Моя тайная война. Воспоминания советского разведчика - Пухова-Филби Руфина. Страница 55

Однажды в Москве, когда Ким обедал в ресторане с сыном Джоном, сосед по столу, прислушиваясь к их беседе, спросил:

— Какой вы национальности?

— Чуваш, — ответил Ким.

— Вы чуваш?! — изумился сосед. — Это я чуваш!

Слова Кима о Гае Бёрджессе, который «никогда не сливался с каким-либо фоном», можно всецело отнести к нему самому в его советский период жизни. Он всегда выделялся в толпе, она его выталкивала как инородное тело. Ким так и не научился лавировать в людском потоке. В транспорте его толкали, а он сторонился, пропуская всех вперед, и я постоянно теряла его в метро. Даже если мы шли по просторному бульвару и впереди кто-то хромал, он терпеливо ковылял сзади, не решаясь обогнать инвалида. Однажды в поликлинике врач привела его на консультацию к специалисту, как водится, без очереди — Ким сбежал, не переступив порога кабинета, когда заметил, что другие пациенты ожидают приема. Я догнала его только на другом этаже, а консультация в тот день так и не состоялась.

День за днем

Страдая бессонницей, Ким постоянно принимал снотворное. И все-таки, несмотря на это, спал мало. Независимо от того, сколько времени ему удавалось поспать, он всегда поднимался рано. Накинув халат, сразу закуривал и шел на кухню, чтобы поставить чайник. Ровно в 7 часов уже слушал Би-би-си, сидя у своего старого приемника «Фестиваль» с традиционным стаканом чая. Ким был очень привязан к своему старомодному приемнику и предпочитал его новому транзистору, подаренному коллегами к очередному юбилею. Мой брат с трудом поддерживал жизнь «Фестиваля», подтачивая и подпаивая износившиеся детали.

Утренний чай Ким пил с лимоном из стакана в подстаканнике и называл это «русским» чаем. В 5 часов вечера готовил себе «английский» чай, очень крепкий, который пил с молоком из чашки старинного фарфора. В последние годы он разлюбил «английский» чай и пил только «русский».

Прихлебывая второй или третий стакан чая, он готовил себе тосты, которые ел с маслом и джемом (самый любимый — апельсиновый Oxford coarse cut orange marmelade, который ему привозили из Англии дети и ученики). Покончив с тостами, принимался за кофе эспрессо, который готовил в специальном итальянском кофейнике. Позднее, когда у него обнаружили глаукому, ему пришлось отказаться от кофе. Он говорил, что это не слишком большая потеря по сравнению с чаем, которого он не смог бы себя лишить.

Иногда Ким готовил себе на завтрак bacon and eggs (яичницу с грудинкой). Тонкие ломтики копченой грудинки обжаривал и осторожно выкладывал на бумагу, чтобы в нее впитывался жир (для этого он собирал толстую оберточную бумагу). Затем на той же сковородке поджаривал два кусочка хлеба, а потом два яйца. Все это раскладывал на большой тарелке: с одной стороны — хрустящий хлеб и сверху по одному яйцу на каждый кусочек, с другой — ломтики грудинки. У мамы, наблюдавшей однажды за этими манипуляциями, разыгрался аппетит, и она попросила то же самое приготовить для нее. С тех пор Ким каждый раз предлагал ей это блюдо.

После завтрака мы отправлялись на прогулку. Наш излюбленный маршрут пролегал по Тверскому бульвару и завершался в универсаме, откуда мы неизменно возвращались с тяжелыми сумками, нагруженными соками, минеральной водой, сухими винами и разными продуктами. Приспособившись к московскому быту, Ким приучил и меня к оптовым закупкам. Несмотря на тяжелую поклажу, он успевал заметить на земле маленькую букашку и резко останавливал меня, чтобы я на нее не наступила.

— Осторожно! Смотри, какой маленький животник! — так любовно он называл насекомых.

В другой раз он встал на защиту кошки. Она, на свою беду, попалась на дороге здоровенному пьяному детине, который с размаху пнул ее ногой. Ким бросился на него с криком:

— You are a fool! [46]

Я успела вовремя удержать защитника, буквально повиснув на нем, — этот громила мог стереть его в порошок.

Привыкнув к вечному дефициту, Ким часто повторял слово «запас», и я обнаружила у него целые залежи консервов, хотя у нас этим никого не удивишь. Но даже в погоне за дефицитом Ким оставался «белой вороной». Как-то в универсаме, взяв несколько банок сока, я оставила ему сумку и отправилась за другими покупками, а когда вернулась, то обнаружила всего одну банку.

— Там мало оставалось, и я отнес их обратно, — объяснил Ким.

Увидев, что к корзине, где лежат банки с соком, подходят люди, он подбрасывал туда банки из своей сумки.

Ким очень любил посещать рынок, невзирая на мучения, которые испытывал в яблочный сезон. Он страдал аллергией на яблоки, не переносил даже их запаха и стремительно пробегал по рядам, заткнув нос платком. Однажды он обеспокоенно носился по квартире, принюхиваясь, как ищейка, и бормоча:

— Какой ужасный запах.

Оказалось, моя мама оставила кулек с яблоками в своей комнате, и Ким не мог успокоиться, пока я их не выбросила. Этот плод стал и для меня запретным.

Ким рассказывал, как в молодости бесславно закончилась его романтическая прогулка с дамой. Они случайно набрели на гору яблок. И пока она восхищалась спелыми плодами, он, зажав нос, спасался бегством. Роман так и не успел начаться.

Запаха груш и бананов он также не выносил, но разрешал мне съедать их, закрывшись в ванной, после чего я должна была немедленно уничтожать следы своей «преступной деятельности». Помню, как он удивил наших сопровождающих в Болгарии, когда мы прибыли в роскошные апартаменты, где в каждой комнате благоухали букеты роз. Нервно поводя носом, Ким устремился в самую отдаленную комнату: там в вазе с фруктами среди персиков и винограда притаился его злейший враг — одно-единственное яблоко.

Непритязательный в еде, Ким не мог обходиться без овощей и всегда покупал их на базаре. Однажды я обратила внимание, как грузин (так мы обычно называли торгующих южан, которых теперь почему-то именуют «лица кавказской национальности» — чаще всего в криминальной хронике), смачно поплевывая, полировал до блеска помидоры грязной тряпкой, а затем укладывал их в аккуратную горку, которая соблазнительно рдела на солнце. Ким, конечно, направился к этим наиболее привлекательным плодам.

В тот день, когда мы накрывали на стол, я заметила, что он режет немытые помидоры, которые мы только что принесли с рынка. Еще раньше я обратила внимание на то, что Ким подавал к столу овощи прямо из холодильника. И тогда подумала, что, по-видимому, англичане убирают в холодильник предварительно вымытые овощи. То, что Ким вовсе не считал нужным их мыть, мне не могло прийти в голову.

— Ты никогда не моешь овощи? — всполошилась я.

— Только если они грязные. Но зачем мыть, когда они чистые? — простодушно ответил Ким, определявший чистоту на глаз.

Мне привиделся плюющий на помидоры грузин.

— Как можно? — захлебнулась я.

И тогда Ким мне объяснил, что Англия не стала бы великой империей, если бы англичане страдали брезгливостью. Именно отсутствие брезгливости да здоровый желудок помогли ему выжить на Востоке.

— Если бы ты только видела восточные базары, где мясо, рыба, фрукты — все скрыто под толстым слоем мух! Я помню очень вкусный суп, который ел в Турции. Но прежде чем приступить к еде, надо было выловить ложкой плавающих в нем мух, — рассказывал Ким.

После ланча, состоявшего из легких закусок, овощей и сухого вина, Ким любил подремать. В 5 часов пил чай, а в 6 — аперитив.

По вечерам Ким читал мне стихи (особенно любил Эдгара По) или мы слушали классическую музыку — Бетховена и Моцарта, Вивальди и Листа, Малера и Чайковского. Чаще других Ким отдавал предпочтение Вагнеру. Слушая «Тангейзера» или «Золото Рейна», он начинал вдохновенно дирижировать, того и гляди вознесется в своем кресле.

В 9 часов вечера Ким непременно смотрел информационную программу «Время» и никогда не пропускал спортивных передач. У нас был один телевизор, и я всегда уступала Киму место, когда передавали футбол, хоккей или бокс. Соревнования по фигурному катанию мы обычно смотрели вместе. Ким знал по именам всех футболистов и хоккеистов, был отчаянным болельщиком и вместе с комментатором Николаем Озеровым истошно кричал «Гол!!!».