Бес в серебряной ловушке - Ягольницер Нина. Страница 98

Постояв на площадке еще немного, полковник ощупью двинулся вниз и свернул к своему кабинету. Заснуть уже все равно не удастся…

Отперев дверь, Орсо зажег шандал и задумчиво отпил воды прямо из стоящего на столе кувшина. Ему все еще было слегка не по себе, но к этому мерзкому ощущению примешивалось легкое удовлетворение: он оказался прав, не доложив герцогине о своем новом наемнике.

Вероятно, пришло время сказать несколько слов о полковнике Орсо. Кстати, и в доме Фонци нашлось бы немало желающих узнать хоть что-то о командире охраны. Но, к стыду своему, вынуждена признать, что я сама мало знаю об этом человеке. Мне неизвестно, где прошли его ранние годы, как неизвестно и то, подлинное ли имя он носил.

Он появился словно ниоткуда, вынырнув из густой тьмы ненастной ночью далекого 1521 года. Тощий, оборванный, насквозь промокший мальчишка подошел к лагерю испанской терции, направлявшейся в Милан, занятый французским гарнизоном [18]. Остановленный часовыми, зябко переступая в холодной грязи босыми ногами, он заявил, что хочет примкнуть к войску. Часовые повеселились над наивным желанием заморыша и, будь ночь сухой и ясной, попросту подали бы мальчугану хлеба и отослали прочь. Но дождь уныло колотил по навесам шатров и повозок, слякоть чавкала под сапогами, а у солдат тоже были сыновья. Словом, бродяге позволили остаться в лагере, накормили, а утром привели к командиру роты.

Капитан Сантьяго, седой и желчный идальго, брезгливо оглядел отрока и велел отослать к чертям, понеже впереди война и учинять в лагере богадельню нет ни времени, ни лишнего провианту. Но мальчишка вдруг упал на колени, сбивчиво и торопливо умоляя не гнать его. Он сирота, ему некуда идти, но он здоров и вынослив. Он мало ест и не боится работы. Он может ходить за лошадьми, мести лагерь, стирать, помогать кашеварам. Он согласен на все, лишь бы остаться с войском.

Эта горячность озадачила Сантьяго, и он спросил, чем мальчуган занимался прежде. Тот, не отводя полных отчаяния темных глаз, ответил, что с самой смерти родителей мыкается с места на место, перебиваясь случайными заработками. Офицер неопределенно хмыкнул, встал и подошел к стоящему на коленях мальчишке.

– Как тебя зовут? – поинтересовался он и тут же заметил, как лицо бродяжки посуровело.

– Орсо, – коротко отсек тот, явно не собираясь ничего добавлять к этому имени.

– Орсо… – задумчиво протянул командир, оглядывая мальчугана. Изможден, грязен, а волосы подстрижены ровной чертой. Во взгляде теплится страх и усталость, а глаза цепки и умны. Оттянул пальцем ворот едва просохшей камизы – на узкой смуглой спине виднелись светлые рубцы от плетей и несколько заживших ожогов, неприятно напоминавших следы прутьев решетки. Потянувшись за случайной мыслью, Сантьяго взял мальчишку за руку и оглядел худую кисть. Исцарапанная ладонь была изящной и мягкой, пальцы украшало несколько въевшихся чернильных пятен. Случайные заработки… Хм.

Мальчишка стоял неподвижно, но Сантьяго видел, как челюсти его сжались: бродягу унижал этот осмотр.

– Вставай, – велел капитан, возвращаясь за стол, – и ступай в кузню. Там всегда рук не хватает.

Мальчик вскинул голову, и угрюмое лицо осветилось детской неприкрытой радостью, на миг совершенно изменившей его.

– Благодарю… – пробормотал он и, непрестанно кланяясь, вышел из шатра…

…В кузне у Орсо не слишком заладилось. Худой, узкоплечий и порядком истощенный своими мытарствами, он был недостаточно силен для тяжелой работы кузнеца. Но пощады паренек не просил, истово и усердно вычищал золу, таскал воду, старательно и неумело колол дрова. Он не отказывался от самой грязной работы, убирал в конюшне навоз, выгребал мусор, чистил башмаки, бегал с мелкими поручениями и скоро завоевал симпатии многих солдат и лагерных ремесленников, несмотря на хмурый нрав и телесную хилость.

Не обходилось и без чудачеств. Орсо обожал читать, выпрашивал у солдат изредка водившиеся у них книги, особенно трепетно любил историю войн и жизнеописания великих полководцев. Он недурно рисовал углем, украшая иногда полотнища шатров изображениями рыцарей, боевых коней и доспехов, но никто никогда не видел в его руках Библии. Мальчик безропотно выполнял приказы, не гнушаясь и самыми неприятными, никогда не дерзил и вообще, казалось, то ли был лишен сильных чувств, то ли крепко боялся изгнания из лагеря.

Но однажды произошел пустячный эпизод, вдруг показавший мальчугана с совсем иной стороны. Ненароком затесавшись с большой и явно тяжелой для него вязанкой дров в гущу суетящихся людей, Орсо замешкался и недостаточно споро уступил дорогу маркитанту, катившему ручную тележку с мешками бобов. Тот, не сбавляя шага, рыкнул: «Посторонись, шлюхин сын!». Услышав эти слова, мальчишка замер, а потом вдруг швырнул наземь поленья и бросился на обидчика.

Привлеченные шумом солдаты кинулись разнимать драку, но в молчаливого Орсо, почтительного со всеми и каждым в лагере, словно вселился бес. Он с воплями и бранью размахивал руками, пытаясь вцепиться маркитанту в горло. Двое пехотинцев оттащили его от торговца, а тот поднялся с земли, брезгливо отирая с губ кровь, подошел к беснующемуся подростку и с размаху ударил под дых:

– Ишь, разошелся, крысье семя! – сплюнул он, снова замахнулся и отвесил Орсо оплеуху.

– Но-но, будет! – осадил его один из солдат, однако маркитант уже шагал прочь.

Тем же вечером Орсо, свинцово-бледный, с опухшей от удара скулой и хрипло дышащий, стоял перед Сантьяго. Командир спешил ужинать, находился в прескверном расположении духа, а потому без предисловий рявкнул:

– Какого черта на тебя нашло?! Ты кем себя возомнил, мелюзга?

Мальчишка поднял на офицера глаза в красной сетке лопнувших сосудов:

– Он оскорбил меня. Моя мать была честной женщиной.

– Фу-ты ну-ты!.. – издевательски протянул Сантьяго. – Дон Орсо обижен! Не угодно ли вызвать маркитанта на дуэль? – Он тут же сбился с высокопарного тона. – Ты мне это брось! Тут военный лагерь, а не мадридские переулочки! Мало ли как тебя кличут? Заморыш, подранок, бестолочь. На всех с кулаками кидаться станешь?

– Нет, – отрезал Орсо, – я сам знаю, что я заморыш и подранок. А может, и бестолочь. Но никто не посмеет оскорблять моих родителей. У меня ничего больше нет, кроме памяти о них. И я никому не позволю поганить их честь.

Сантьяго несколько секунд смотрел в глаза мальчишки. А потом уже без злости фыркнул:

– Романтичный идиот! Какая, к бесам, честь? Честь в наше время – дорогой товарец, она не всем по карману, заруби на носу. Честь… Миром, Орсо, правит страх, запомни это. Страх, и ничего больше. Не можешь внушить его – не лезь, голову откусят, как цыпленку, и честью не подавятся.

Подросток сдвинул брови, лицо вспыхнуло пятнами румянца:

– Почему страх, капитан? А как же сила, власть, любовь, ну та же честь, в конце концов?

– Все это лишь разные лица страха! – прогремел Сантьяго. – Сила и власть – это умение внушить кому-то страх, любовь – это страх потери и одиночества, честь – страх оказаться хуже, чем самому хочется о себе думать. Всем и всеми движет страх. И сейчас я докажу тебе это. Ступай и извинись перед маркитантом. Или отправляйся на конюшню, я велю капралу всыпать тебе в назидание дюжину плетей. Вот тебе страх против страха, боль против унижения. Выбирай. А теперь пошел вон.

Орсо вздернул подбородок, но промолчал, поклонился и вышел из шатра.

Глубокой ночью часовой, обходящий лагерь, увидел у поленниц подручного кузнеца. Камиза на тщедушной спине была разрисована кровавыми полосами, а в руке была суковатая хворостина, которой мальчуган неуклюже пытался фехтовать…

…Утром Орсо вновь стоял перед капитаном Сантьяго, и на сей раз тот рассматривал его с любопытством.

– Я вчера так и не послал распоряжения капралу. Почему он тебя выпорол? – поинтересовался командир.

– Я передал ему, что наказан за драку, – спокойно пояснил подросток. – Вы велели выбирать. Я выбрал.