Сокровище чародея - Александрова Наталья Николаевна. Страница 9
Книги не было. Неужели кто-то ее взял и не вернул на место?
Она пошарила на соседней полке. Ничего.
«Спокойно, – сказала себе Надежда, – она не могла никуда деться. Я же ее запрятала подальше. Возможно, это не тот стеллаж?»
Она отошла к двери и постаралась повторить свой вчерашний путь. Ага, кажется, в прошлый раз на нервах она свернула вон туда…
Перед стеллажом стояла девчонка с разноцветными волосами и перебирала книги, причем обращалась с ними не слишком уважительно. Вот уронила парочку на пол, нагнулась, чтобы поднять, и тут Надежда подскочила и через ее голову нашарила сзади ту самую книгу, завернутую в белый лист бумаги.
Она, родимая, убедилась Надежда на ощупь.
– Эй, тетя! Ты что, не видишь, что я тут стою? – проявилась девчонка и схватилась за книгу.
Надежда ничего не ответила, только молча потянула книгу к себе.
– Эй, тетя, зачем тебе книжки? – разозлилась девчонка. – Ты небось и читать-то по-русски не умеешь!
– А не твое собачье дело! – ответила Надежда на чистом русском языке, вырвала книгу, оставив в руках у девчонки кусок белой бумаги, и быстрыми шагами удалилась из кафе– библиотеки.
«Выбросить совсем эту куртку, что ли…» – подумала она на ходу.
Зато в ней были очень большие и удобные карманы, так что Надежда не стала прятать книгу в пакет, а запихнула во внутренний карман. Поместилась.
Дома книгой очень заинтересовался кот, однако Надежда Николаевна отогнала его и спрятала книгу на лоджии за пустыми цветочными горшками.
Учительская конференция проводилась отчего-то в Театре оперетты. Алка объяснила, что там оказалось дешевле всего снять зал.
С утра Надежда надела самый приличный костюм, тщательно накрасилась и уложила волосы. На входе в театр предъявила свой паспорт, и ей выдали гостевой бейдж, очевидно приняв за чиновницу средней руки.
Алку она нашла внутри, окруженную знакомыми учителями. Прозвенел звонок, всех стали приглашать в зал, и Алка показала глазами, что сейчас освободится, но тут к ней подскочил какой-то мужчина, схватил за плечи, потом поцеловал руку, потом затараторил что-то… Алка выглядела обрадованной – видно и впрямь хороший знакомый.
«Ну вот, – обиженно подумала Надежда, – подруга называется! Затащила меня на эту конференцию, обещала посидеть со мной в буфете, поговорить, а сама бросила посреди незнакомых людей… Вот что мне прикажете делать тут одной? Не в зал же идти? Нужны мне эти учительские доклады…»
Тут она увидела полуоткрытую резную дверь, на которой красовалась бронзовая табличка: «Музей театра».
Ну, музей так музей. Можно здесь убить время, пока Алка решает свои неотложные вопросы… Надежда нерешительно приоткрыла дверь. Кто знает, может быть, он закрыт? Но нет, очевидно, для учителей посещение музея тоже было предусмотрено.
Дверь приглашающе скрипнула, и никто не шикнул на Надежду – мол, дама, вам не сюда, а в зал, доклады слушать.
Прежде ей не раз приходилось бывать в музеях разных театров, и обычно они представляли собой одну, максимум две комнаты, где были выставлены макеты оформления спектаклей прежних лет, эскизы костюмов и декораций да фотографии давно почивших актеров и режиссеров.
Однако этот музей резко отличался.
Он занимал целую анфиладу просторных комнат, по стенам которых были выставлены зеркальные витрины с пышными театральными костюмами и прочим реквизитом.
Поскольку в театре ставили исключительно оперетты, а в опереттах (по крайней мере, классических) действуют в основном великосветские персонажи, то и костюмы здесь были соответствующие – пышные платья из шелка и бархата, расшитые золотом мундиры, элегантные фраки и смокинги. Попалось также несколько экзотических нарядов – ярких, украшенных фальшивыми самоцветами и расшитых блестками костюмов раджей и баядерок.
Приглядевшись, Надежда заметила, что все эти костюмы порядком выцвели и вытерлись, но издалека по-прежнему выглядели очень эффектно.
Подойдя ближе, она прочитала: «Костюмы к дореволюционным постановкам “Сильвы”, “Марицы”, “Веселой вдовы” и “Летучей мыши”» – и одобрительно проговорила:
– А хорошо делали в те времена театральные костюмы!
– Вам они нравятся? – раздался в ответ тоненький голосок, и Надежда Николаевна в изумлении оглянулась. Она была уверена, что находится в помещении одна.
Ну да, никого и не было, одни платья в витринах. Но не они же с ней разговаривают?
– Правда, они красивые? – спросил тот же тоненький голосок, и из-за самой дальней витрины появилась девочка.
Собственно, ее можно было бы считать и взрослой девушкой, однако Надежду насторожила несколько неуверенная походка, наивный, беззащитный взгляд бедной овечки и слишком угловатые, неестественные движения.
Одета девочка была аккуратно и просто – джинсы, свитерок, все чистое и хорошего качества. Волосы густые, темные, заплетены в сложную косу – самой ей так ни за что бы не сделать. Это Надежда знала не понаслышке: как раз недавно разговоривала по скайпу с внучкой Светланкой, и та ей все рассказала.
Так что эта девчушка находилась здесь не сама по себе, ее кто-то привел. Только вот что она тут делает? Дети обычно днем заняты – школа, кружки разные, домашние задания…
Девочка подошла ближе, и Надежда все поняла. Две яркие пластмассовые заколки в волосах были явно лишние. Дешевенькие бусы в четыре ряда тоже не украшали. А еще на девочке были браслеты – самые простенькие, бижутерия или вообще самостоятельно плетенные. Такое обилие блестящей «красоты» и слишком тонкий детский голосок наводили на определенные мысли.
Собственно, черты лица у несчастного ребенка были вполне правильные, то есть не дауненок. Но вот глаза… в глазах было что-то не то. Взгляд пустой, ничего не выражающий, такой бывает у овцы в поле. В общем, тут не нужно быть специалистом, чтобы распознать, что девочка с заметными отклонениями в развитии. По внешнему виду ей можно было дать лет пятнадцать, а может, и больше.
– Очень красивые костюмы! – мягко сказала Надежда Николаевна. – А скажи, пожалуйста, ты тут часто бываешь?
– Да, – ответила девочка, – мне разрешают, у меня папа тут работает, меня все в театре знают.
– Ну, если разрешают, тогда конечно, – согласилась Надежда. – Ты извини, мне пора, – и она перешла в соседнюю комнату.
Представленные здесь костюмы были не такие красивые: простенькие платья, рабочие сатиновые спецовки, униформа милиционера… Лучше других смотрелись белоснежные парадные кители и фуражки морских офицеров.
– Ага, это костюмы из советских оперетт, – проговорила Надежда. – Пожалуй, этому жанру больше подходит великосветская жизнь…
Она толкнула следующую дверь и оказалась в небольшой полутемной комнате.
Прямо напротив двери висела полузадернутая бархатная портьера, из-за которой на Надежду кто-то смотрел. Приглядевшись, она заметила, что это сидящая в кресле смуглая женщина в старинном платье. Темные глаза уставились прямо на Надежду с подозрительным и неприязненным выражением.
– Извините… – смущенно пробормотала Надежда Николаевна. – Я думала, это все еще музей…
Женщина за портьерой ничего не ответила и даже не пошевелилась. Тут свет под потолком засиял значительно ярче – видимо, сработал датчик освещения, который включался, когда в комнату входили посетители, и Надежда осознала, что перед ней – манекен в театральном костюме. Точнее, не манекен, а восковая фигура с удивительно живым и выразительным лицом.
Рядом была прикреплена табличка с поясняющим текстом, из которого Надежда узнала, что основатель Театра оперетты, известный меценат граф Феликс Костров, беззаветно любил актрису, француженку по происхождению, Софи Верден. Она блистала во всех постановках театра, даже когда по возрасту не подходила на роль, и диктовала театральную политику.
Меценат неоднократно делал актрисе предложение руки и сердца, но та ни в какую не соглашалась, мотивируя это тем, что узы брака помешают ее творческой свободе.
Когда же, на пятом десятке, Софи скончалась от скоротечной чахотки, владелец театра был так безутешен, что не смог смириться со смертью возлюбленной и совершил эксцентричный поступок, который привел в замешательство все петербургское общество.