Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика - Пухова-Филби Руфина. Страница 41

Бёрджесс собрал свой багаж и уехал. В последний вечер мы обедали в китайском ресторане, где в каждой кабине был репродуктор и играла музыка, которая помогала заглушать наши голоса. Шаг за шагом мы обсудили весь план. По прибытии в Лондон Бёрджесс должен был встретиться с советским другом и информировать его обо всем. После этого, приготовив лист бумаги с указанием времени и места встречи, он должен был нанести визит Маклину в его кабинете и передать ему этот листок. Затем ему предстояло прийти на эту встречу с Маклином и ввести его в курс дела. С этого момента я уже отключался от операции. Бёрджесс выглядел расстроенным, и я догадывался, что было у него на душе. Когда на следующее утро я привез его на станцию, моими последними словами, сказанными полушутя, были: «Смотри и сам не убеги».

Осенившая Маккензи идея в отношении Гор-Бута не произвела особого впечатления на МИ-5. Изучая свой короткий список, они искали человека из ряда вон выходящего, который меньше всего соответствовал обычному типу дипломата. Это был разумный метод, и в результате они поставили имя Маклина во главе списка. Он никогда не увлекался светскими развлечениями дипломатического корпуса и предпочитал общество независимых умов. В отличие от него все другие люди в списке удивительно соответствовали нормам своего круга. Сообщив нам свои выводы, МИ-5 информировала нас, что Маклином, вероятно, займутся, когда дело против него будет завершено. Тем временем ему будет закрыт доступ к некоторым документам Министерства иностранных дел, а сам он будет взят под наблюдение. Два последних решения, принятые, видимо, с целью успокоить американцев, были неразумными. Но я не видел причин критиковать их. Я рассудил, что со временем они могут сослужить мне хорошую службу в случае каких-либо неприятностей, и оказался прав.

Тем не менее меня встревожила скорость, с которой развивалось дело, и на следующей встрече с советским коллегой я предупредил его, что надо торопиться. У меня оказался также предлог написать прямо Бёрджессу. Заведующий транспортом посольства дважды спрашивал меня, что делать с «Линкольном» Бёрджесса, который тот оставил в гараже. Использовав этот предлог, я написал Бёрджессу, что, если он немедленно не примет мер, будет слишком поздно, потому что я отправлю его машину на свалку. Ничего другого я сделать уже не мог. Однажды рано утром мне позвонил по телефону Джоффри Патерсон и сообщил, что только что получил ужасно длинную телеграмму из Лондона с грифом «Весьма срочно».

Он отпустил свою секретаршу на неделю в отпуск, а лично ему потребуется целый день, чтобы расшифровать телеграмму. Он просил прислать ему в помощь мою секретаршу. Я отдал необходимое распоряжение и присел, чтобы успокоиться. Это наверняка было то самое. Попался ли Маклин или успел скрыться? Мне не терпелось броситься в посольство и самому помочь в расшифровке телеграммы. Но несомненно, было благоразумнее заняться своими обычными делами, будто ничего не случилось. Придя в посольство, я пошел в кабинет Патерсона. Он был бледен. «Ким, — прошептал он, — птичка улетела». Я изобразил на лице выражение ужаса (надеюсь, мне это удалось): «Какая птичка? Неужели Маклин?» — «Да, — ответил он. — Но хуже того: Гай Бёрджесс бежал вместе с ним». Тут уж мой ужас был неподдельным…

Глава XII. Испытание

Бегство Бёрджесса вместе с Маклином поставило меня перед роковым решением. Еще в самом начале, когда мы обсуждали план побега Маклина, мои советские коллеги допускали, что какие-либо непредвиденные обстоятельства могут поставить меня в опасное положение. На этот случай мы разработали план побега для меня, и решение о введении его в действие я должен был принять сам в случае крайней необходимости. Было ясно, что исчезновение Бёрджесса вызывало такую необходимость, но была ли она крайней? Пришлось отложить решение на несколько часов, чтобы успеть сделать два срочных дела. Первое — освободиться от всего того, что могло скомпрометировать меня; и второе — прощупать настроение в ФБР, так как от этого могли зависеть детали моего побега. В первую очередь нужно было избавиться от некоторых вещей, связанных с моей работой, но я решил, что это подождет, так как показалось бы очень странным, если бы, услышав новость о Бёрджессе и Маклине, я сразу покинул бы посольство. Кроме того, телеграмма Патерсона давала мне благовидный предлог для того, чтобы безотлагательно прощупать ФБР. Телеграмма заканчивалась распоряжением информировать о ее содержании Лэдда. Патерсон, предвидя, что ему придется немало краснеть, к концу беседы попросил меня сопровождать его, видимо, на том основании, что два красных лица лучше, чем одно. Тот факт, что мое лицо было скорее серым, чем красным, не менял в принципе положения вещей.

Лэдд выслушал новость с удивительным спокойствием. Лукавые искорки в его глазах заставляли думать, что он, возможно, был даже доволен, что проклятые англичане сели в такую лужу. Но я догадался, что его спокойствие скрывает лишь личную озабоченность. Лэдд часто встречался с Бёрджессом и у меня дома, и приглашал его к себе. Несмотря ни на что, они очень неплохо ладили. Оба обладали вспыльчивым характером и нередко обменивались оскорблениями. При первой встрече Бёрджесс набросился с нападками на коррупцию и подкуп, которые, как он утверждал, лишили всякого смысла автомобильные гонки в Индианаполисе. При этом он не преминул мимоходом обругать американский образ жизни в целом. Лэдду это явно понравилось. Он, видимо, никогда не слышал, чтобы чопорный англичанин разговаривал таким образом. В данной критической ситуации он не был бы Лэддом, если бы не беспокоился о своих отношениях с Бёрджессом. Я решил, что личная заинтересованность Лэдда будет действовать в мою пользу. От него мы прошли к Лэмферу, который реагировал на новость вполне нормально. Мы обсудили побег дипломатов, и он в своей солидной, серьезной манере выдвинул несколько теорий, которые показали, что он был еще далек от истины. Покидая здание ФБР, я почувствовал значительное облегчение. Я допускал, что Лэдд и Лэмфер были хорошими актерами и одурачивали меня, но не было смысла сражаться с ветряными мельницами. Надо было действовать исходя из того, что ФБР еще ничего не знает.

Не исключалась возможность, что в любой момент МИ-5 может попросить ФБР взять меня под наблюдение. Она могла легко это сделать без моего ведома, использовав представителя ФБР в Лондоне для прямой связи с Вашингтоном. Но я все-таки чувствовал, что у меня будет несколько дней передышки. Трудно было представить, чтобы МИ-5 напустила на меня иностранную службу безопасности без предварительной консультации с МИ-6, а последняя, по моему мнению, подумала бы, прежде чем порочить репутацию одного из своих старших офицеров. Должен подчеркнуть, что все это были лишь мои догадки, которые остаются догадками до сего дня. Однако они подтвердились тем, что в течение нескольких дней меня никто не трогал.

Когда мы с Патерсоном вернулись в посольство, было уже за полдень, и я мог с полным правом сказать ему, что хочу сходить домой выпить рюмку виски. В своем гараже, который служил также кладовой, я взял садовую лопатку, засунул ее в портфель и спустился в подвал. Завернул фотоаппарат, треногу и другие принадлежности в непромокаемую материю и все это положил в машину. Я часто мысленно репетировал необходимые действия и выработал определенный порядок. У меня вошло в привычку выезжать на Грейт-Фолс, чтобы провести спокойных полчаса между визитами в ФБР и ЦРУ. По дороге я наметил место, подходящее для такого случая, в котором в настоящее время возникла необходимость. Я оставил машину на пустынном участке дороги, где слева нес свои воды Потомак, а справа стоял лес с высоким подлеском, достаточно густым для укрытия. Я прошел пару сотен ярдов через кустарник и принялся за работу. Через несколько минут я вышел из леса, поправляя брюки. Вернувшись домой, я некоторое время повозился еще в саду с лопаткой. Итак, что касается неодушевленных предметов, могущих скомпрометировать меня, то я был чист как агнец.