Рай с привкусом тлена (СИ) - Бернадская Светлана "Змея". Страница 57

— С Диего мне следует быть осмотрительной. Он бывает вспыльчив, а тебя попросту недолюбливает.

Недобро усмехаюсь. Хорошо, что она не видит. Пусть дон Адальяро пыжится сколько влезет: мы еще посмотрим, чья возьмет. Благодаря его женушке…

— Еще бы. За что ему меня любить?

— Я хотела… поговорить с тобой.

— О чем?

— Я знаю, тебе тяжело сидеть взаперти. Я хотела бы, чтобы ты мог свободно передвигаться по дому и поместью. Но Изабель и Диего опасаются, что ты… наделаешь глупостей. Ты… можешь пообещать мне, что не станешь пытаться бежать, нападать на других рабов или дерзить хозяевам?

Почему-то становится смешно, и я приподнимаюсь на локтях, сажусь на постели. Ее рука соскальзывает с моего плеча — на кончиках пальцев поблескивают остатки целебной мази.

— Я буду само послушание, госпожа Адальяро, — усмехаюсь, глядя на нее в упор.

Она роняет взгляд на колени, но через мгновение берет себя в руки, окунает палец в баночку и проводит линию по моей груди. Спускается на живот — туда, где еще багровеют следы от плети.

Ничего не могу с собой поделать: напряженно вздрагиваю при каждом прикосновении. Возбуждение накатывает неукротимой волной. Перехватываю ее запястье — стараюсь не сжимать слишком сильно. Подбираю полотенце, один за другим вытираю измазанные жирной мазью пальцы. Зачем-то перебираю их своими. Подношу узкую кисть к губам, целую поочередно каждую подушечку. Мазь пахнет приятно, ощущение нежной кожи на губах дразнит, лишает контроля. Тяну ее за руку на себя, заставляя сесть ближе, рука забирается за спину, нащупывает застежки на платье.

— Не надо, — неуверенно выворачивается и пытается отстраниться. Не смотрит на меня, но щеки зарделись.

— Почему? — нетерпение сменяется досадой.

Она ведь не может не понимать, что способны сделать с мужчиной ее отнюдь не невинные ласки?

— Сейчас день, — она поводит плечами, прижимает ладони к животу, поднимается.

— И что? — во мне вскипает дурацкое упрямство. Ее отказ почему-то дико раздражает. Еще вчера она сама просила меня…

— Ну… сейчас светло, и… я… у меня…

Вспоминаю о красноватых синяках, которые видел на ней утром, и это злит еще больше. Прямо не тронь ее, какая нежная. Неужели у благородных донов принято спариваться в темноте и в одежде, слегка приспуская брюки и приподнимая юбки? Что ж, я могу и так.

— Чем чаще мы будем пытаться, тем будет верней, — цежу сквозь зубы. Ловлю ее руку, тяну на себя, быстрым движением захватываю тонкую талию. Девчонка успевает лишь ахнуть, когда я опрокидываю ее на постель. — Не бойтесь, госпожа Адальяро. Не хотите раздеваться — не надо. И новых синяков больше не будет.

Серые глаза настороженно распахнуты, чувствую, как быстро бьется ее сердце. Нависаю над ней нарочито близко. Губами почти касаюсь ее губ, ловлю кожей лихорадочные вздохи. Рука находит край платья, ползет по стройной ноге вверх, слегка сжимает и отводит бедро. Она проводит языком по губам и приоткрывает их в ожидании поцелуя, но я не намерен ее целовать. Она ведь не хотела прикосновений? Для дела поцелуи не так уж и нужны, я готов и без них.

Но вот готова ли она?

Усмехаюсь собственным мыслям, демонстративно облизываю палец, случайно задевая краешек ее губы, лезу под юбку. Она вздрагивает, когда я касаюсь ее чувствительной плоти, подбирается, пытаясь увернуться. Не позволяю; неторопливо провожу пальцем вверх-вниз. Не слишком влажно, но сойдет.

Когда вхожу в нее, она дергается, закусывает губу, тонкие брови болезненно изламываются.

— Тебе больно?

— Немного, — признается. — Ночью перестарались.

— Потерпи, — мне больше нечего сказать: остановиться я не в состоянии.

Быть в постели с женщиной — это приятно. Просто быть, отпустив рассудок, наслаждаясь действом. Без боли, унижений и жестоких игр. Слишком давно этого не было… до минувшей ночи.

Только когда напряжение выходит вместе с семенем, замечаю, что девушка подо мной искусала губы почти до крови. Где-то глубоко внутри шевельнулись слабые угрызения совести, но я тут же отогнал их: с чего бы? Я не обходился с ней грубо. О ребенке она попросила сама, а другим способом его не сделать.

Как только я отпускаю ее, она стыдливо поправляет на бедрах платье.

— Так тебе нравится больше? — интересуюсь не без издевки.

Отворачивается, смотрит в сторону.

— Мне не должно нравиться. От меня ждут другого.

Эти слова почему-то больно задевают, и я стискиваю зубы. Ну а чего ты хотела, милая? Тебе предлагали искусного любовника, ты отказалась. От меня ведь ожидались не телячьи нежности, не так ли?

Она тихо сползает с постели, разглаживает на коленях платье и молча выходит из комнаты. А я еще долго сижу на кровати, отупело глядя в стену. Невольно прислушиваюсь к тишине за стеной: мне померещилось, или я в самом деле слышу сдавленные всхлипы?

Спина немеет, и я встаю, чтобы размяться. Сам не знаю зачем, подхожу к двери, толкаю ее, останавливаюсь на пороге. Девичья фигурка в скромном северном платье свернулась калачиком на кровати, руки прижаты к груди, лоб почти касается колен. Угловатое плечо приподнимается ровно и размеренно: юная госпожа спит.

Где-то там, за ребрами, острым когтем царапает навязчивое чувство вины. Мне не в чем себя упрекнуть, и все же чувство не отпускает.

Что я сделал не так?

Диего почтил поклоном седовласого дона и его богато одетую немолодую леди и ослепительно улыбнулся на прощанье.

— Мне не нравится твоя затея, — снова взяв меня под руку, сквозь зубы процедил он.

Как у него получается одновременно улыбаться и шипеть, как змея?

— Тебе не нравится, что теперь у меня появилось увлечение, помимо вышивки и чтения? — я постаралась не отстать в притворстве и медово улыбнулась.

— Выставлять раба на бои! Играть и делать ставки! Да что обо мне подумают люди? Что я не в состоянии обеспечить свою жену?

— Подумают, что твоя жена азартна, вот и все, — я поправила разъехавшиеся края кружевной накидки на плечах.

— Но ты жена сенатора! Даже я не позволяю себе так часто ставить на боях…

— Диего, — я улыбнулась еще шире. — Если у тебя есть свои маленькие увлечения, то позволь мне иметь свои. Я уступила тебе в главном, — я выдержала многозначительную паузу, чтобы он успел почувствовать себя пристыженным. — Неужели ты не уступишь мне в такой малости?

Мы уже подходили к воротам поместья, и раб-привратник услужливо открыл перед нами калитку.

— Хорошо, — помолчав, скрипнул зубами Диего. — Ты говоришь, вы с матерью уже присмотрели место? Могу я взглянуть?

— Разумеется, дорогой. И раз уж ты так любезен, можно я возьму на осмотр и Джая? Его это будет касаться в первую очередь.

Диего посмотрел на меня так пристально, будто видел впервые.

— Полагаю, если я стану возражать, тебя это не остановит. Ведь так, Вельдана?

Чувствуя себя достойной ученицей Изабель, я обольстительно улыбнулась.

Отблески закатного солнца мягкими мазками ложились на уныло-серый камень предгорья, когда мы вместе с Диего и Изабель остановились на краю пустоши в отдаленной части поместья. Джай, одетый в приличную, хоть и рабскую одежду вместо набедренной повязки, каменным изваянием застыл за нашими спинами. Мне удалось добиться для него короткой прогулки к будущей учебной арене, но не удалось убедить мужа и свекровь в его покорности и безопасности. Руки Джая были скручены за спиной и пристегнуты цепью к ошейнику из толстой кожи, а по бокам его стерегли двое дюжих рабов.

Зрелище удручало. Подножие предгорий имело значительный уклон в сторону моря, а из сбитой в камень почвы, подобно зубьям сказочных драконов, торчали обломки скалистой породы. Тощую, бесплодную землю, высушенную палящим солнцем, покрывала скудная трава. Тень горного хребта укрывала площадку лишь утром, когда солнце медленно поднималось из-за вершин, зато начиная с обеда здесь можно будет сойти с ума от жары.