Кокаиновый сад - Саломатов Андрей Васильевич. Страница 42

Попрощавшись с мальчиком, Нечайкин полез вдоль стены через лужу, где вода доходила лишь до щиколоток, да и то не везде. Оказавшись напротив собаки, он внимательно посмотрел на её мертвую оскаленную морду. Собака словно улыбалась ему, задумавшись о бренности всего живого в этом мире, и Нечайкин пожалел, что у него в руках нет ни палки, ни арматурины, ни даже камня.

На работу Нечайкин опоздал на двадцать восемь минут. В это время трудно было сесть в автобус, и ему нередко приходилось добираться до завода пешком - по булыжной мостовой, заросшей бурьяном набережной, мимо зеленоглавых церквей с бородатыми вождями вместо вульгарных лепных херувимов на фронтонах. Как-то Нечайкин решил подсчитать, сколько булыжника ушло на дорогу от его дома до завода, но через неделю сбился где-то на седьмом десятке и бросил. После этого он долго радовался тому, что в этой стране никто никого не заставляет считать эти дурацкие булыжники, и можно просто идти на работу, получая наслаждение от созерцания окружающих пейзажей.

В проходной завода вахтер в чистой телогрейке отметил ему опоздание четвертое в этом месяце - и пригрозил лишить его прогрессивки и тринадцатой зарплаты. Нечайкин расстроился, закурил целую сигарету и крикнул в маленькое окошечко:

- Ну, бля...

Эта гневная фраза вызвала у вахтера мгновенную ответную реакцию. Окошко резко захлопнулось, и из-за тонкой фанерной перегородки послышался отборный пятистопный мат с мифологическими аллюзиями относительно матери Нечайкина и его собственного происхождения. Стукнув для порядка по фанерной заслонке кулаком, Нечайкин покинул проходную, вышел во внутренний заводской дворик, заваленный ржавыми трубами и пустыми ящиками, и здесь остановился докурить сигарету.

Надо сказать, что завод, на котором трудился Нечайкин, выпускал лейблы - черные шелковые листочки с серебряной люрексовой надписью: "Маде ин Париж". Нечайкин никогда не видел продукции, на которую нашивали эти лейблы, и не очень интересовался, куда они идут. Правда, однажды он купил себе черные сатиновые трусы и на них обнаружил лейбл соседнего завода. Золотой нитью по голубому шелку там было написано: "Маде ин Лондон". Нечайкин долго носил эти трусы наизнанку, чтобы при переодевании в раздевалке был виден лейбл. Но один раз он соврал, что эти трусы ему прислали из самого Лондона, после чего их украли - стянули с пьяного Нечайкина в той же раздевалке, оставив ему такие же, но без лейбла, и неправдоподобно грязные. Нечайкин догадывался, кто подменил ему трусы - от них шел тяжелый знакомый дух - но уличить злоумышленника боялся, поскольку тот слыл на заводе крутым мафиози. Его несколько раз застукивали на проходной с готовой продукцией в карманах и ботинках, и все как-то сходило ему с рук. Мафиози сбывал лейблы какому-то барыге из магазина "Картошка" по три копейки за штуку, а тот лепил их на шкатулки, которые сам изготовлял из открыток и по воскресеньям продавал у Дома Культуры "Вперед". По рублю шкатулки расхватывали мгновенно. У Нечайкина тоже была такая шкатулка с городскими видами по бокам. Он хранил в ней шнурки, пуговицы и ржавые ключи от давно выброшенных замков.

Связываться с заводским "Коза ностра" Нечайкину не хотелось. Он лишь решил для себя больше не пить с этим человеком, но вскоре позабыл о своем решении.

Докурив сигарету, Нечайкин поднялся на второй этаж в раздевалку и переоделся из грязного домашнего в ещё более грязный рабочий комбинезон. Переодевался он всегда быстро, потому что запах мафиозных трусов во время переодевания душил его, и тогда Нечайкину приходилось подбегать к окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Кроме того, Нейчайкин боялся вместе с отвратительным запахом вдохнуть в себя какую-нибудь венерическую заразу. О том, как лечал эти болезни в больнице, Нечайкин был наслышан и страшно боялся попасть туда. Знакомый рассказывал, что каждый вновь прибывший в кожно-венерологическую лечебницу обязательно первые несколько дней служит наглядным пособием для студентов и студенток медецинского института, и те без зазрения совести часами разглядывают заболевший предмет, крутят его и так, и эдак, да ещё распрашивают больного о его интимной жизни. Последнего Нечайкин боялся больше всего, потому что половой жизнью жил очень нерегулярно, а если и случалось такое по пьянке, то на следующий день он совершенно ничего не помнил, а потому и рассказывать ему было не о чем.

В цехе Нечайкин поздоровался с ближайшими к нему женщинами, сел на свое рабочее место и минут двадцать исправно работал: обрезал ножницами концы ниток, которыми прошивали лейблы. Ножницы были такими тупыми, что лишь жевали нитки, и Нечайкину чаще приходилось их откусывать. Он уже месяца два просил мастера наточить орудие произодства, и тот обещал посодействовать, но точильщик почему-то всегда оказывался пьяным. Только один раз Нечайкин застал его трезвым у электрического точила, и пока крепко поддатый электрик менял вилку на проводе, точильщик успел похмелиться, а похмелившись, послал Нечайкина в магазин за добавкой. Он выпили и про ножницы вспомнили только на следующий день, когда у точила почему-то сгорел мотор.

Откусив в чередной раз нитку, Нечайкин крепко выругался, взял ножницы и отправился к точильщику, в его отдельный кабинет, обклееный фотографиями полуголых женщин и детей из журнала "Здоровье". Но до кабинета точильщика Нечайкин так и не дошел. В углу цеха, за огромной горой картонных коробок из-под тушонки и макаронов, он увидел Прохорову - швею-вышивальщицу, которая пришла работать на завод всего неделю назад и за это короткое время успела вскружить головы всем мужчинам из бригады обрезальщиков и тянульщиков люрекса.

Прохорова была здоровой красивой бабой с мощными покатыми плечами, колоссальной грудью и пористым носом, похожим на большую очищенную картофелину с синими глазками. Единственное, что портило Прохорову, это её зубы. Их не то что бы не было, когда-то они, конечно же, были, но в процессе жизни сильно испортились, почернели и стали похожи на редкие обгоревшие зубья старой ножовки.

- Ну что, бля? - поздоровался Нечайкин с Прохоровой и, оглядевшись, нырнул в проход между коробками и стеной. Прохорова довольно заулыбалась, погладила обеими руками необъятный живот и сахарным голосом ответила:

- Слыхал, дилектора сняли. В тюрьму сажать будут. Лейблы налево гнал. Правильно его. Разве ж можно так пить?

- Пить можно, - уверенно проговорил Нечайкин. - Только пить надо с умом. - Он погладил её по замечательной груди, ткнул пальцем в живот и с уважением добавил: - Эк тебя..!

Затем осторожно, будто Прохорова могла упасть и разбиться, он обнял её руками за талию и притянул к себе. Осторожничал Нечайкин больше из боязни, что Прохорова слишком положительно отнесется к его ухаживаниям. Трезвый Нечайкин неохоч был до женщин и если приставал к кому, то лишь по привычке или из желания казаться настоящим мужиком. Он даже не сумел бы ответить, действительно ли ему приятно обнимать эту большую женщину, тем более, что изо-рта у Прохоровой пахло чем-то давно лежалым и не совсем съедобным.

- Ну-ну, не балуй, - поощрительно сказала Прохорова. - Чегой-то тебя с утра пораньше на баб потянуло?

- Мимо такой разве пройдешь? - ответил Нечайкин и с восхищением добавил: - Королева!

Нечайкин прижался своим высохшим туловищем к мягкому животу Прохоровой и изобразил на лице блаженство.

- Домой бы пригласил, - сказала Прохорова. - Я баба одинокая. Вы же мрете как падлы.

- Приглашу, - без энтузиазма пообещал Нечайкин. Он вспомнил свою раскладушку, которая досталась ему после раздела имущества с бывшей женой, и подумал, что это хлипкое спальное сооружение не выстоит и минуты под могучей Прохоровой.

- А хочешь, в Муром поедем, на выходной? - предложил Нечайкин. - У меня так кореш живет. Прямо у вокзала, рядом с центральной пивной. Или пойдем в кино. У нас во "Вперед" новый фильм крутят. По Камю.

- Я не люблю экзистенциалистов, - ответила Прохорова. - Меня блевать тянет от всей этой интеллигентской туфты. Все эти Кьеркегоры, Буберы и Ницши сами не знают, чего хотят. Надо не преодолевать интеллектуализм рационалистической философии и науки, а работать. Вон, у нас в цеху все время тянульщиков не хватает. - Прохорова положила свои мясистые руки на плечи Нечайкину, ощупала его ключицы и сочувственно сказала: - Худенький ты какой-то, и волосы у тебя секутся.