Квинканкс. Том 1 - Паллисер Чарльз. Страница 34

— Не сомневаюсь.

— Дай посмотреть, — попросил я, и она протянула мне письмо.

«Извещаем вас (писал мистер Сансью), что на внеочередном заседании правления «Консолидейтид-Метрополитан-Билдинг-Компани», состоявшемся в понедельник на прошлой неделе, председатель заверил собравшихся, что перспективы компании по-прежнему надежны».

— Мама, — проговорил я, — не вижу в этом ничего хорошего. Почему понадобилось их заверять?

Матушка удивленно подняла брови.

— Но мистер Сансью советует мне купить еще акций, значит, по его мнению, дела идут хорошо.

Я стал читать дальше: «Председатель объявил, что акционерам компании предложено подписаться на дополнительные акции, с тем чтобы использовать эти деньги для текущих платежей по закладной. Посему мы, мадам, настоятельно советуем вам приобрести акций еще на пятьсот фунтов, дабы защитить уже сделанные вложения».

Я поднял глаза.

— Ничего хорошего не вижу. Думаю, он хочет сказать, что, если ты не вложишь еще больше денег, то потеряешь все.

— Не говори таких вещей, Джонни, — выдохнула матушка.

Я вернулся к концовке письма: «А поскольку наличности у вас больше не имеется, мы вкладываем в письмо вексель на шесть месяцев — срок, в течение которого дела уладятся. Вы должны акцептовать вексель, то есть подписать его в присутствии свидетеля».

— Почему он говорит, что у нас не осталось денег?

Она зарыдала.

— Джонни, я должна сказать тебе ужасную вещь. После того как мы в тот раз это обсудили и сошлись на том, чтобы вложить триста фунтов, я решила купить больше акций.

— Что? Почему ты так сделала?

— Я боялась, что мистер Сансью обидится, а кроме того, это такое выгодное вложение.

— И сколько ты вложила? Тысячу фунтов. — Она всхлипнула.

— Глупость несусветная!

— Не говори со мной так. Я это сделала ради тебя. И кстати, если на то пошло, это ведь и твоя вина, Джонни.

— Ты о чем?

— Ну как же, вспомни, перед Рождеством, когда у нас побывала та женщина с мальчиком, я уж думала махнуть рукой на уже купленные акции, но ты согласился, что нужно вложить еще денег.

— Но я понятия не имел, что ты уже вбухала тысячу фунтов! Выходит, тогда ты распорядилась последними нашими деньгами!

— Но чем больше денег стояло на кону, тем больше причин спасать их!

— Нет же, тем больше причин остановиться! Ты просто дурочка! — крикнул я. — И как ты могла сделать это, не спросив меня? Я тебя ненавижу!

Матушка закрыла лицо руками и заплакала, а я выбежал из комнаты. Стремглав взобравшись по лестнице, я бросился на постель и зарыдал. Почему она так поступила? Нет чтобы подумать. А таиться от меня — какое коварство! Я дал себе клятву с этой минуты больше ее не любить. Она была слабенькой и глупенькой, а я теперь буду сильным и держаться с нею стану холодно.

Пролежав несколько часов, я почувствовал себя лучше и приготовился к встрече с матушкой, когда она придет пожелать мне доброй ночи. Не то чтобы я решился попросить прощения, но, во всяком случае, не собирался ее больше упрекать. Я ждал и ждал и наконец осознал, что, в первый раз в жизни, она не придет. Я задумался о том, каково ей сейчас, и понял: она, наверное, чувствует то же, что и я. Наверное, ей так же трудно простить меня за то, что я сказал, как мне простить ее за то, что она сделала. Но мои слова были правдой, а ее поступок — обманом и глупостью.

Спал я плохо, утром за завтраком держался холодно, молчал и не глядел на матушку. Но когда наши взгляды случайно встретились, я увидел, что глаза у нее красные. Не знаю, кого из нас прорвало первым, но оба мы заплакали и, смеясь и рыдая, обнялись. Но даже держа ее в объятиях, я чувствовал, что застывшая частица моей души не до конца оттаяла.

Когда мы вернулись в общую комнату и сели, матушка спросила:

— И что же нам делать, Джонни?

— Наверное, нужно последовать совету мистера Сансью, а то потеряем еще больше.

— Думаю, ты прав, — кивнула она, и мы вернулись к письму:

— У меня почти ничего не осталось, — вздохнула матушка. — Как мы проживем эти полгода, просто не знаю.

— Больше мы не сможем держать Биссетт, правда? — осторожно спросил я, но она покачала головой. — Тогда можно я приглашу ее сюда, чтобы засвидетельствовала подпись, а потом ты ей все объяснишь?

— Да, наверное, так мне и нужно сделать.

Я позвал Биссетт из кухни, где готовился хлеб. Она ушла, отряхивая о передник испачканные мукой руки, а я остался поговорить со Сьюки.

— Слышали, мастер Джон, общинные земли закрывают? - Спросила она, вымешивая тесто.

— Кто?

— Мампси, кто же еще. С нами говорил мистер Ассиндер и втолковывал, что для нас так даже лучше: теперь мы получим каждый по своему куску земли.

— Хорошо, надеюсь, он окажется прав.

Сьюки водрузила тесто на верх печи и прикрыла его салфеткой.

Тут отворилась дверь и вошла матушка.

— Идите оба немедленно в общую комнату, — сердито сказала она.

Удивленно переглянувшись, мы последовали за ней. В общей комнате мы обнаружили Биссетт, с торжественным видом сидевшую на софе. Матушка уселась рядом, мы со Сьюки остановились напротив.

— Ну, Джонни, — начала матушка, — я знаю, ты всегда говоришь правду. Сьюки когда-нибудь брала тебя в такие места, куда тебе нельзя было ходить?

У меня мелькнула мысль о Хафеме, и, чтобы отвлечь внимание от этого случая, я решительно ответил:

— Да, несколько раз она брала меня в дом своей матери.

— Как я и говорила, мэм, — пробормотала Биссетт.

— А не видел ли ты, чтобы она давала домашним еду, взятую отсюда?

— Ну, — заколебался я, — однажды, но это были объедки.

— Все равно это кража, — ввернула Биссетт. — Она может питаться здесь, это часть ее жалованья. Но, думается мне, из кладовой исчезали не только объедки.

— Что из этого правда, Сьюзен? — спросила матушка.

Сьюки расплакалась.

— Я брала еду домой, мэм, но только из своей порции. Мне было позволено оставлять себе спитой чай, овсянку, кофейную гущу и золу.

— Кто это позволил? — спросила Биссетт.

— Миссис Белфлауэр всегда позволяла.

— На нее уже поздно кивать.

— И часто я не доедала свою порцию, чтобы забрать домой остатки.

— Хорошо, Сьюзен, но ты должна была спросить меня, ты ведь знаешь? В любом случае это очень плохо — брать то, что тебе не принадлежит.

— Хафем, мэм, — шепнула, к моему ужасу, Биссетт.

Сьюки внезапно зарделась.

Матушка обратилась ко мне:

— А теперь, сыночек, водила ли тебя Сьюки в другие места, где тебе не положено бывать?

Я заколебался, но, видя на лице Биссетт торжество и напряженное ожидание, признался:

— Однажды мы ходили в Хафем.

— Я говорила вам, мэм! — воскликнула Биссетт.

— Теперь, Джонни, пусть это было давным-давно и ты был очень маленьким, но, пожалуйста, припомни, случалось ли тебе там с кем-нибудь разговаривать.

Сьюки смотрела испуганно, и я подумал, что произойдет с ее семьей, если она потеряет работу. В конце концов, в том, что я беседовал с Генриеттой, не было ее вины.

— Нет, не помню.

Говоря, я скосил глаза на Биссетт, и меня поразил ее взгляд: удивленный, подозрительный, полный подавленного возмущения и не знаю чего еще. Она как будто знала, что я лгу. Но откуда?

— Не помнишь? — настаивала матушка.

— Помню, что не разговаривал, — ответил я.

Матушка, судя по всему, испытала облегчение.

— Так вот, Сьюки… — начала она.

— Твердость, мэм, — вполголоса подсказала Биссетт.