем в каждом советском дворе.

С физухой дело обстояло хуже, чем я предполагал. Я с трудом подтянулся шесть раз, дрыгая ногами на последних двух.

Мне стало очень неудобно за себя и свою слабость перед Борисом и поварихой из столовой, продолжавшей смотреть за нами.

Но тут, я услышал подбадривающие слова поддержки.

— Молодец, отлично! Сила дело наживное.

— Да, что молодец-то, — ответил ему я

— Да ты, брат, не гони лошадей. Я вот перед армией мешком висел. Ни разу подтянуться не мог. Тут важно регулярно заниматься не пропускать.

— А сейчас сколько раз подтягиваетесь?

— Давно не считал, — слукавил Борис, — давай-ка лучше подъем переворот. Умеешь?

Я отрицательно покачал головой, хотя, конечно, я знал, что это за элемент, но понимал, что мое тело еще не готово к этому упражнению. В следующие полчаса Борис показывал мне технику, помогал подталкивая и поддерживая меня снизу.

Из двери больничного корпуса показалась женщина в белом халате и колпаке и обратилась к моему новому знакомому:

— Борис Самсонович, там в кардиологии пациенту плохо. Знаю, что ваша смена через час начинается, но не могли бы вы посмотреть больного.

— Иду, — сказал парень, надевая на ходу светлую футболку с карманом на груди. — Ты это, не бросай заниматься. Через месяц, другой, будешь по тридцать раз подтягиваться. Я врач дежурный, если что, меня можно найти в ординаторской.

Он протянул мне руку на прощание.

— Спасибо, доктор. Еще увидимся.

— Ты в больнице в первый раз?

Я кивнул головой.

— Ты тогда тут на турнике не зависай, у вас завтрак через полчаса. Это тебе брат не санаторий, никто дожидаться тебя не будет.

Борис пружинящей походкой удалился вслед за вызывающей его женщиной.

Я сделал еще пару подходов. Тело приятно разогрелось и сообщало о том, что ему нравятся физические нагрузки.

Закончив заниматься, я отправился завтракать.

По дороге я быстро еще раз умылся и омылся, наклонившись над умывальником прямо перед входом столовую. Народу в коридоре никого не было и мое поведение не привлекло ничьего внимания.

Поискав глазами бумажные полотенца или на худой конец салфетки, и не найдя их, я вспомнил, что в СССР присутствовали некоторые бытовые неудобства, от которых мы отвыкли в будущем.

Пришлось наспех вытираться верхом пижамы. Хлопчатобумажная ткань оставляла приятное ощущение на теле и хорошо впитала воду с ладоней.

Я вспомнил, что говорили, что сам генсек Брежнев любил на отдыхе ходить именно в таких пижамах.

В помещении столовой было довольно много пациентов.

Больничная кухня разнообразием не особо баловала. Точнее вообще не баловала. Ешь, что дают или иди гуляй.

Я прочитал рукописное меню вывешенное у раздачи за подписью заведующей столовой.

Манная каша, брусочек сливочного масла, круглая булочка белого хлеба, чай и сахар.

Подойдя к раздаче и проследив за другими больными, я, так же, как и они, взял тарелку и алюминиевую ложку, видавшую виды.

Полноватая сотрудница столовой в платочке на голове черпала половником кашу из огромной алюминиевой кастрюли с надписью ЗК. Я не знал, что это означает и увидел за её спиной другие такие, но пустые с надписями I-БЛ, II-БЛ.

Завтрак, первое блюдо, второе блюдо — догадался я. Женщина в чепчике плюхнула мне половник каши в тарелку и потеряла ко мне всякий интерес.

— Масла парню, дай, — услышал я недовольный мужской голос со спины. Я оглянулся и увидел взрослого усатого мужчину лет пятидесяти.

Глава 4