Кокаиновый сад - Саломатов Андрей Васильевич. Страница 64

Плохо стало, когда Анабеев остановился, а остановившись, увидел впереди машину с большим красным крестом. Сердце у Анабеева билось между желудком и горлом, обожженные легкие рычали, ноги подкашивались, а перед глазами плавали огромные разноцветные колеса.

Анабеев повис на услужливо подставленных руках и провалился в беспамятство.

Очнулся Анабеев в машине. Его сильно тошнило, а слабость была такой, что он не мог повернуть голову.

Носилки, на которых он лежал, слегка покачивались.

Рядом с ним какой-то человек курил и изредка покашливал.

- Его поймали? - шепотом спросил Анабеев, почему-то уверенный, что проспал сутки, а может, и больше.

Но никто не услышал и тогда он повторил свой вопрос, но уже громче.Его поймали?

- Кого? - спросил сонный санитар.

- Кузнечика,- ответил Анабеев.

- Поймали,- милостиво сообщил санитар.- И кузнечика, и паука, и Муху-Цокотуху. Все в порядке. Можешь спать спокойно.

- Да нет,- раздраженно перебил его Анабеев,- не кузнечика. Это я так его зову. Ребенка того, с окровавленными руками. Поймали?

- И ребенка поймали,- зевая, ответил санитар,жить будет, не бойся.

- А как его поймали? - заподозрив неладное, спросил Анабеев.

- Да на удочку,- спокойно ответил санитар,- на живца. Заглотнул так, что всей больницей крючок вынимали.

Анабеев застонал и попытался отвернуться. У него не было сил возмущаться вслух, и он долго и очень изобретательно крыл про себя идиота-санитара.

Поместили Анабеева в палату с двумя койками. На одну положили его, а на .другую сел тот самый санитар.

Едва врачи ушли, как санитар сбросил ботинки и завалился спать. Перед этим он еще спросил Анабеева: - Ну как, силы-то есть?

Анабеев покачал головой и прошептал: - Он и тебя убьет. Придет ночью и убьет.

- Посмотрим,- усмехнулся санитар.

Всю ночь Анабеев пролежал с открытыми глазами, глядя в окно. Там за стеклом и толстой решеткой теперь уже не было никакого дерева, и лишь ветер заунывно подпевал ночной больничной тишине.

К утру, так и не дождавшись кузнечика, Анабеев решил, что, как только сумеет встать, он сам найдет этого чертенка и скажет ему: "Гад, ты гад! Я же отец твой, а ты..."- на этом месте Анабеев задремал, и принятое решение найти кузнечика трансформировалось в его больной голове в видение: вот он поднимается по ступенькам, подходит к двери, нажимает на кнопку звонка.

Ему открывает Люся. Презрительно улыбаясь, она пропускает его в квартиру и вслед за ним проходит в свою комнату. Не решаясь подойти к кроватке, Анабеев говорит: "Он убил..." У него перехватывает горло, и, не стесняясь Люси, Анабеев размазывает по щекам слезы. "Ну и что, что убил? смеясь, отвечает Люся.- Он же маленький, ничего не понимает. Что с него возьмешь, с крохотулечки? Взрослые, вон и те убивают". Люся заглядывает в кроватку, трясет погремушкой и любовно агукает. "Он и меня..." срывающимся голосом говорит Анабеев. "И тебя, и тебя,- радостно подхватывает Люся.- Ему все равно кого. Агу-агу".- "Да нет, он за мной охотится",- говорит Анабеев и делает несколько шагов к кроватке. "Это тебе так кажется,- отвечает Люся,- убил бы он кого другого, ты бы даже и не узнал об этом. Иди, посмотри на него". Люся поманила Анабеева, и тот послушно подошел. В кроватке лежал офицерский френч с лотерейным билетом вместо головы.

Люся обняла Анабеева, сильно сдавила ему плечи и жарко зашептала в самое ухо: "Давай вместе растить его".

IV

Почти сутки Анабеев пролежал без памяти. Когда он очнулся, то обнаружил, что грудь его стянута бинтами, а из тяжелой гипсовой культи на левой руке торчат посиневшие кончики пальцев. Кроме того в палате прибавилось окон, на которых почему-то не было решеток. Рядом стояли еще несколько кроватей, и на них посапывали и храпели, видимо, больные.

На стене едва тлела синяя лампочка, а за неплотно прикрытой дверью кто-то негромко говорил. Анабеев попытался было приподняться, но левый бок сильно болел, мешали бинты и страшная слабость. Повернувшись к двери, Анабеев позвал громким шепотом:

- Сестра! - Не дождавшись ответа, он почти крикнул.- Сестра!

И тут же в дверях появилась молодая хорошенькая девушка в белом халате и такой же косынке.

- Мне надо,- смущаясь, сказал Анабеев,- встать надо.

- Утку дать? - спросила медсестра.

Анабеев покраснел и, замотав головой, ответил:

- Нет, я сам. Помоги только встать.

Опираясь на подставленную руку, Анабеев, кряхтя, поднялся с постели и медленно, пошатываясь, побрел в указанном направлении. Открыв дверь туалета, он сделал два шага и тут увидел в углу, на кафельном полу, кузнечика. Тот лежал на спине и бесцельно водил в воздухе правой рукой. Левая, как и у Анабеева, была убрана в гипс, а куриная грудная клетка туго перебинтована. Кузнечик шевелил губами, будто пытаясь что-то сказать, но получалось у него только "кхы-кхы". Потрясенный, Анабеев некоторое время остолбенело смотрел на младенца и не двигался с места. Затем он осторожно приблизился к кузнечику, наклонился над ним и спросил: - Ты? Лежишь, ведьменок? И чего ты ко мне пристал?

Не обращая внимания на Анабеева, младенец вращал глазами, пыхтел и как будто пытался встать. Возможно оттого, что он казался совершенно беспомощным, Ана беев осмелел. Он встал на колени рядом с кузнечиком и дрожащим голосом сказал: - Ну, вот он я. Бери, не убегу.

Анабееву вдруг стало стыдно за то, что он так малодушно убегал от этого нескладного существа. Ужасы последних дней потускнели, убийца кузнечик превратился в обычного новорожденного младенца.

- Хочешь помогу? - спросил Анабеев.- Хочешь, я тебя отпущу в окно? Ступай домой. Нечего тебе здесь делать.

Анабеев подсунул здоровую руку под голову ребенка и приподнял ее. Она болталась на слабой шее, как тыква на тонком стебле. Помогая себе коленями и загипсованной рукой, Анабеев поднял кузнечика, прижал к животу и с трудом встал. После этого здоровой рукой он расшпингалетил окно и раскрыл обе рамы. В комнату хлынул промозглый ледяной воздух.

- Ступай,- сказал Анабеев, но кузнечик вел себя, как самый обыкновенный ребенок одного месяца от роду.

Он ткнулся тяжелой головой в грудь Анабеева и запыхтел. Анабеев еще долго уговаривал младенца пойти домой. Он уже совершенно окоченел, а кузнечик, будто издеваясь, хныкал и водил правой ручкой по забинтованному боку Анабеева.

Можно было, конечно, отдать младенца медсестре или оставить его здесь, на подоконнике, но Анабеев почемуто принял самое глупое в его положении решение. Он влез на подоконник, свесил ноги на улицу и, прижав покрепче кузнечика к животу, прыгнул. Внизу Анабеев завалился на спину в снег и долго после этого копошился, как перевернутая черепаха, пытаясь, не отрывая от себя младенца, встать. Наконец, это ему удалось, и Анабеев, сунув кузнечика под пижаму, как мог быстро заковылял по дорожке.

Трясясь от холода, Анабеев быстро шел по шоссе и все время оборачивался. Он ждал, что его нагонит какаянибудь машина, но время было слишком позднее, а место глухое. Где-то вдалеке, слева, прогрохотал поезд, и Анабеев, повинуясь инстинкту заблудившегося в лесу, побрел на звук.

- Ну и гад же ты,- шептал он кузнечику,- да я не о себе, черт со мной - людей жалко. Жена-то с сыном здесь при чем? Шваркнуть бы тебя сейчас башкой о дорогу.- Ругаясь и все больше зверея, Анабеев лез через какие-то заросли кустов, падал в ямы, перелезал через насыпи, опять падал и опять лез. На голову младенцу сыпались такие слова, от которых в любой другой ситуации Анабееву самому стало бы тошно и страшно. Закончив очередное виртуозно построенное ругательство, он спрашивал младенца: - Их-то за что? Они-то что тебе сделали, гаденыш?

Наконец, споткнувшись о кочку, Анабеев выронил младенца, упал и, поднявшись, заорал: