Кто люб богам (ЛП) - Росс Кейт. Страница 82

Верный своему решению, сэр Малькольм без колебаний предал огласке историю о том, как Александр убил Фанни и держал в заточении Марианну. Разгадка Убийства на кирпичном заводе почти затмила известие о виновности Марты. Из Александра вышел куда более романтический злодей, и каждая газета, от модных журналов до листков за полпенни, трубила о его преступлениях.

Откровенность сэра Малькольма, рассказавшего о преступлениях сына, позволила скрыть всё, что касалось миссис Фолькленд. История её встречи с Адамсом у миссис Десмонд осталась тайной, и публика так и не узнала, кто вбил гвозди в седло. Главной заботой сэра Малькольма было обеспечить молчание Марианны, которая знала опасно много. Он заключил с ней сделку – она будет получать ежеквартальное пособие, если уедет из Англии и ничего не станет рассказывать о заговоре Александра против собственной жены. Сейчас она ещё пребывала в Лондоне, чтобы свидетельствовать против Ридли, что обвинялся в незаконном лишении свободы и иных преступлениях. Поднялась целая волна протестов против частных домов для душевнобольных; сэр Генри Эффингем возглавил специально созданный парламентский комитет.

В одном из своих писем сэру Малькольму Джулиан спрашивал о Квентине Клэре. Сэр Малькольм кратко ответил, что здоровье мистера Клэра подорвано, и он уехал за границу, надеясь поправить его. Джулиан сделал собственные выводы.

Когда он вернулся в Лондон в конце мая, то обнаружил, что его ждёт целая гора писем и приглашений. Среди них была и карточка Дэвида Адамса, на обороте которой было написано: «Позвольте мне навестить вас. Я прошу только о возможности поговорить с вами. Бога ради, пожалуйста».

Джулиан похлопал визиткой по ладони. Наконец, он набросал односложную записку, говорящую, что он будет дома завтра вечером в девять.

- Спасибо, что согласились встретиться со мной, мистер Кестрель.

- Вам не за что благодарить меня, мистер Адамс. Я вёл расследование и чувствую себя обязанным узнать всё, что вы захотите сказать. Если бы не это, я бы не стал вас принимать.

- Значит, вы знаете. О миссис Фолькленд и тридцати тысячах фунтов. Она рассказала вам?

- Ей пришлось пройти через это унижение, да.

Адамс на миг закрыл глаза ладонью. Он выглядел измождённым – не как романтический герой, а так, будто усталость и нехватка сна стали для него обычным делом.

- Я не знал. В газетах ничего не писали.

- Вам нечего беспокоиться. Все близкие к миссис Фолькленд понимали, какую цену придётся заплатить ей, чтобы обвинить вас. Её честь и спокойствие более важны, чем правосудие.

- Боже мой, почему, по-вашему, я пришел?

- Я не знаю, зачем вы пришли, мистер Адамс.

Губы Адамса сложились в кривую, ироничную улыбку.

- Наверное по тем же причинам, по которым я добился приглашения на вечеринку Фольклендов. По тем же причинам, что я писал миссис Фолькленд, предупреждая о её камеристке. По тем же причинам, что я приходил к вам и рассказывал, что видел её камеристку – или, женщину, которую считал таковой – в доме миссис Десмонд. Потому что я искренне беспокоюсь за неё. Потому что я хочу помочь ей, защитить её. Не думайте, что я не понимаю, как нелепо это звучит! Я будто поджёг дом, а потом бросился спасать его уже сгоревших обитателей.

- Чего же вы надеетесь добиться для неё сейчас?

- Это несчастье с лошадью… Никто будто бы не знает, кто подстроил его. Вы ведь не собираетесь бросать это расследование? Если она в опасности…

- Она вне опасности. Мы знаем, кто это подстроил, но мы решили этот вопрос в узком кругу, чтобы не создавать скандала.

- Кто это был?

- Я вам не скажу.

- Бога ради, ребёнок, которого она потеряла, мог быть моим!

- У вас нет никаких прав, мистер Адамс. Ни малейших.

Повисла пауза.

- Как она себя чувствует? – наконец тихо спросил Адамс.

- Разбита. Я думаю, она поправится. Она очень сильна. Она восстановил свою жизнь из того, что осталось. Между нами говоря, вы и Александр оставили её не так уж много.

- Кестрель, я этого не хотел. Я не хотел повредить ей. Я хотел повредить ему. Я любил её – быть может, с мига самой первой встречи. Я видел, что она выше его, как небо выше земли. Я знал Александра – его жадность, его тщеславие, его нечестивую тягу к удовольствиям. Я знал, что этот любимец общества – злобное, порочное, дьявольское дитя. Но я зависел от него – не потому что он был полезен мне в делах, а потому что я надеялся, что он сам погубит себя, а я хотел это видеть. И ещё – из-за неё. Я жил ею. Это было безнадёжно. Даже если она была бы девицей, её семья и друзья никогда не позволили бы ей выйти за еврея. Но я не мог вырвать из себя эту любовь. Она жила, ничем не питаемая. Она процветала, несмотря на её безразличие и мои же насмешки.

Когда я скупил векселя Фолькленда, я не думал использовать их так. Я просто хотел, чтобы он почувствовал мою силу – хотел заставить его умолять меня дать ему время и установить более мягкие условия. Конечно, он пришёл ко мне преисполненный шарма, будто напроказивший школьник, а не взрослый мужчина, что почти разорился. Мне этого было мало. Я хотел крови. Я хотел поселить его на Улицу невыплаченных долгов – чтобы приставы пришли в его дом, заставили продать его дорогие игрушки и безделушки. Но тогда бы я сам стал злодеем – жадный еврей, обирающий друга. Нет – я хотел заставить его согласиться на самые подлые условия, что смог придумать, чтобы доказать, что нет глубин, на которые он может пасть ради своего богатства и тщеславия.

Я сказал ему, что не буду разорять его из-за пачки векселей, и погашу их, если он даст кое-что взамен. Я сказал, что не дам и ломаного гроша за его картины и мебель или любые другие безделушки. У него было только одно настоящее сокровище – его жена.

«Что вы имеете в виду?» – спросил он, распахнув глаза. Я сказал: «Почему вы так потрясены? Я думаю, такие сделки довольно распространены в beau monde». Я хотел, чтобы он сопротивлялся, отказывался – я хотел увидеть, как он корчится. Но этого не случилось. Он подошёл к моему предложению с такой спокойной и холодной оценкой, что я лишился дара речи. Я хотел было показать ему зеркало, чтобы он увидел свою гнусность, а потом обговорить настоящие условия и отослать прочь. Но он не был ни унижен, ни возмущён. Вот его истинное лицо – он даже не смутился. Я не мог отступать. И внезапно меня одолело искушение. Остаться с глазу на глаз с ней, высказать свои чувства! Я не покупал её как проститутку, как думал Фолькленд, я просто избавлялся от стоявших между нами преград. Кто знает… быть может, она бы полюбила меня. Я богат. Мы могли бы уехать вместе и жить вдали от Англии. Фолькленд был чудовищем, которому было плевать на жену. Я оказал бы ей услугу, избавив от такого мужа.

Вы должно быть, думаете, что я сумасшедший. Думаете я знал её так плохо, что рассчитывал, будто она забудет о своей чести, своём доме и семье ради меня, что значит для неё меньше слуги и намного меньше коня? Я могу лишь сказать, что такая любовь делает человека глупцом, ослепляет яркими миражами, вгоняет шипы ему в мозг. Я был без ума, и когда Фолькленд изложил мне свой план, я согласился – хотя я должен был знать, что женщина, наделённая такой отвагой и гордостью, никогда бы не приняла мужчину, что обманом заманил её в ловушку, чтобы умолять о благосклонности.

Достаточно сказать, что она встретила меня с таким презрением, которое я должен был предвидеть. Её холодность причинила мне боль, как лёд, что срывает кожу с рук. То, что я сделал… Нет, я не думал, что смогу покорить её так. Я сделал это от отчаяния. Я не жду, что вы поймёте.

- Но вы надеетесь, что пойму, – спокойно ответил Джулиан. – Иначе зачем вы мне это рассказываете?

Адамс посмотрел на него настороженно и чуть пристыженно.

- Я не ищу вашего сочувствия.

- Не ищете. Это говорит в вашу пользу.

- Значит, вы меня хоть немного понимаете?