Храм муз словесных - Коломинов Вячеслав Васильевич. Страница 18

Словопроизводный словарь представлялся Шишкову как собрание корней, из которых произошли «деревья слов с ветвями». Основная задача лексикона должна была заключаться в тщательном отыскании корней и произведении от них всех производных слов, чтобы показать, «каким образом ум человеческий сперва к корню присоединяет мысль, а потом от сей мысли, сообразуясь с нею, рождает другие» [105, кн. 6, с. 154].

Работы по составлению словопроизводного словаря велись Шишковым с начала 1800-х гг. Одним из примеров такого труда являет собой сохранившийся в Ленинградском отделении Архива АН СССР печатный экземпляр первого издания «Словаря Академии Российской» с многочисленными заметками Шишкова, непременного секретаря Академии Д. И. Языкова и академического библиотекаря В. М. Перевощикова. Словарь предваряет небольшая записка, в которой президент рассказывает об истории этой работы, о своей полемике с некоторыми членами Академии, принявших участие в обсуждении сочиняемого труда. Из этой записки («Опыта словаря по корням») видно, что новое детище президента представлялось значительно шире первого издания академического словаря. Новый словарь, по мнению Шишкова, хранилище языка, «не учитель употребления слов, но только толкователь их значения» [140, № 1, л. 30–30 об.].

Увеличение словника нового лексикона шло по нескольким направлениям. Первое было связано с представлением Шишкова о соотношении русского и церковнославянского языков. Президент стремился ввести в лексикон весь словарный состав живого русского и церковнославянского языков. Шишков и его литературные сторонники видели неразрывное единение русского языка с церковнославянским и другими славянскими языками, не признавали разделение этих стихий в литературной русской речи. Представление о единстве русского и церковнославянского языков поддерживало идею о нерасчленимости собственно русского языка в хронологическом отношении, что имело следствием включение не только лексического состава живого языка, но и лексику предшествующего времени.

Такое решение вызвало критику со стороны оппонентов президента, призывавших осторожно относиться к вводимой в словарь лексике. Они советовали снабжать малоизвестные или уже вышедшие из употребления слова исчерпывающими данными: «откуда взяты или где употреблены были», оговаривая, «употребительны ли они или вышли из употребления и какими заменены словами или еще не заменены» [там же, л. 59 об.]. Президент же считал, что его лексикон «должен показать силу и значение каждого слова… Писатель сам должен знать, какое слово очень или мало употребительно». Шишков предполагал составить словарь нового типа — тезаурус, в который должны были войти «все слова и ныне, и прежде людьми в разговорах употребляемые» [там же, л. 28]. Но президент прекрасно понимал также и то, что вместить в один словарь такой материал практически невозможно. Поэтому он стремился отобрать лексику, свойственную русскому языку, а все остальное исключить. Под «несвойственной лексикой» Шишков подразумевал прежде всего заимствования, которым отказывалось в «гражданстве» в предполагаемом словаре. 95 % заимствований исключалось из словаря. Также, как в первом академическом словаре, к ним подбирались русские эквиваленты, например: геодезия — землемерие, анатомия — тру поразъятие, анемометр — ветрометр. Часть заимствований предполагалось заменить лексикой из других славянских языков: алхимик— чистнарь (чеш.), министр — стрешнек, архивариус — старинарь (хорв.). Как говорилось выше, именно в этом особенно отчетливо прослеживаются идеи Шишкова об общности словообразования в славянских языках.

Шишков предполагал включить в свой словарь только небольшую группу заимствований — «самонужнейшие слова». Они должны были составить небольшой глоссарий в конце словаря. К таким словам относились в основном специальные термины типа — редут, реестр, резидент, реляция, рейтар, рекрут и др.

Изучение этого незавершенного труда позволило определить и состав источников, которыми пользовался Шишков при работе над своим словарем. Это были прежде всего оба издания «Словаря Академии Российской», многочисленные словари славянских языков. Широко привлекались и произведения художественной литературы, относящиеся к различным жанрам — стихотворным в большей степени и прозаическим — в меньшей. В основном это произведения писателей и поэтов XVIII — первой трети XIX в.: Ломоносова, Сумарокова, Державина, Хераскова, Петрова, Крылова, Батюшкова, Вяземского, Ширинского-Шихматова, Шаликова, Бестужева-Марлинского. В рабочий экземпляр «Словаря Академии Российской» Шишков вводит еще 1003 новых примера, причем 40 % — из художественной литературы. Необходимо подчеркнуть, что в первом академическом словаре этот иллюстративный материал был представлен беднее.

В первую треть XIX в. художественная литература становится основным источником, из которого черпался материал для лексикографических трудов. И Шишков, блестящий знаток как древней, так и современной ему литературы, не мог не оценить ее богатейших возможностей в вопросах развития словарного дела. Примеры из художественной литературы должны были лучше раскрыть значения вновь вводимых слов, продемонстрировать их употребление, подтвердить стилистические характеристики. Заметим, что 107 примеров заимствовано из произведений великого поэта и великого мастера художественного слова А. С. Пушкина, в основном из «Евгения Онегина». (Шишков цитировал это произведение также и в опубликованном им ранее глоссарии 1828 г.). Так, используя пример из «Песни о вещем Олеге» к слову кинжал — «И пращ, и стрела, и лукавый кинжал щадят победителя…», — президент отмечал: «Здесь прилагательное лукавый к слову кинжал весьма счастливо приставлено, ибо оным нередко тайно и с лукавством поражают» [140, № 3, л. 220 об.].

Произведения Пушкина были использованы и при формировании словника.

Знал ли Пушкин о работе Шишкова над новым словопроизводным словарем? Прямых свидетельств этому нет, однако именно на середину 30-х гг. приходится наиболее активная деятельность поэта в академии. В своих лексических и лексикографических заметках этой поры он призвал к умеренному использованию заимствований в родном языке. Вероятно, не случайно и письмо А. С. Пушкина П. А. Вяземскому, датируемое 1835–1836 гг., в котором рассматриваются слова араб, арап, арапник, извлеченные из «Словаря Академии Российской» и «Русско-французского словаря» Рейфа. Эта заметка сопровождалась припиской: «А право, не худо бы взяться за лексикон или хоть за критику лексиконов» [67, т. 16, с. 208]. Может быть, составляемый Шишковым в середине 1830-х гг. словопроизводный словарь и был причиной записки?

Во вновь составляемом словаре президент подверг значительной перестановке многие словопроизводные гнезда. Так, исходя из своей теории «деревьев слов» слово деревня президент помещает в одно гнездо с деревом, искренность с воскресеньем, горб с горою. Конечно, такое расположение слов неверно. Как обычно, при объяснении истории слов, которые сопутствуют «деревьям», лексикограф исходил из их звуковой близости, затем производил умозрительные построения их семантического развития. Например, брию он производит от слова брать, потому что «слово бритва есть не что иное, как беритва, т. е. вещу берущая», война производится от вою, так как «сражения, а особливо рукопашные не могли столько же быть без воя» (т. е. битвы, драки)» [140, № 1, л. 370 об.]. Конечно, такая «этимологизация», с точки зрения современной науки, не выдерживает никакой критики.

В словаре Шишкова и больше производных слов. Это достигается тем, что некоторые слова, представленные в академическом словаре в виде вариантов лексем в одной словарной статье, лексикограф вносит в словопроизводную цепь как самостоятельные.

Шишкову не удалось завершить работу. Судя по ее объему, президент предполагал составить обширное справочное пособие, из которого можно было бы почерпнуть «всевозможное» словоупотребление. Будущий «тезаурус» мог бы стать настольной книгой писателей, особенно создателей исторических произведений. Именно им, по мнению президента, для передачи колорита описываемой исторической эпохи, были бы так необходимы архаизмы, широко вводимые в новый словарь. «Кто хочет писать о тех временах, тому они опять понадобятся», — подчеркивал Шишков [там же, л. 28].